Пыль Снов (ЛП) - Эриксон Стивен. Страница 68

Она подпрыгнула, поворачиваясь к нему: — И что я должна сделать? Этот Отатараловый Дракон — ваш бог?

— Нет, Дестриант, — скорбно ответил Сег’Черок, — он наш иной.

Она провела пальцами по истончившимся волосам. — Вам нужен… его лик. — Покачала головой: — Он не может быть мертвым. Он должен быть живым, дышащим. Вы строите крепости в виде драконов, но ваша вера разрушена, опустошена ошибкой. Вас предали, Сег’Черок. Всех вас. — Она повела рукой, указывая на поле битвы. — Смотрите! Ваш «иной» убил бога!

Все К’чайн Че’малле пристально смотрели на нее.

— Мой народ тоже был предан. Кажется, — сухо добавила она, — у нас все-таки нашлось что-то общее. Для начала сойдет. — Она снова огляделась. — Здесь для нас нет ничего.

— Ты не понимаешь, Дестриант. Это здесь. Всё здесь.

— Чего же вам нужно?! — Она вновь чуть не заплакала, на этот раз от беспомощности. — Тут одни… кости. — И вздрогнула, когда Руток шагнул, угрожающе поднимая широкие лезвия.

Некая безмолвная команда ударила Охотника: он застыл, дрожа и раскрыв пасть.

Если она не справится, поняла Келиз, они могут убить ее. Разрубить, как того несчастного дурака в красной маске. Эти твари любят неудачи не больше людей. — Простите, — шепнула она, — но я ни во что не верю. Ни в богов, ни во что иное. О, они могут существовать, но о нас не заботятся. Да и зачем? Мы разрушаем, чтобы созидать. Но мы отвергаем ценность разрушенного, ибо так легче совести. Переделывая мир под себя, мы всё уменьшаем и опошляем. Красота потеряна навеки. У нас нет системы ценностей, не умаляющей мир, не истребляющей зверей, с которыми мы его делим — как будто мы сами боги. — Она опустилась на колени, охватила ладонями виски. — Откуда пришли эти мысли? Раньше все было проще — в уме — намного проще. Я так хочу назад!

Он только тогда поняла, что бьет себя по голове, когда две сильные лапищи схватили ее запястья и развели в стороны. Она смотрела в изумрудные глаза Ганф Мач.

И впервые Дочь заговорила внутри ее разума: — Расслабься. Глубоко вбирай мое дыхание, Дестриант.

Отчаянно вздохнув, Келиз уловила странный жгучий аромат Ганф Мач.

Мир завертелся. Она упала, простираясь по земле. Некая вещь заполнила череп, словно иноземный цветок, ядовитый, влекущий… она потеряла тело, ее унесло прочь…

И обнаружила себя стоящей на холодном влажном камне. Ноздри полнила кислая, жгучая вонь. Едва глаза привыкли к сумраку, Келиз отпрянула, закричав.

Над ней нависал дракон с чешуей цвета ржавчины. Громадные штыри пронизывали его лапы, пригвоздив к исполинскому кривому дереву. Тяжесть тела дракона заставила некоторые штыри выпасть. Клиновидная голова размером с фургон переселенца свесилась вниз, из пасти текла густая слюна. Крылья обвисли словно побитые бурей палатки каравана. Свежая кровь окружала подножие дерева — казалось, все сооружение растет из мерцающего озера.

«Убийца, Отатараловый Дракон, был скован. Но его освободят…» Слова Сег’Черока отдавались в уме. «Они дадут ему свободу». Кто? Это неважно, поняла она. Это будет сделано. Отатаралового Дракона выпустят в мир, во все миры. Сила отрицания, убийца магии. И они потеряют контроль… лишь безумец может думать, что удержит в рабстве такое существо…

— Погодите, — прошипела она. Мысли летели наперегонки. — Погодите. Силы противоположны. Уберите одну — приколотите к дереву — и вторая потеряется. Она не может существовать, не сможет выжить, взирая в Бездну и не видя никого, не видя противника. Вот почему вы потеряли бога, Сег’Черок. А если он жив, то доведен до безумия, погружен в забвение. Слишком одинок. Сирота… как и я.

Да, это откровение. И что с ним делать?

Келиз посмотрела на дракона. — Когда тебя наконец освободят, должен вернуться другой, чтобы вновь вступить в вечную битву. Но даже тогда… эта схема уже оказалась порочной. Она подведет нас снова, ведь в ней есть нечто неправильное, нечто… сломанное. Силы в противоборстве, да, это я понимаю. Мы все играем роли. Мы создаем образ «иного» и записываем хронику жизни — хронику бесконечной военной компании, череды побед и неудач. Битвы, ранения, триумфы и горькие отступления. Мы уставляем воображаемые крепости удобной мебелью. Мы укрепляем форты убеждениями. Мы куем мир, насилуя всех и вся. И обретаем вместо мира — одиночество.

Где-то далеко позади тело Келиз лежит на иссохшей траве, простерлось на каменной сковороде Пустошей. «Это здесь. Всё здесь».

— Мы поистине сломаны. Мы… пали.

Но что делать, если битву невозможно выиграть? Она не видит ответов. Единственное утешение, единственная истина — вот эта кровавая жертва, в конечном итоге своем бесполезная. — Значит, правда, что мир без магии — мир мертвый? Ты обещаешь именно это? Такое будущее ты несешь? Но нет — когда тебя освободят, пробудится и твой враг. Война возобновится.

В такой схеме нет места смертным. Да, действительно нужен новый курс. Новое будущее — для К’чайн Че’малле, для людей всех империй, всех племен. Если ничего не изменится в смертном мире, то не наступит конца конфликтам, и противоположные силы вечно станут сталкивать культуры, религии. Предлог не важен.

Она не понимала, как «разумная жизнь» могла оказаться столь глупой.

«Они требуют веры. Религии. Они желают вернуться к тщетной „праведности“. Но я не могу! Не стану. Пусть Руток меня убьет, ведь я не предложу им того, чего они хотят услышать». И вдруг она снова увидела безоблачное синее небо, жара окутала голые руки и ноги, лицо. Она ощутила дорожки высохших слез на щеках. Присела. Мышцы болели. На языке застыла горькая корка.

К’чайн Че’малле все еще взирали на нее.

— Ну ладно, — сказала она, вставая. — Я даю вам вот что. Найдите веру друг в друге. Не смотрите дальше. Боги будут воевать, и всё, что мы можем — оставаться незамеченными. Пригибайтесь. Двигайтесь спокойно. Прячьтесь. Мы муравьи в траве, мы ящерицы среди камней. — Она помедлила. — Где-то там, не знаю где, вы найдете чистейшую эссенцию этой философии. Может быть, в одном человеке, может быть, в десяти тысячах. Не ищите иной сущности, иной воли. Свяжите себя лишь дружеством, заточенной до абсолютной остроты преданностью. Но избегайте дерзости. Мудрость — в смирении. Один, равный десяти тысячам. Это путь. Он готовит себя, не отклоняясь. Но он не желает грозить небу кулаком. Он поднимает одинокую руку, и рука его полна слез. — Она поняла, что сердито сверкает глазами на громадных рептилий. — Возжелали веры? Хотите верить во что-то или в кого-то? Нет, не поклоняйтесь ни одному, ни десяти тысячам. Поклоняйтесь жертве, которую они принесут, ибо они сделают это ради сочувствия — единственной причины умирать и сражаться.

Вдруг ощутив себя уставшей, она отвернулась, пнув ногой отбеленный клык. — А теперь пойдем искать поборников.

Она пошла первой, и К’чайн Че’малле были этим довольны. Сег’Черок смотрел, как хрупкая, крошечная женщина делает короткие шажки, оставляя за спиной место битвы двух драконов.

Охотник К’эл был доволен вдвойне, ибо ощущал сладкую волну радости Ганф Мач.

Она гордилась своим Дестриантом.

Влекомый четырьмя волами фургон тяжело въехал на стоянку. Его окружила толпа матерей, вдов и детей, поднявших заунывный плач. Руки тянулись, словно желая удержать души умерших, тела которых срубленными деревьями лежали на днище. Повозка заскрипела и встала. Толпа заволновалась еще сильнее. Завыли псы.

Сеток наблюдала творящийся на стоянке бедлам с ближайшего холма. Она стояла недвижно, лишь ветер перебирал волосы.

Воины побежали к своим юртам — готовиться к войне. Только никому не ведомо лицо врага, не оставившего никаких следов. Желавшие стать вожаками битвы кричали и ревели, стуча себя по груди и воздевая оружие. Но, при всей ярости и гневе, было в этой сцене нечто жалкое, заставившее ее устало отвести глаза.

Никому не нравится оказываться жертвой неведомого. Им уже хочется стать бичом, без разбора хлещущим всякого, кто окажется поблизости. Она слышала, как воины клялись мстить акрюнаям, драсильянам и даже летерийцам. Клан Гадра идет на войну. Вождь Столмен отсиживается в своем шатре, чтобы алчущие крови воины не свергли его. Но нет, скоро ему придется встать во весь рост, надеть на широкие плечи бхедриний плащ и поднять двустороннюю секиру. Его жена, еще более яростная, чем сам Столмен, начнет накладывать боевую маску смерти на покрытое шрамами лицо супруга. Ее мать — старая морщинистая карга — сделает то же самое для дочери. Клинки поют на точилах. Баргасты идут на войну.