Призраки кургана - Чекалов Денис Александрович. Страница 38

— Вижу, вы не верите мне, — произнес Руфус со спокойной улыбкой. — Я не могу вас винить, ибо хорошо знаю, что рассказывают люди. Позвольте вам кое-что показать.

Старец повернулся к нам в профиль, и его крепкие, сильные пальцы откинули прядь седых волос, обнажая правый висок. Там, в точности между бровью и ухом, сверкала шестигранная бляха, выкованная из серебра.

На первый взгляд, ее можно было принять за необычное украшение, тем более странное, что никто не мог видеть его под длинной прической книжника. Однако я сразу вспомнил легенды о том, чего никогда не видел сам, и чему не верил.

— Это болт забвения, — подтвердил Руфус. — Друиды Стимфалийского озера ввинтили его мне в голову несколько лет назад. Там, внутри моего черепа, находится стержень, толщиной в шесть пальцев.

Старец немного повернул голову, давая нам возможность рассмотреть металлическую шляпку.

— Длина его такова, что будь он чуть-чуть побольше, и вышел бы с другой стороны. Не знаю, как все произошло…

Огнемеч опустил прядь волос, и серебряный болт вновь скрылся под седыми кудрями.

— Пришел ли я сам к друидам, желая навсегда забыть свое прошлое, или кто-то из моих врагов захотел отомстить мне, но не убил. Может, вера запрещала ему проливать чужую кровь, не исключено, что боялся мести — как знать! Эти воспоминания покинули меня, как и все, что произошло до Стимфалийского озера.

— И вы не расспрашивали друидов?

— Они безумны и немы, милая ведунья. Все Стимфалийское озеро наполнено чужими воспоминаниями. Это жуткий край, и если я смог уйти оттуда, не повредив рассудка, — то лишь потому, что сделал это сразу же.

Он помолчал.

— Я видел то, что пережили тысячи людей до меня, и все эти картины были ужасны. Даже воспоминания о счастливых, безмятежных днях наполнены ужасом и болью, поскольку это чудесное время осталось в прошлом, а будущее обещает лишь новые страдания.

— Но ваша собственная память стерта?

— Не совсем так, милая ведунья.

Руфус дотронулся до своей головы.

— Все осталось здесь, как и раньше. Но серебряный стержень блокирует мои воспоминания. Они словно книга, которая закрыта и запечатана магией.

— Вы можете вынуть болт? — спросила Снежана.

— Конечно. Но я не хочу этого делать. Я счастлив. Когда я пришел в себя, — там, на озере, — за пояс мне был заткнут свиток. В нем было написано мое имя, кем я был раньше, и почему ничего не помню.

Он обернулся, вместе с креслом, которое быстро перебирало ножками по полу. С широкой полки позади себя, заставленной книгами и берестяными грамотами, Руфус взял небольшой пергамент, перевязанный шелковой лентой.

— Я до сих пор храню его и перечитываю время от времени. Вы можете посмотреть сами, — с этими словами он протянул мне свиток. — Здесь нет ничего, о чем не пели бы сказители-гоблины в придорожных тавернах.

Я развернул лист, и убедился в том, что Огнемеч не преувеличил. Текст был набросан резким, размашистым почерком человека, который явно получил хорошее образование, но не привык излагать свои мысли на бумаге. Я понял, что автор послания обучался у хороших наставников, возможно, в Киеве или в Царьграде, но затем оставил науки, посвятив себя другому ремеслу — скорее всего, стал ратником или вором.

— Там же, — продолжал Руфус, указывая рукой, — чуть ниже, говорится о том, где мне найти людей, которые подтвердят сказанное в свитке. Сперва я не решался пойти туда — боялся, что попаду в ловушку. Тот, кто оставил мне этот свиток, мог захотеть расправиться со мной чужими руками — послав к людям, которые хотели найти меня и убить.

Я передал пергамент Снежане, — скорее из вежливости, ибо ничего интересного в нем не было. Тот, кто составил его, явно умел цедить информацию, и привык говорить ровно столько, сколько необходимо — не оставляя места для вопросов или сомнений, но и не сказав лишнего.

— Однако любопытство все же пересилило осторожность, — продолжал Огнемеч. — Я поехал к тем, чьи имена здесь написаны. Это оказались воины, когда-то служившие под моим началом, но давно оставившие прежнее ремесло. Каждый из троих был рад снова увидеть меня, и мне стало приятно, что не все на этой земле произносят мое имя с ненавистью.

Ведунья вернула старику свиток, он вновь развернул его, пробежав глазами по строчкам, которые давно знал наизусть. Потом вернул на полку.

— Они рассказали мне многое, чего не было в этом письме. Чем больше я узнавал о своем прошлом, тем сильнее удивлялся — настолько чужим стало оно для меня. Для того, чтобы стать воином, надо пройти через горнило битвы, но память об этом исчезла, и теперь сама мысль о том, чтобы взять в руки меч, казалась мне безумием.

Он взял другую книгу.

— Я не знал, что делать, мне были нужны деньги, но я ничего не умел — мои навыки спали, и я не хотел их пробуждать. Мир и покой, пришедшие в мою душу, так прекрасны, что я не мог расстаться с ними. Каждый из троих ветеранов, у кого я гостил, предлагал мне помощь, — но я не хотел быть нахлебником. Видно, стимфалийским друидам все же не удалось стереть из моей памяти гордость…

Я раскрыл томик, который он мне протянул. Руфус пояснил:

— Последним в списке было имя Даграмия. Из рассказов двух других я уже знал, что это тоже один из моих боевых товарищей, поэтому ехал уже без опаски. Они говорили, что ему удалось воплотить в жизнь мечту, о которой судачат все наемники возле походного костра…

— Открыл постоялый двор? — спросила Снежана.

— Верно. Интересно, хотел ли я того же? Все мои прежние желания исчезли, вместе с памятью… Даграмий предлагал мне остаться, но я понял, что ему будет неловко держать при себе слугой человека, который раньше вел его в бой.

Руфус не стал продолжать эту мысль, однако стало ясно, что и его самого не устроил бы такой расклад.

— Однако там, в таверне, я разговорился с одним сказителем-гоблином. Слово за слово, и он пожаловался мне на то, что не так-то просто найти новые сюжеты для песен, — а когда начинаешь рассказывать о том, что люди вокруг уже не раз слышали от других бардов, вместо денег в тебя швыряют объедки.

Снежана уставила взгляд в потолок, и стало ясно, что здесь она не совсем безгрешна.

— Тогда мне пришло в голову, что почти никто не был на Стимфалийском болоте… Я взялся за перо, и с тех пор с ним не расставался. То, что когда-то произошло со мной, спрятано в глубинах моей памяти, и я не могу рассказать об этом, — хотя многие не раз предлагали мне вынуть болт, пусть даже на время, чтобы написать книгу воспоминаний.

Именно ее я держал в руках; теперь я вспомнил, что и раньше видел это сочинение Руфуса на книжных полках, и подосадовал на себя, что не нашел времени прочесть его. В конце концов, я живу уже тысячу лет.

Огнемеч продолжал:

— Но я никогда не чувствовал потребности в этом. Мир так велик, если смотреть на него широко открытыми глазами — он неисчерпаем, и в нем всегда есть истории, которые стоит рассказать людям. Как я понимаю, одна из них и привела вас сюда…

Его голос стал шутливо-суровым — так умеют говорить люди, никогда не сердившиеся по-настоящему.

— Я поведал вам достаточно. Теперь ваша очередь — здесь, в библиотеке Тритонов, собраны тысячи тысяч книг, и все же я всегда с жадностью рад новым рассказам…

Некоторое время Снежана смотрела на него, не зная, стоит ли раскрывать правду. Далеко не все готовы рукоплескать вам, если вы признаетесь, что говорили с призраком, да, к тому же, еще и собираетесь ему помочь.

В первый момент, девушка хотела солгать, сказав, что мы всего лишь интересуемся историей армии Всеслава, а также тем, что произошло с его черепом, который стал легендой после смерти своего владельца.

Однако сбоку от стола Руфуса стояло высокое зеркало, оправленное в золотую раму; узоры улыбались нам нимфами и сатирами, на нижней планке устроился толстый фавн, лежавший на спине и игравший на флейте, а верхняя распахивалась крыльями райской птицы.