Хроники Сергея Краевского (СИ) - Архиповец Александр Александрович. Страница 1

Александр Александрович Архиповец Хроники Сергея Краевского

СВЕТ И ТЬМА,

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ,

ДОБРО И ЗЛО,

ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ,

СЧАСТЬЕ И ГОРЕ,

МЕЧТА И РЕАЛЬНОСТЬ ‑

РАВНОВЕСИЕ ГРАНЕЙ,

СУТЬ ВЕЛИЧИЯ ТАИНСТВА

БЫТИЯ.

ХРОНИКИ СЕРГЕЯ КРАЕВСКОГО

Дай руку мне свою, читатель,

Пойдем в тот мир, где я ‑ создатель,

В тот мир, что создан для тебя.

За мной, скорей, идем туда!

КОРОНА ДЕМОНА

ПРОЛОГ

Из бескрайнего ничто, неизмеримой дали, разорвав покров сплошной темноты, робко просочилось пятно света. Казалось, что пройдет лишь мгновение, и оно, поглощенное бездной, бесследно канет в Лету. Однако, на удивление, этого не произошло. Наоборот, с разных сторон, словно в помощь ему, явились собратья.

Немного освоившись на новом месте, они затеяли невообразимую кутерьму, а потом стали сливаться друг с другом. Достигнув ведомой только им критической величины, неожиданно взорвались всевозможными цветами радуги и рассыпались мириадами искр. Те, в свою очередь, прочертив яркие следы, жгучей болью стеганули мозг.

Встрепенувшись, как потревоженная птица, он возродился к жизни. Но память, боясь, что ее вновь, и на этот раз окончательно, спугнут, восстанавливалась крайне медленно. Чередой шли неясные образы, обрывки воспоминаний, которые, словно разорванные нити, смотанные в тугой клубок, понемногу распутывались, время от времени беспорядочно ронялись и вновь связывались воедино.

Такое знакомое и родное лицо ‑ совсем еще молодая мать склонилась над детской кроваткой. Шершавые руки и теплые губы, печальные глаза и улыбка Джоконды...

Крик боли и отчаянья за стеной эхом отдается в детском сердце, сжимая страхом душу. За ним последуют визг пружин и стук железной кровати о выщербленную годами стену. У раненного еще под Сталинградом отца эпилептический припадок. Он будет еще долго шумно сопеть, пуская кровавую слюну на застиранную до дыр наволочку, а худенькая мать, согнувшись над огромным телом, станет ее вытирать, тяжело вздыхая и тихонечко всхлипывая.

А вот и он сам, совсем еще пацан, стоит на коленях перед упавшим на автобусной остановке отцом, пытаясь слабыми детскими ручонками остановить беспощадную болезнь, с ужасом глядя на синеющее лицо и выпученные глаза. При этом срывающимся голосом кричит:

‑ Папа! Папа! Не умирай!

Толпа зевак вокруг... Кто‑то брезгливо морщится, а кто‑то участливо склоняется рядом...

Недогоревший окурок, валявшийся на асфальте, осой жалит ногу, прожигая парадные штанишки. От него на долгие годы останется шрам в виде звездочки.

Похороны... Восковая маска смерти, до неузнаваемости изменившая лицо отца, вновь и вновь возвращается в детских кошмарах...

Юрка Крот с кривыми, как у рака клешни, уродливыми от рождения руками... Дядя Леша дрожащими от непрекращающихся пьянок пальцами благодушно треплет на голове произведенное им на свет чудо...

Первый звонок... Ленинский урок... Сергей Краевский у доски... и кол... А ведь все из‑за упрямости. Ведь он‑то знал, что Екатерина Васильевна хочет услышать, но настойчиво твердил, что вождя пролетариев звали Владимир Ильич Ульянов, а вовсе не Ленин... Нечего считать себя умнее других. Нищета подзаборная!

Клацающие зубами гвоздей, рваные ботинки. Потрепанное пальто ‑ одно на все случаи жизни. Сопливый нос, а частенько и подбитый глаз, остатки выкуренных с Кротом сигарет "Армейские", тех, что по четыре копейки пачка, засунутые подальше от материнских глаз под тяжелый комод... Манная каша в кастрюльке на плите... и свежая, воспалившаяся наколка "Серега" на левом запястье...

Их маленькая бедная квартирка в старом, начинающем рушиться доме. Убогая мебель... Деревянный письменный стол, тот, что у окна, в его комнате. Из‑за своей ветхости он печально скрипел при малейшем прикосновении, словно жалуясь на не‑умолимость времени да на свой преклонный возраст. Но именно здесь Сергею открылся путь в иной мир ‑ мир книг, а потом и грез. Предоставленный сам себе целыми днями (мать возвращалась поздно вечером), он, сделав наскоро уроки, "глотал" один роман за другим, переживал удивительные приключения: становился то путешественником и волшебником, то героем и силачом. Отпуская свою неуемную фантазию на волю, часами жил в иллюзорном мире. Там, где легко мог получить все то, о чем так мечтал: богатырскую силу, неограниченную власть, богатство и, конечно же, любовь прекрасных девушек.

В реальности же все было намного сложней. На улице хулиган не падал ниц, а наоборот, ставил "волшебнику" под глаз огромный фонарь. Небывалая сила героя на призывной комиссии превратилась в астенический синдром и ревмокардит с отсрочкой от армии. Ну, а неотразимая для женского пола красота и обаятельность ‑ в юношеские угри и застенчивость. Богатство в дом тоже не ломилось, впрочем, как и удача...

Затягиваясь, раскаленная петля вновь сжимает мозг. Невыносимая боль туманит и без того нечеткие образы. Откуда‑то из глубины подсознания, словно из мрака океанской бездны, всплывает чудовищный в своей отвратительности спрут. Злобно сверкнув огромным красным глазом, он запускает змеи бессчетных щупалец в нервы Сергея, хищный клюв монстра целится туда, где еще теплится восприятие человеческого "Я". Всесокрушающий удар разбивает его на мелкие осколки...

Проходит целая вечность, прежде чем, насытившись, жуткая тварь ослабляет хватку и, не спеша, словно колеблясь, возвращается в неведомое.

Оказывается, она успела сожрать лучшие воспоминания студенческих лет. Словно их никогда и не было. Зато теперь услужливо всплывают самые отвратительные моменты жизни... Потоки лжи и грязи на разводе. Свинообразное, заплывшее жиром лицо тещи, проклинающей его вслед.

‑ Ну где? Скажите, где были мои мозги и глаза, когда я пустила в свой дом этого голодранца?! Как я могла допустить, чтобы ничтожество без роду и племени женилось на моей дочери? Ни к чему не пригодная тварь! Бездарь, олух! Явился к нам в одной рубахе и рваных портках. Вон отсюда! От твоих носков воняет вся квартира!

И она демонстративно зажимает толстыми, поросшими рыжими волосками, пальцами рылоподобный нос. Попутно смахивая слезу, показывает сидящей в углу со стеклянными глазами дочери, как сильно страдает.

Боже! Как хочется, врезав по нему кулаком, оборвать этот визг! Но нельзя. Нужно терпеть! Рядом, в соседней комнате, съежившись, пережидает бурю маленький человек. Тесть. Сейчас он возле окна, спрятавшись за плотной шторой, тупится невидящим взглядом в прохожих. Его незначительность обманчива. Это дома Ираклий Эдуардович ‑ мелкая сошка. На воле же он ‑ районный прокурор. Подлое и страшное существо, которому ничего не стоит сломать чужую судьбу. Лебезящее перед областным начальством, но грубое и жестокое с подвластными ему людьми, всегда готовое разорвать на части указанную сверху жертву. Что значит для него Сергей Краевский? Да ничего! Так, пыль под ногами, через которую он переступит, даже не замарав домашних тапочек.

Нужно терпеть! И уйти подобру‑поздорову...

А начиналось все будто бы неплохо. Оксана училась с ним на одном факультете. Вроде и любовь‑то была, и ее мать, главный гинеколог района, встретила зятька с распростертыми объятьями. Беды начались с того момента, когда она, почуяв молчаливое сопротивление, поняла, что не сможет втоптать его в грязь, подавив волю, сделать бездумной марионеткой. Дальше хуже. Сорвавшаяся беременность жены и особенно тот распроклятый случай на дежурстве, когда на освидетельствование привезли вдрызг пьяного секретаря райкома, сбившего на тротуаре трехлетнюю девчушку. Почти сразу его позвали к телефону. Тесть (а это был он) потребовал, чтобы Сергей дал заключение о трезвости водителя. От возмущения ему хотелось послать прокурора матом. Но вместо того Сергей молча положил трубку. Дескать, разговор прервался. На повторный вызов он не подошел, сославшись на занятость. Последствия оказались далеко идущими. Дело передали в прокуратуру. У Ираклия Эдуардовича на службе возникли осложнения. Пришлось ему посуетиться. Анализ крови на содержание алкоголя из лаборатории пришел, конечно же, отрицательный. Переосвидетельствование специальной комиссии дало нужный результат. Малышка, к счастью, выжила. С ее родителями обстоятельно побеседовали в райкоме партии и вскоре осчастливили давно стоящую на очереди семью на удивление вовремя подвернувшейся квартирой. Ну, а он в результате всего нажил нелюбовь власть имущих врагов, рыканье озлобленной тещи да еще строгий выговор с занесением в личное дело на работе. Формулировка для тех лет была привычной: за низкую квалификацию и халатное отношение к служебным обязанностям. Главный врач, вызвав к себе в кабинет, сердито бросил: