Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 11

— Ну что, Демьян, помог тебе пан Якуб?

Я молчу. А он свою лопату поднимает и дальше:

— Много ума теперь в тебе?

Я говорю:

— А на, попробуй!

Сам думаю — и хорошо, это быстро: лопатой — ш-шах!.. Но он, Пилип:

— Э! — говорит. — Я тоже не дурень!

И х-ха! — лопату в сторону отбросил. И в крик:

— Бей его, хлопцы! Меси!

Навалились они на меня. Ох, били они! Ох, месили! Руками, ногами, ногами! Били, душили, рвали! Ох-х!..

А после ничего не помню. Долго, наверное, лежал и ничего не чуял. Потом очнулся. Глаза открыл — а ничего не вижу! Все в крови. Чую, лежу ничком, а руки за спиной заломлены, завязаны. Раз, два рванул. Нет, чую, не порвать. Чую, они мне тем панским платком руки связали. Эх, думаю, так мне теперь лежать и лежать, покуда Цмок сюда не придет и меня не сожрет. А, думаю, пусть жрет. А хлопцы, думаю, уже ушли. Может, им повезло.

Вдруг чую, слышу по земле — кто-то ко мне подходит. Вот подошел, вот сел возле меня. Вот перевернул меня на спину. Вот мне лицо утер. И говорит:

— Демьян!

Я глаза открываю…

И вижу — это анжинер. Уже без окуляров. Веки свои змеиные закрывает, открывает, закрывает, открывает. Ухмыляется.

— Что, — говорит, — было тебе? Небось немало?

Я молчу. Он говорит:

— На Якуба ты не обижайся. Он все правильно делал и правильно тебя учил. Просто я его под руку сбил. А тебя крепко били, Демьян?

— Ничего, — говорю, — я привычный.

— И это правильно, — он говорит. — К такому надо привыкать. Тебя еще не так бить будут. А это — тьфу! Сейчас я тебя вылечу.

И так вот руки надо мной выставляет, вот так вот подержал — и, чую, мне все легче и легче становится. А вот совсем уже легко. Вот только руки за спиной завязаны, а так бы я его за горло — и задушил бы. Запросто! Но тут он говорит:

— Демьян, глаза закрой.

Я закрыл. Он говорит:

— Теперь открой.

Я открыл. А его уже нет. И руки у меня уже свободные. И ноги сильные. Я встал. Смотрю — а его нигде нет. Я к канаве подошел…

И вижу…

В ней шапки плавают. Я их сразу узнал. Даже не стал я их считать, и так понятно, что их там ровно восемнадцать. Что мне там было делать? Я и пошел.

Шел, шел, уже почти стемнело, я уже много прошел. Вижу, идет старый Савось из Клюковки, несет чего-то. Я говорю ему:

— Савось!

Он остановился, оглянулся. Признал меня.

— Ой, — говорит, — Демьян Грабарь! Живой!

— Да, — говорю, — а какой же еще.

А он:

— Ты куда это идешь такой страшный?

— В маёнток, — говорю, — до князя.

— Ты что надумал! — говорит. — Убили пана князя!

— Кто?

— Ты, кто еще.

— Я? Как? Когда?!

Тут он мне все и рассказал. И не пошел я в маёнток. Тут, с вами я. А что будет дальше, то только одному пану анжинеру известно.

Глава третья. НАЕЗД

Народ у нас темный и злобный. Особенно хлопы. Но и панство тоже хорошо! Короче говоря, и те и другие верят во всякую дрянь. А когда во что-нибудь сильно веришь, так оно потом обязательно случается. Вот взять того же Цмока. Лично я в Цмока не верю, хоть я его и видел. Потому что мало ли что может человеку привидеться. А эти верят. И накликали! Про хлопов я уже не говорю. Я первым делом говорю про пана Михала. Поверил Михал в Цмока — и ушел за ним в дрыгву. Потом его отец в Цмока поверил — и ему то же самое было, сгубил его Цмок. Потом еще много других от Цмока полегло. А я не верил! И только потому, что не верил, живым и остался.

Если все это по порядку рассказывать, так это было так. Время было обеденное, старый пан князь Сымон сидел у себя дома за столом. И было у него тогда именитых гостей, наверное, с десяток. Меня там тогда, правда, не было, но мне все это подробно рассказывали те, которые там были. Надежные, смелые люди. Вот, значит, они сидели за столом, выпивали, закусывали, вели общую беседу. Якуб, Сымонов каштелян, им прислуживал. Старый князь не любил, когда простые хлопы вокруг его стола крутятся, это правильно. И вот выпивали они. И вот Якуб еще раз им всем кубки наполнил,

князь Сымон встал и начал говорить про то, что вот, мол, он уже старый, было у него два сына, но, такая беда, одного сына, старшего, пуща забрала (а про Цмока ни словечком не обмолвился), а младший вообще неизвестно где, злые люди болтают, будто бы он, этот пан Юрий, давно лежит в чужой земле, но он, Сымон, в это не верит, и вот за это он и выпить бы хотел, и чтоб другие тоже бы за это выпили, и только он уже стал кубок подымать…

Ат! И не выпил! Потому что вдруг какая-то неведомая сила — ш-шах! — и разрезала его от правого плеча наискосок до пояса! Пал князь Сымон прямо на стол, гости повскакивали, закричали! А Якуб-каштелян к нему кинулся, глянул…

Да только что там уже было глядеть?! Развалило старого Сымона надвое. Что развалило? Или кто? Вот где была задача!

Назавтра та задача разрешилась. Гайдуки поймали на воротах хлопа, хлоп был из грабарей, он, говорил, только один и уцелел из всех тех девятнадцати, которых покойный князь Сымон посылал до дальних вырубок канаву копать… Ага! Тут надо вам объяснить. Канава — это вот что: хотел старый Сымон там верхнюю дрыгву осушить, чтобы после там, на сухом уже месте, искать пана Михала. Идея, прямо скажем, сумасбродная. Но старость, как известно, и не на такое способна. Но не рубить же старика за это! А кто рубил? Пан князь Мартын, а он, как самый именитый из гостей, был там тогда за старшего, послушал этого хлопа, послушал… Да этот хлоп и так просился до него и сам все охотно рассказывал! Вот он и выложил и про платочек, и про лопату, и про Якубовы мухли. Якуба сразу взяли под ребро, подвесили на крюк. Якуб сначала отпирался, а потом одумался и рассказал, что он ходил к Яде-ведьмарке, Ядя и дала ему этот платочек, а он, этот поганый Якуб, этот платочек, прежде чем грабарям его отвезти, испытывал на своей сабле. Пан князь Мартын про это услыхал, засмеялся, велел, чтобы Якуба сняли с крюка. Сняли. Принесли Якубову саблю. Лили на нее святую воду. Сабля сразу почернела. И вот уже только тогда, уже той черной саблей, пан князь Мартын Якубу голову и отрубил. Потом пошли они ловить ведьмарку, хотели ее живьем в землю закопать, то есть все по закону, не больше того. Но та ведьмарка уже неизвестно куда убежала. Тогда они спалили ее хату. А потом пан князь Мартын, не теряя времени даром, поехал до Великого князя. Пан князь Мартын приходился покойному князю Сымону двоюродным братом. А так как родных братьев у Сымона не было и сыновей уже тоже как бы не осталось в живых, то пан князь Мартын весьма справедливо надеялся на то, что Великий князь признает его, Мартына, законным наследником всех, прямо скажем, весьма обширных владений покойного.

Но, к великому сожалению князя Мартына, он был не единственным и неоспоримым наследником князя Сымона, потому что у того был еще один двоюродный брат, правда, уже по материнской линии, князь Федор. И этот князь Федор, хоть он и не был на том скорбном застолье, тем не менее быстро узнал о случившемся и оказался куда расторопнее, нежели князь Мартын, и поэтому первым прибыл в столицу и первым же подал соответствующий иск в великокняжескую канцелярию. Тут прибыл и князь Мартын и тоже подал иск — прямо в руки великому крайскому канцлеру. И вот тут-то и началась между ними, князьями Мартыном да Федором, тяжба. У одного истца были одни веские доводы в свою пользу, у другого другие. И оба они не скупились на канцелярские издержки. Что это означает, не мне вам объяснять. Итак, они были щедры. Однако дело о Сымоновом наследстве было до того серьезное и щекотливое, что великокняжеская канцелярия все никак не решалась представлять наверх свое какое-либо конкретное мнение, а Великий князь в свою очередь всякий раз не соглашался принимать от них это дело к оглашению окончательного решения. Он ссылался на то, что дело еще окончательно не досмотрено. Так что великий крайский канцлер был вынужден продолжать приглашать к себе именитых истцов на все новые и новые прения, князья страшно гневались, вновь жарко говорили о своих правах и не жалели чистых и нечистых талеров. А дело стояло на месте.