Увечный бог (ЛП) - Эриксон Стивен. Страница 22

  - Не в том проблема. Нас тогда разжаловали не без причины. Мы не умеем отвечать за других, вот в чем проблема. Начинаем ругаться, ты начинаешь думать, а это самое плохое. Не думай, Буян. Это приказ.

  - Ты не можешь мне приказывать. Я Надежный Щит, и если я пожелаю думать, так оно и будет.

  Геслер снова зашагал. - Только извести заранее. А пока что хватит бормотать о том и о сём. Изнурительно.

  - Видеть, как ты корчишь из себя Верховного Короля Вселенной - тоже изнурительно.

  - Смотри-ка, снова овсянка. Дыханье Худа, Буян, я уже так ею набит, что сморкаюсь...

  - Это не овсянка, а плесень.

  - Грибы, идиот.

  - А есть разница? Насколько я знаю, трутни разводят их в подмышках.

  - Достал, Буян. Я велел прекратить жаловаться?

  - Отлично. Если я найду причину прекратить жаловаться, сразу прекращу. Но мне же приказано не думать, а как я найду причину, не думая? Ха!

  Геслер скривился: - Боги подлые, Буян! Я себя чувствую стариком.

  Рыжебородый мужлан помолчал. Кивнул. - Да-а. Чертовски глупо. Мне уже кажется, что через месяц помру от старости. Боли и ломота, всё такое. Хочу бабу. Десять баб. Ромовую Бабу и Шпигачку, вот кого хочу - почему гадский ассасин их не захватил? Я был бы счастлив.

  - Тут есть Келиз, - буркнул Геслер.

  - Не могу клеиться к Дестрианту. Не положено.

  - Она вполне привлекательна. Уже была мамашей...

  - При чем тут это?

  - У них отвислые груди, верно? И широкие бедра. Настоящая женщина, Буян. Знает, как надо ворочаться под мехами. И этот взгляд... хватит гавкать, ты понимаешь, о чем я. У женщин, которые родили дитя, такой взгляд - они прошли через самое худшее и вышли по другую сторону. Уж они знают, как делать туда-сюда, а ты знаешь, что они одним взглядом могут тебя превратить в дрожащее мясо. Мамаши, Буян. Давайте мне мамаш, и других баб не надо. Вот так я говорю.

  - Да ты больной.

  - Если бы не я, ты так и висел бы на том утесе. Горстка костей, птицы вьют гнезда в волосах, пауки живут в глазницах.

  - Если бы не ты, я туда не полез бы.

  - Полез бы.

  - Почему это?

  - Потому, Буян, что ты никогда не думаешь.

  Он собирал вещички. Маленькие вещички. Сверкающие камни, осколки кристаллов, сучки с фруктовых деревьев. И нес с собой, а когда мог - садился на пол и раскладывал их, создавая загадочные узоры или не узоры, а просто случайные сочетания. Потом смотрел на них. И всё.

  Этот ритуал, виденный уже десятки раз, по-настоящему тревожил Баделле, хотя она не понимала, почему.

 У Седдика вещички в кошеле

И этот мальчик пробует всё помнить

Хотя я говорила нет

Воспоминания мертвы

Воспоминания - осколки и сучки

Когда их достают из кошелей

Я на ладонях вижу только пыль

Решили мы от памяти уйти

Чтоб сохранить покой внутри голов

Мы были юными

Но ныне мы лишь духи

В снах живущих

Рутт девочку несет в суме

И Хельд запоминает всё

Но не рассказывает никому из нас

Хельд видит сны осколков и сучков

И понимает, что они такое.    

  Она хотела было передать слова Седдику, зная, что он сохранит их в истории, которую рассказывает сам себе, закрыв глаза; но потом ей подумалось, что ему не нужно слышать, чтобы знать, и что рассказываемая им история неподвластна никому. "Я поймана его историей. Я летала по небу, но небо - это изнанка черепа Седдика, и нет пути наружу. Поглядите, как он изучает свои вещички, поглядите, какое у него смущенное лицо. Тонкое. Пустое. Лицо, желающее наполниться - но никому его не наполнить". - Икариас наполняет наши животы, - сказала она, - и лишает нас всего иного.

  Седдик поднял голову, встретил ее взор и отвернулся. Звуки из окна, голоса в сквере. Семьи пускали корни, проникая в хрустальные стены и потолки, полы и залы. Старшие мальчики становились как-бы-отцами, старшие девочки как-бы-матерями; совсем маленькие убегали, но не надолго; они бежали, словно обезумев от возбуждения, только чтобы остановиться через несколько шагов - лица темнели от страха и смущения, и они стремглав мчались назад, в объятия родителей.

  "Вот зло воспоминаний".

  - Мы не можем оставаться здесь, - сказала она. - Кто-то нас ищет. Нужно пойти навстречу. Рутт знает. Вот почему он уходит на край города, смотрит на запад. Он знает.

  Седдик начал собирать вещички. В кошель. Словно мальчик, уловивший что-то уголком глаза, обернувшийся - и ничего не увидевший.

  "Если ты не помнишь, значит, у тебя не было ничего, достойного воспоминаний. Седдик, мы бежим от даров. Не наполняй прошлое". - Мне не нравятся твои безделушки, Седдик.

  Он словно вжался внутрь себя. Он не встречал ее взора, завязывая мешочек и пряча под истлевшую рубашку.

  "Не люблю их. Они жгутся".

  - Хочу отыскать Рутта. Пора готовиться. Икариас убивает нас.

  - Я знала когда-то женщину. В своей деревне. Женатую. Ее муж был человеком, которого можно было хотеть - словно раскаленный камень пылал в твоих кишках. Она шла за ним, на шаг позади, по главной улице между хижин. Она шла - и не отрывала от меня взгляда. Знаешь, почему? Она смотрела на меня, чтобы я не смотрела на него. Мы всего лишь обезьяны, только без волос. Когда отвернется, помочусь ей в гнездо на голове - так я решила. Нет, я сделаю гораздо больше. Соблазню мужа. Сломаю его. Лишу чести, цельности, самоуважения. Сломаю между ногами. И тогда, идя по улице, она не посмеет глядеть мне в глаза. Никогда.

  Сказав так, Целуй-Сюда потянулась за кувшином.

  Вождь племени Гилк, Спакс, хмуро посмотрел на нее. Громко рыгнул. - Значит, любовь так опасна?

  - Кто говорил о любви? - возразила она, лениво взмахнув кувшином. - Речь об обладании. И краже. Вот от чего женщины сочатся, вот от чего у них сверкают глаза. "Берегись темных полос в бабьей душе".

  - У мужиков тоже такие есть, - пробормотал он.

  Она выпила, передала кувшин в ожидающие руки. - Они разные.

  - Почти всегда. Но, может, и нет. - Он сделал глоток, утер бороду. - Обладание ценно лишь для того, кто боится терять. Если ты осел на месте, тебе ни к чему стремиться... но многие ли из нас осели? Клянусь, немногие. Мы беспокойный народ, и чем старше становимся, тем больше беспокоимся. Самое грустное, что старик желает обладать как раз тем единственным, чего лишился навсегда.

  - Чего это?

  - Добавь тому мужику из деревни пару десятков лет - и его жене не придется смотреть в глаза соперницам.

  Она хмыкнула, взяла палку и сунула под лубки на ноге. Яростно почесала. - Что сталось с достойными целителями?

  - Говорят, магия почти что пропала в здешних землях. А ты шустрая?

  - Вполне.

  - Пьяная?

  - Вполне.

  - Вот чего мужик вдвое тебя старше желает услышать от женщины.

  Кто-то появился на фоне света. - Вождь, королева зовет тебя.

  Спакс со вздохом поднялся. Сказал Целуй-Сюда: - Подумай о моих словах.

  - Так не получается. Мы цветочки, но цветение недолго длится. Упустил случай - что же, слишком плохо. Для тебя. Ну, этой ночью.

  - Умеешь ты дразниться, чертова малазанка.

  - Зато ты вернешься.

  Он подумал и фыркнул: - Может быть. Но не рассчитывай.

  - Не сорванный цветок будет преследовать тебя до конца дней, Баргаст.

  - Сомневаюсь, что упустил случай, Целуй-Сюда. Далеко ли ты убежишь?

  - Остер ли мой нож?

  Спакс засмеялся. - Лучше не заставлять их высочество ждать. Оставь мне рома, ладно?

  Она пожала плечами: - Я такая ненадежная.

  Оставшись одна, Целуй-Сюда приуныла. Личный одинокий костерок за пределами бесполезных дозоров, боль в мозолях и раздирающее чувство вины - о, как она тоскует по всему этому. "Неужели? Может, и да. Значит, не все они мертвы. Отлично. Мы прибыли слишком поздно. Плохо. Или нет. А нога, ну, вряд ли это можно назвать уловкой трусихи. Да? Я пыталась скакать с хундрилами, не так ли? По крайней мере думала, что пытаюсь. Так это выглядит. Хорошо".