Пыль Снов (ЛП) - Эриксон Стивен. Страница 38

Он мог бы ее найти, но подозревал, что так и не найдет. Ума не хватает. Он не такой хитрый, как Тук Анастер, Мезла, преследующий его во снах. Грохот копыт, озаренное грозой ночное небо, ветер воет словно волки, а единственный глаз мертвого воина светит опалом из темной глазницы. Лицо ужасает полным своим отсутствием: кожа содрана, красные зубы выставлены в зверской ухмылке — ох, поистине Мезла врывается в сны Ливня вестником кошмаров, насмешником над его драгоценной, хрупкой истиной. Одно несомненно — мертвый стрелок преследует Ливня, обуянный ненавистью к последнему овлу, и чувство его неутомимо — а вот шаги Ливня замедляются, он еле тащится, хотя должен бежать, спасая жизнь — он вопит, он задыхается… пока не проснется, дрожа и купаясь в ледяном поту.

Похоже, Тук Анастер не спешит довести погоню до мрачного итога. Охота — вот радость призрака. Ночь за ночью за ночью… Овлийский воин уже не носит медную «маску». Пропал надоедливый зуд, заставлявший его расчесывать лицо.

Вскоре после присоединения к клану Гедра, когда краска выцвела, женщины проявили к нему интерес, и отнюдь не робкий — их смелость почти пугала Ливня, он не раз убегал от какой-нибудь щедрой на посулы женщины. Но потом дюжина желавших выследить и уловить его вступили в заговор… Тогда он вскочил на лошадь и ускакал из лагеря, и не останавливался целый солнечный круг, пока от охотниц его не отделили просторы степей. Глаза его были красны от утомления, он был жалок, он сражался сам с собой. В конце концов, он еще никогда не ложился с женщиной. Он не знал, что для этого требуется, если не считать трусливых детских подглядываний за взрослыми, которые лежали друг на друге, сопя, кряхтя и вздыхая. Он же овл — не один из ужасных диких Баргастов, совокупляющихся со смехом и криком, когда мужчина ревет медведем, а женщина царапает его, кусает и пинает. Что за чушь! Но, хотя он сбежал от бешеных баб с раскрашенными лицами и сверкающими глазами, ему хочется того, что они предлагали. Он бежит от своего желания, и каждый раз, когда он это делает, борьба с сами собой становится все яростнее.

Ни один мужчина не заслужил таких унижений!

Нужно бы наслаждаться свободой — здесь, на обширных равнинах так близко к Овл’дану. Он видит стада бхедринов, которых его народ даже не думал приручать, и стайки родаров, выживших потомков тех животных, за которыми овлы ухаживали. Он знает, что треклятые летерийцы не охотятся за ними, не режут их… нужно восторгаться моментом!

Разве он не жив? Не в безопасности? Разве он не стал вождем клана, неоспоримым главарем нескольких десятков детей, уже забывших родной язык, бормочущих на варварском наречии Баргастов, красящих тела охрой и белой глиной, заплетающих волосы в косы?

Он ехал медленным галопом, ускакав от стоянки Гадра уже на две лиги. Стада повернули ночью на юго-восток, так что он не встретил ни одного зверя на всем пути. Баргастских собак он сперва принял за волков — но они, завидев всадника, побежали к нему, чего никогда не сделали бы волки. Они подбегали все ближе, он уже различал короткий пестрый мех, кургузые морды и маленькие уши. Звери были на редкость дикими и злобными, да и ростом превосходили овлийских овчарок. До сегодняшнего дня псы игнорировали Ливня, разве что огрызались, когда пробегали мимо стоянки.

Он снял копье с крючка и уткнул в стремя у правой ноги. Шесть псов — они, вдруг понял он, крайне утомлены. Ливень натянул удила и замер, заинтересованный.

Звери окружили всадника и лошадь. Он видел, как они падают наземь, высунув слюнявые языки и раскрыв пасти. Удивленный Ливень заерзал в седле. Стоит ли просто проехать круг псов и продолжить бегство?

Если бы это были овлийские собаки, что означало бы такое поведение? Он покачал головой. Будь это тягловые псы, он подумал бы, что враг близко. Ливень нахмурился и привстал в стременах, прищурившись на северный горизонт. Ничего. Он прикрыл глаза ладонью. Да, на горизонте ничего… но на небе? Что это — птицы кружатся?

И что делать? Вернуться, найти воинов и рассказать что видел? «Ваши псы нашли меня. Легли у ног. Далеко на севере… какие-то птицы». Ливень фыркнул. Подобрал поводья, послал лошадь между ближайших собак. Поскакал на север. Птицы не стоят вестей — ему нужно увидеть, что же их привлекло.

Два пса потрусили за ним, остальные встали и пошли к лагерю на юге.

Во времена Красной Маски Ливень ощущал что-то вроде довольства жизнью. Овлы нашли того, за кем стоит следовать. Истинного лидера, спасителя. Когда наступило время великих побед — гибели сотен летерийцев в череде яростных, славных битв — они уверились в предназначении Красной Маски. Он не может точно припомнить, когда все пошло плохо, но он помнит взгляд Тука Анастера, циническую усмешку на лице иноземца. С каждым ироническим комментарием прочные основы веры Ливня содрогались, словно получив смертельный удар… пока не показались первые трещины, пока рвение Ливня не стало насмешкой, издевательством над собой, пока сила не обратилась в слабость.

Такова сила скептицизма. Горсточка слов лишает уверенности, словно семена брошены на каменную стену — нежные ростки и крошечные корешки, да, но со временем они повалят стену. Довольство жизнью само по себе должно было насторожить Ливня, однако он склонил перед ним голову, словно перед богом чистоты, пал ниц, чтобы найти утешение в тени. В любое другое время Красная Маска не стал бы вождем овлов. Без отчаяния, без череды поражений и тризн, без ожидания нависшего над племенем конца — племя изгнало бы его, как сделало раньше. Да, раньше они были мудрее.

Некоторые силы непобедимы, и таковы летерийцы. Их алчба по земле, их желание править и обладать всем — вот ужасные желания, подобно чуме отравляющие души врагов. Едва лихорадка, заставляющая видеть мир именно таким, возгорается в мозгу — всё, война окончена, победа абсолютна и необратима.

Даже Баргасты, его варварские спасители, обречены. Торговцы — акрюнаи разбивают лагеря около линии дозоров. Барышники из Д’расильани гоняют табуны перед стоянками, и то один, то другой воин — Баргаст выбирает коня, осматривает, потом со снисходительным хохотом отсылает назад. Вскоре, как думает Ливень, они найдут породу себе под стать, и всё будет решено.

Захватчики не навечно остаются захватчиками. Постепенно они становятся таким же племенем, как и все другие. Языки смешиваются, путаются, сдаются в плен. Обычаи обмениваются как монета, и вскоре все одинаково смотрят на мир. Если избран неправильный взгляд, жуткие последствия коснутся практически всех.

Овлам следовало склонить шею перед Летером.

Они были бы живы, на став кучками тухлых костей на дне мертвого моря.

Красная Маска пытался остановить время. Разумеется, ему не удалось.

Иногда вера равноценна самоубийству.

Ливень отказался от веры, убеждений, драгоценных упований. Он не сопротивляется тому, что дети забывают родной язык. Он видит охру на их лицах, шпильки в волосах — и молчит. Да, он вождь овлов, последний вождь. И его задача — обеспечить мирное уничтожение культуры. Пути будут забыты. Он поклялся, что не подведет своих.

Нет, Ливень уже не меднолицый. Хватит. Лицо его чисто, как и глаза.

Заметив разбросанные трупы, он замедлил бег лошади. Вороны и стервятники с золотистыми клювами выплясывают зловещие танцы, риназаны машут крыльями, вспугивая плащовок — те вспархивают, словно вдруг расцветшие белые бутоны, и тут же садятся. Сцена, которая Ливню хорошо знакома.

Отряд Баргастов вырезан. Истреблен.

Он подъехал ближе.

На поле битвы нет явных следов — ни копыт, ни человеческих ног. Он понял, что Баргасты собрались в полукруг — странно, раньше они так не делали. Возможно, они увидели превосходящие силы врага. Но ведь… никаких следов. Те, что убили воинов, унесли свои смерти с собой — он не нашел ни кровавых дорожек, ни вмятин на траве, по которой тащили бы раненых.

Тела, заметил он вскоре, не ограблены. Прекрасное оружие разбросано рядом, лезвия чисты.

Ливень ощутил, как пляшут нервы, словно возбужденные чем-то зловещим. Снова оглядел трупы: нет, они не собирались в кучку, но подкрадывались… к одному врагу. И раны — хотя падальщики уже потрудились — совсем не такие, какие он ожидал увидеть. Они как будто нашли зверя и были им убиты. Равнинный медведь? Нет, их не осталось. Последняя шкура медведя хранилась в его племени уже семь поколений; он помнил ее крайнюю ветхость. Когти были давно извлечены и потеряны. И все же…