Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 96

Вот такие были тогда новости. Мы немного посовещались, потом посели на коней и двинулись на Глебск. Пан Грютти и его товарищи шли пешим ходом. Они и несли череп Цмока.

Нельзя сказать, будто дорога до Глебска доставила нам много хлопот. Хлопы нас почти не беспокоили, выходить на открытую битву они не решались, так как слух о разгроме Демьяна под Зыбчицами произвел на них неизгладимое впечатление. Зато этот же слух вселил немало надежд в тех немногочисленных панов, которые еще уцелели после всеобщей резни, прошедшей у нас в Крае почти что повсеместно. Теперь эти бедолаги (или счастливцы?) едва ли не каждый день присоединялись к нашему отряду. Являлись они по-разному — когда поодиночке, когда группами. Так что с каждым днем отряд наш увеличивался и становился все сильнее.

Вскоре мы совсем перестали опасаться нападения хлопов, которые, повторяю, и раньше нас не очень-то тревожили. Однако пан Белькевич, мой зыбчицкий каштелян, по-прежнему был настороже. Он говорил:

— Оно конечно, теперь в поле они выходить не решатся. Только зачем им поле? Им, княже, нужен только один ты. Ты же Цмока убил! Так что, думаю, они давно уже придумали какую-нибудь новую байку вроде того, что кто из них тебя убьет, того Цмок после щедро отблагодарит.

Вот почему пан Белькевич на каждом привале лично проверял караулы, а на марше также лично тщательно следил за дозорами.

— Что такое пуля? — говаривал он. — Это просто дурной кусок свинца. Ему все равно, кто ты такой, он любую голову пробьет. А для того, чтоб на курок нажать, тут и хлопского умения будет достаточно.

Хлопы и действительно постоянно постреливали. Потери от этой стрельбы у нас были небольшие, но зато гоняться за стрелками было делом совсем безнадежным. Пан Белькевич очень злился на стрелков. Ему во что бы то ни стало хотелось поймать хотя бы одного из них. Однако, забегая вперед, сразу скажу, что до самого Глебска ему так и не удалось этого сделать.

Единственным случаем, когда, как он утверждал, нам удалось схватить покушавшегося на нас злодея, можно считать вот какое событие. Было это еще на третий день пути, на подходе к Кавалочкам. Гадкая это история, вспоминать ее не хочется. Но что было, то было, ни о чем умалчивать не стану.

Так вот, было это ближе к вечеру, я, как того требовал пан каштелян, ехал в середине колонны, следом за мной пан Грютти, и его паны несли череп Цмока. В пуще было тихо, хлопы нас тогда совсем не тревожили. Вдруг впереди послышались крики, заржали кони, раздались выстрелы. Потом по колонне передали, что там убили волколака: он затаился в обочине, но наши его вовремя заметили и сразу убили. Это сообщение меня очень заинтересовало, я ведь еще ни разу до этого на свои глаза не видел волколаков. Я понукнул вороного и быстро проехал вперед.

Вот что я увидел у обочины. Там в траве лежал очень изможденный, оборванный, изувеченный человек. Тем не менее, невзирая на его увечья, мне показалось, что лицо этого человека мне хорошо знакомо. Так оно и оказалось: пан каштелян сказал, что это пан Юзаф Задроба из Купинок. Потом объяснил: про него давно, еще с зимы говорили, что он с волколаками снюхался, а теперь вон посмотрите, разве этого не видно?! Вон какой он из себя — зверь зверем! И гляди, как ловко затаился!

Пана Юзафа я знал хорошо, он был приятелем моего старшего брата Михала. Я сошел с коня и склонился над убитым.

— Только не трогай его, княже! — обеспокоенно предупредил меня пан Белькевич. — Он еще не окоченел, а зараза прилипчива.

Я послушался его совета и несколько отстранился от бедного пана Юзафа. Мне было очень жаль его, он был славный рубака, а вот поди ж ты, какая судьба. Ну да разве кто от чего заречется? Я встал и приказал похоронить его со всеми полагающимися почестями. После того, конечно, когда он окончательно окоченеет. Что и было исполнено.

Случай с паном Задробой произвел на нас всех весьма и весьма гнетущее впечатление. Даже пан Белькевич и тот не любил об этом вспоминать, хотя вроде бы именно благодаря его бдительности мы тогда избежали нападения волколака. Если, конечно, пан Юзаф был таковым. Лично мне не хотелось в это верить.

Но только верю я во что-либо или не верю, это зачастую не имеет к истине ровным счетом никакого отношения. Так было и тогда. Потому что вот если бы наши паны тогда не проявили такой резвости и не убили бы пана Юзафа, а попытались бы взять его в плен, а там бы мы допросили его, тогда мы, может, и дознались бы…

А хотя, ну а что такое допрос? Разве допрос, пусть даже с пристрастием, гарантирует нам то, что допрашиваемый говорит нам правду? Вот даже как было с нашим покойным господарем. Пан Стремка кричал, и это слышали многие, что господарь погиб в честном двубое, выполняя решение Сойма, иначе говоря, сражаясь с Цмоком. А что после говорили хлопы, взятые нами в плен под Зыбчицами? Пан Белькевич лично допрашивал троих из них, допрашивать он, можете не сомневаться, умеет. А что они ему сказали? Что будто бы Цмок обманом заманил Великого князя в ловушку, Великий князь страшно перепугался и ползал у Цмока в ногах, слезно выпрашивал у него прощения, божился, что велит объявить всем хлопам вольную, и все такое прочее. Где правда? Конечно же, у пана Стремки. Но пана Стремку уже не допросишь, его зарубили. Жаль! Пан Стремка не стал бы брехать. И пан Юзаф тоже не стал бы, пусть даже он и вправду превратился в волколака, потому что панский гонор, он с паном всегда.

А хлопы — это и есть хлопы. От тех из них, которых нам порой удавалось захватить в плен, мы слышали самые дикие, вздорные речи. Так, например, когда им показывали уже известный вам череп и говорили, что это череп Цмока, Цмок, стало быть, убит и поэтому им теперь нет никакого смысла надеяться на какую-либо его помощь, эти дурни в ответ говорили примерно следующее. Да, соглашались они, это череп действительно Цмоков, и я действительно снес ему голову. Но только одну! А у Цмока, как известно, говорили они, три головы. Вот, мол, те две оставшиеся головы им теперь и помогут. Что им на это скажешь, а?!

Или вот еще про пана Грютти и его панов. Ат, гневно говорили по этому поводу хлопы, вы, крайские паны, продались чужинцам, чужинцы к нам пришли, убили Цмока, теперь наш Край провалится, мы все утопимся, а у чужинцев будет море. Так как же, говорю, мы утопимся, если у Цмока еще две головы в запасе осталось? А они в ответ: нет, все равно утопимся, это нам в наказание. Я: а когда это будет, когда мы утопимся? Они: а это когда Цмок пожелает. И смотрят ясными глазами. Ну непроходимая, дремучая дурость! И ничего ведь им не докажешь, потому что они не способны воспринимать логически выстроенную речь, они живут единственно эмоциями и суевериями, вот и все, им так понятнее и проще. Я не мог их слушать, я не мог с ними спорить, меня всего просто трясло от гнева!

А еще меня порой буквально колотило… от ужаса. Да-да, вы не ослышались, от ужаса. Это случалось тогда, когда они говорили вот что: а Цмок — это не только зверь, но еще и человек, вот вы зверя убили, а человек остался, и он вам еще отомстит, ох, отомстит, а особенно тебе, князь Юрий, пуще всех отомстит! Вот эти речи, я вам честно признаюсь, и приводили меня в неописуемый ужас, но я делал все возможное, чтобы никто не догадался, какие чувства меня при этом обуревали.

Но время шло, мы довольно-таки быстро и без особых хлопот продвигались до Глебска, хлопы боялись нам препятствовать. Да и тот человек, который мне часто снился в златоградском плену, к нам тоже не являлся — ни наяву, ни во сне. А я очень боялся засыпать. Я каждый раз думал: вот сегодня он мне обязательно приснится! А еще я думал вот что: он не просто мне приснится, а еще скажет при этом: «А помнишь, княже, когда я оказал тебе помощь с выкупом, ты мне тогда за это пообещал, что когда мне будет нужно, ты выполнишь любую мою просьбу, вот я теперь с просьбой к тебе и пришел!» Вот чего я тогда больше всего боялся — этого своего обещания, потому что не чувствовал в себе сил отказаться от данного мной слова, гонор мне не позволял.