Бесовские времена (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна. Страница 92

Зато с Антонио Фаттинанти пришлось повозиться — тот настаивал на обязательном присутствии при заключении сделки банкира Пасарди и своего нотариуса. С ним пришлось договариваться Глории, которой удалось убедить его, что сделку надо заключить тайно, ибо она сглупила — пообещала продать замок Донато ди Сантуччи. Это решило дело, и Антонио отправился туда же, где уже пребывали остальные покупатели.

Увы. На этом везение и кончилось.

Кое-что заподозрил Джанмарко Пасарди, и прислал записку с просьбой о встрече. Любопытная вертихвостка Тассони, переписывавшаяся с Бьянкой Белончини, получила от неё письмо, в котором вдова недоумевала — оказывается, перед смертью Джезуальдо взял из банка почти тысячу дукатов и сказал своему банкиру Руфино Пацци, что собирается купить виноградники и землю с домом у Наталио Валерани… А тут пустоголовая дурочка Франческа Бартолини неожиданно спросила Глорию, купила ли у неё перед смертью Черубина дом? Нельзя было терять ни секунды. С Черубиной Глория расправилась бездумно, просто пронзив кинжалом. Сына она направила к Пасарди, а Джулио заткнул рот много знавшей Иоланде, предварительно оглушив её и отменно потешившись. Угрозу представляла и Бьянка Белончини, но пока минет срок траура, никого из них в Урбино уже не будет…

Да, оставаться в замке теперь было незачем, но Глория понимала, что внезапное исчезновение всей семьи привлечет внимание, и решила немного выждать, тем временем найдя и приличный повод для отъезда…

…Глория Валерани рассказывала спокойно. Шевелились только губы, лицо оставалось странно неподвижным. Из всех её слушателей спокоен оставался только Аурелиано Портофино — на допросах в Инквизиции он наслушался исповедей хладнокровных ведьм и ничему не удивлялся. Поборов первый приступ гнева, инквизитор обрёл безмятежность и выслушивал признания Глории просто по должности. Чума был мрачен, на него временами накатывали странные приступы леденящего душу страха: спокойно повествующая о своих злодеяниях ведьма просто пугала его, пугала тем сильнее, что он привык доверять ей. Дженнаро Альбани понуро молчал, про себя читая молитву. Прокурор то и дело стирал с лысины пот и мелко дрожал. Трясся и Тристано д'Альвелла, с ужасом рассматривая женщину, чей дьявольский замысел полтора месяца не давал ему спать по ночам. Мессир Альмереджи дышал ртом, пытаясь подавить приступы тошноты. Ведьма была противна ему. Дженнаро Альбани неожиданно наивно спросил.

— Глория, а…вам… не было жалко Черубину Верджилези? Она ведь так уважала вас…

Глория Валерани окинула его тусклыми глазами и после минутной паузы ответила, пожав плечами.

— Мне нужны были деньги.

Старуха устала и не лгала, отвечала почти бездумно.

— А о ней… вы просто не думали? Она была молода, хотела жить…

Валерани чуть дернула плечом. Тон её был мертвенно холоден.

— Что мне до неё?

Дженнаро Альбани, мрачно глядя на Портофино и Чуму, вполголоса пробормотал.

— Да, они правы… Пришли новые времена — свободы от Бога, традиций и авторитетов… «Наше время преобразовало не жизнь, но умы, не реальность, а воображение…», говорят они, а потом ум и воображение, свободные от Бога, став бесовскими, преображают реальность и меняют жизнь, порождая бесовские времена.

Люди подеста под конвоем препроводили негодяев в тюрьму. Д'Альвелла, Дженнаро Альбани, Портофино, Песте и Ладзаро Альмереджи вышли из мрачного каземата и вдохнули вечерний воздух, свежий и прохладный. Из темноты выступили две женщины — донна Грандони и синьорина Фаттинанти. На сердце Ладзаро неожиданно снизошел покой.

— Ты что-то говорил о свадебной трапезе, — деловито обронил он Грациано Грандони, — завтра я венчаюсь, давай совместим — выпьем спокойно, пока новых отравителей не завелось — ибо прав, похоже, каноник-то, насчет бесовских времен…

Портофино усмехнулся.

— Полно, Ладзарино, не стоят города без семи праведников.

Альмереджи вздохнул и пригласил не завтрашнюю свадьбу начальника тайной службы и инквизитора. Тристано поглядел на лесничего, перевел взгляд на его невесту, усмехнулся и кивнул, после чего отбыл с докладом к герцогу. Портофино и Дженнаро Альбани направились в храм, Ладзаро пригласил будущую жену на прогулку под луной. Та поцеловала подругу и, взяв жениха под руку, удалилась. Мессир Грандони повёл супругу в свои покои.

— Ты расскажешь о допросе? — спросила Камилла, как только они вошли к себе.

Чума поморщился.

— Не сегодня. От этой мерзости меня может спасти или ведро аконита, или… — Он сжал её в объятьях и, торопливо развязывая шнуровку на её платье, опрокинул на ложе.

Чума в эту ночь не отводил глаз в сторону от супруги, но семикратно доказал ей свою любовь. Он овладевал ею — и не мог насытиться, падал в изнеможении — и вновь подымался. Силы ему придавали нерастраченная мужская мощь и понимание, что любовь женщины дарит не только наслаждение, но и забвение. Он не хотел думать.

Неожиданно, отдыхая от очередной любовной атаки, услышал вопрос супруги.

— Грациано, почему мессир д'Альвелла так смотрел сегодня на мессира Альмереджи?

Расслабленный наслаждением мужчина не склонен размышлять.

— Жалел, — бездумно обронил Песте, — кошмарная девица… — он осёкся, поймав гневный взгляд супруги.

— Кошмарная? Да если б не она… Ты всегда считал женщин глупыми курицами, а когда одна оказалась умнее тебя, то и хвост поджал? Да ещё и поносишь её?

Чума вяло махнул рукой.

— Боже упаси. Синьорина великолепно извлекает следствия из причин, однако причины-то, напомню, обнаружил я. Но бедняжка Ладзарино…

— Да поделом ему, прохвосту, — милосердно заметила синьора Грандони.

Чума не проявил никакой мужской солидарности и не возразил, но снова взобрался на супругу.

Эпилог

— Не валяй дурака, Чума… — Бениамино ди Бертацци досадливо отмахнулся от вопрошающего взгляда дружка.

— Да говорю тебе, тут нечисто… — Грациано Грандони подозрительно озирал идиллическую картинку: двое черноглазых малышей прыгали в зелёной траве, скрещивая деревянные мечи, а рядом с ними курносая зеленоглазая малышка ловила за крыло Морелло.

— Вздор это всё.

Надо сказать, что ни Грациано, ни Камилле так и не удалось до конца преодолеть горестные воспоминания отрочества. Песте по-прежнему считал, что женщинам верить нельзя, ибо женщина со времен Эдемского сада являет собой сосуд греха и порока, и был уверен, что никакие предосторожности в отношении этих существ лишними не будут. Потому, вступив в брак, он большую часть ночи проводил, заменяя супруге одеяло, когда же сползал с неё, обессиленный и умиротворенный, всё равно считал необходимым сжать вокруг неё руки покрепче и лишь тогда засыпал. Камилла же полагала, что мужчины — распутники по сути, и если кто-то из них не шляется по блудным домам и не пялится на других женщин, — то доверять подобному поведению всё равно нельзя, ибо мужчины — существа не только развращенные, но и лицемерные. Поэтому, даже когда супруг отправлялся с конюхом закупать провизию на рынок — по возвращении он подвергался такому пристрастному допросу, какой мессир Портофино никогда не учинял ни одной ведьме. Камилла могла спокойно уснуть только тогда, когда её руки были крепко сцеплены вокруг шеи супруга, и не ревновала лишь в те минуты, когда не спускала с него, спящего, настороженных глаз.

Через полгода после венчания она объявила Грациано, что он скоро будет отцом, и мессир Грандони был обрадован, а когда малыш появился на свет и был наречён Альдобрандо, то разглядывая сына в купели, Песте и вовсе почувствовал себя счастливым. Не менее счастлив был он и два года спустя, когда родился второй сынишка, названный в честь его крестного отца Аурелиано. Малыши подрастали и супруги, хоть и ревновали друг друга, но занятые воспитанием малышей, не имели сугубых поводов для подозрений.

Но вот три года назад Чуме снова было объявлено о грядущем увеличении семейства.