Похитители - Фолкнер Уильям Катберт. Страница 14

– Ты что тут делаешь? Айк мне говорил, ты собираешься заночевать сегодня в городе. И он хочет взять тебя завтра на рыбалку.

Само собой, тетушка Кэлли сразу же начала вопить, так что мне не пришлось бы отвечать, даже если бы я знал, что ответить.

– На рыбалку? – завопила она. – В воскресенье? Слышал бы это его папочка – он бы вмиг с поезда соскочил, и телеграммы посылать не стал! И мамочка тоже! Мисс Элисон не велела ему ночевать в городе у мистера Айка или все равно у кого! Она ему велела ехать со мной и с малышами, а если он не будет слушаться, то чтоб мистер Зак его заставил!

– Да погоди ты, – сказал дядюшка Зак. – Перестань голосить хоть на минутку, мне его не слышно. Может, он передумал. Так?

– Как вы сказали, сэр? – сказал я. – Да, сэр. То есть нет, сэр.

– Что из двух – да или нет? Остаешься у нас или вернешься с Буном?

– Да, сэр, – сказал я. – Возвращаюсь. Дядюшка Айк велел мне спроситься у вас.

И тетушка Кэлли снова завопила (да она, в сущности, и не переставала, разве что перевела дух, когда дядюшка Зак приказал ей замолчать), но и только; она продолжала вопить, а дядюшка Зак говорить свое:

– Замолчи, замолчи. Я самого себя не слышу. Если Айк не привезет его сюда завтра, я пошлю за ним в понедельник.

Я направился к машине, Бун уже успел завести мотор.

– Ну, чтоб мне сдохнуть, – сказал он негромко, с полным почтением, даже, можно сказать, благоговением.

– Давай, – сказал я. – Гони отсюда скорей. – Мы тронулись, плавно, но быстро, все набирая скорость, по аллее назад к воротам.

– Может, я тебя зря на это трачу, подумаешь – поездка в машине, – сказал он. – Может, надо бы тебя пустить в дело так, чтоб денег заработать.

– Поезжай скорей, – сказал я. Как я мог ему сказать, вымолвить: «Мне до смерти надоело врать, тошнит от вранья». Потому что я теперь понял, осознал, что это только начало и конца-краю этому не будет, и не только тому новому вранью, которое придется накручивать, чтобы оправдать старое, но еще и не избавиться от старого, затасканного, которое я уже использовал и исчерпал.

Мы ехали обратно в город. На этот раз очень быстро: если вокруг и был пейзаж, то нам, в машине, было не до него. Время приближалось к пяти. Бун заговорил, напряженно и настойчиво, но совершенно спокойно:

– Надо ей дать немного остыть. В городе видели, как я увозил вашу ораву к Маккаслинам, теперь увидят только нас с тобой; они, понятно, будут ждать, что я поставлю машину на место в хозяйский сарай. После этого они должны увидеть нас двоих, меня и тебя, порознь, чтоб мы гуляли как ни в чем не бывало. – И опять, как я мог вымолвить: «Нет. Поехали сразу, сейчас. Если мне нужно врать еще, пусть уж я лучше буду врать чужим». А он продолжал говорить: -…машину. И что он там болтал: вернемся ли мы в город до того, как отвалим?

– Что? Кто болтал?

– Нед. Помнишь, когда мы уезжали из города.

– Не помню, – сказал я. – А что насчет машины?

– Где ее поставить. Пока я прогуляюсь по площади, а ты сходишь домой за чистой рубашкой и что там еще тебе нужно. Мне же пришлось выгрузить все барахло у Маккаслинов, сам знаешь. Твое тоже. Поставить на тот случай, если какой-нибудь чересчур любопытный проныра слоняется вокруг дома и сует нос куда но надо.

Объяснять не требовалось, – и так было ясно, о ком речь.

– А почему не запереть ее в каретном сарае?

– Так ключа-то у меня нет, – сказал он. – А есть один замок. Хозяин взял у меня ключ сегодня утром, и отпер замок, и отдал ключ на хранение мистеру Бэллоту, пока не вернется. А я должен поставить машину на место, как только вернусь от Маккаслинов, и защелкнуть замок, а Хозяин даст телеграмму мистеру Бэллоту, к какому поезду отпереть дверь, чтоб я их встретил.

– Значит, придется рискнуть, – сказал я.

– Да, придется. Раз Хозяина нет и мисс Сары нет, так, может, даже Дельфине не видать его до понедельника. – Так что мы рискнули. Бун заехал в сарай, и достал откуда-то сверху припрятанные саквояж и сюртук, и снова протянул руки, и стянул вниз сложенный брезент, и бросил саквояж и сюртук в машину на заднее сиденье. Бензиновый бак стоял наготове; этот новенький пятигаллоновый бак жестянщик, сделавший и ящик для инструментов, переделал по дедушкиному приказанию так, чтобы он не пропускал запаха, – бабушке не нравился запах бензина; баком мы, правда, ни разу еще не пользовались, потому что машина до сих пор никуда далеко не заезжала; воронка и замшевый фильтр лежали в ящике для инструментов вместе с насосом, и домкратом, и гаечным ключом, которые с самого начала были при машине, и с фонарем, и топором, и лопатой, и мотком колючей проволоки, и лебедкой, которые добавил дед, равно как и жестяное ведро, чтобы заливать радиатор, когда проезжаешь мимо ручьев или ям с грунтовой водой. Бун поставил бак, наполненный до самой крышки (может, потому нам тогда и пришлось так долго его ждать), на заднее сиденье и взял брезент, но не стал разворачивать его полностью, а бросил туда же, так что все спрятанное там выглядело теперь как скомканный брезент.

– Твои вещи тоже сунем назад, – сказал Бун. – Тогда будет похоже, будто брезент поленились сложить. Ступай-ка домой, возьми чистую рубашку и приходи прямо сюда и жди. Я не задержусь, только прогуляюсь по площади на случай, если Айк тоже вздумает задавать вопросы. И тогда поедем.

Мы закрыли ворота. Бун хотел было всунуть дужку замка в петлю, но я сказал:

– Нет. – Я даже сам не знал, почему так сказал, – слишком уж быстро я продвигался по дороге зла. – Лучше положи его к себе в карман.

Но Бун понял почему и сам объяснил мне:

– Правильно, черт возьми. Мы уж столько всего осилили, нам теперь ни к чему, чтобы кто-нибудь тут подвернулся, подумал, будто я позабыл запереть, и сам бы защелкнул.

Я пошел домой. Наш дом стоял как раз напротив, только улицу перейти. Теперь там заправочная станция, а дедушкин дом разделен на квартиры, где жильцы не заживаются. Дом был пуст, но, разумеется, не заперт, – в те простодушные времена никто в Джефферсоне не стал бы запирать обыкновенный частный дом. Было немного больше пяти, до заката еще далеко, но день уже отошел, кончился; пустой тихий дом вовсе не пустовал, он, как затаенное дыхание, был полон незримого присутствия. И вдруг мне захотелось к маме, захотелось бросить всю эту историю, это своевольство; захотелось вернуться назад, отказаться от нашей затеи, очутиться в безопасности, быть застрахованным от таких решений, такого выбора, чья сводная сестра – кража автомобиля. Но было слишком поздно, я уже сделал выбор, оказал предпочтение; если я продал Сатане душу за чечевичную похлебку [15], то, по крайней мере, будь что будет, а я получу эту похлебку и выхлебаю ее; разве сам Бун не напомнил мне, словно предвидел эту минуту слабости и колебания в пустом доме, разве не предупредил меня: «Мы уж столько всего осилили, теперь нас ничто не остановит».

Моя одежда – чистые рубашки, штаны, чулки, зубная щетка – все уехало к Маккаслинам. Конечно, в моем ящике было еще полно этого барахла, – всего, кроме зубной щетки, о которой в отсутствие мамы, можно поспорить, ни тетушка Кэлли, ни тетя Луиза не вспомнят. Но я не взял ничего из одежды и вообще ничего не оттого, что забыл, а, вероятно, оттого, что и не собирался. Я просто вошел в дом и постоял внутри, не отходя от двери, постоял достаточно долго, чтобы доказать себе, что если кто из нас двоих с Буном и спасует, то не я, и перешел назад через улицу, через дедушкин задний двор. Но и Бун не спасовал: еще не доходя каретного сарая, я услышал негромкое тарахтение мотора. Бун уже сидел за рулем, кажется, даже включил скорость.

– Где же твоя чистая рубашка? – сказал он. – Ну, ладно, куплю тебе в Мемфисе. Залезай. Можем трогаться. – Он дал задний ход и выехал из сарая. Открытый замок опять висел в петле. – Влезай, – сказал он. – Не защелкивай, не трать время. Все равно теперь уже поздно.

– Нет, – сказал я. Опять же, тогда я не мог бы сказать почему: когда замок был в петле и просунут сквозь засов на закрытой двери, с виду казалось, будто машина благополучно стоит внутри. А вдруг так и есть: все обернется сном, и я проснусь завтра поутру, а может, сейчас, через минуту – в безопасности, спасенный. И я закрыл дверь, и защелкнул замок, и распахнул ворота перед машиной, и закрыл их, и влез в машину, уже на ходу, а может быть, она и вовсе не останавливалась.