Мельин и другие места - Галанина Юлия Евгеньевна. Страница 12

Старейшина устало вздохнул:

— Я поражен твоей смелостью. Но, к сожалению, не вижу никаких объяснений… Почему мы обязаны выслушивать столь оскорбительные отзывы о нас?

Кобольд вновь поклонился. И сказал:

— Тангары нарушили договор. Во время последнего боя одним из вас был убит мой воин. И, будь я сожран духами подземелий, если это называется соблюдением договора заключенного предками!

Тирди видел как сжались кулаки старейшины на рукояти боевого топора. Стерпеть такое оскорбление?! Но в остальном тот оставался непроницаемо спокоен. Лишь цепко взглянул на стоящего пред ним, спросил:

— Есть ли доказательства нашей вины в случившемся?

Архут поднял перевязанную руку. Кобольды, сбившиеся в кучу за его спиной зашевелились, передавая что-то вперед. У Тирди потемнело в глазах. Неужели…

Двое зеленокожих отделились от толпы, они несли убитого, в плече которого застрял довольно большой сверкающий осколок. Не надо было напрягать воображение, чтобы понять, что это обломок топора закаленного в Священном озере Рудных гор.

Ропот прокатился по гномьим рядам: «Предатель?!».

Кобольды уложили тело пред старейшиной и спешно удалились. Тирди чувствовал как отступает напряжение и остается только глухая тоска и боль.

Старейшина и орк склонились над погибшим.

— Я слышал, что тангары ставят клеймо на принадлежащем им оружии, — сказал Архут так, чтобы слышали все собравшиеся. — Часть его сохранилась на этом обломке. Думаю, вам, достопочтенный тангар, не составит особого труда определить владельца.

— Не составит, — ответил тот. — Но, вполне возможно, хозяина оружия уж давно нет в живых.

— И все же?..

Долгое время длилось тягостное молчание. Слишком долго медлил с ответом старейшина. Он узнал клеймо.

Тишина воцарилась в округе. Казалось, даже ветер перестал тревожить древесные кроны. И только кобольд, медленно обнажая когти, прорычал так, что его услышали в дальних уголках лагеря:

— Выдайте убийцу нам!!!

Старейшина медленно откинулся на спинку кресла. Опустил седую голову. Сказал:

— Тангар нарушил договор. И теперь умрет мучительной смертью… — и добавил так, чтобы это мог услышать только Архут. — Но умрет он от рук соплеменников.

Кобольд усмехнулся. Поклонился.

— Позволено ли будет нам присутствовать при казни? — Еще раз улыбнувшись сказал он.

Старейшина поднял взгляд.

— Да. Ты и твои войны смогут наблюдать казнь с самого ее начала. Но после… Вам придется уйти.

— С превеликим удовольствием, достопочтенный гном, — ответил Архут. — Ты был хорошим союзником.

Кобольд отступил назад. И, окруженный своими воинами, двинулся прочь от шатра. Гномы расступились, пропуская зеленокожих. Злая обида смутила их разум. Еще немного и мог разгореться новый бой.

Когда строй сомкнулся, старейшина сказал:

— Выйди в круг, нарушивший договор, пока мне не пришлось назвать твоего имени и имени твоего отца.

С огромным трудом давались слова старому гному, ни разу на своем веку не видел он такого позора.

Из первых рядов вышел тангар. Когда-то черная, пышная борода грязными лохмотьями свисала с подбородка. Застарелые шрамы на щеках скрывала наложенная на голову повязка.

Лорин, сын Дорина. Тирди узнал его. Они вместе шли тогда в наступление на эльфийскую твердыню во главе войска. Именно его топор видел Тирди в темноте.

Сердце, судорожно бившееся в груди, вдруг остановилось: «Как он мог!» Пусть то были кобольды — давний и заклятый враг рода тангаров. Но как он мог нарушить договор!?

Ничего не видя вокруг себя Тирди поплелся к костру. Отпугнул кого-то из недавно вернувшихся дозорных, кинувшегося было к нему с расспросами. Сел поближе к тлеющим углям, чувствуя жестокий озноб, и поел горячей похлебки.

Но даже они не сумели растопить осколок льда, затаившийся глубоко в его сердце.

На рассвете Лорин был раздет до нага и растянут на дереве, высоко вознесшем к печальному пасмурному небу свои ветви. За время казни гном не проронил ни звука. Лишь сверкали его глаза, смотревшие на кобольдов.

На этот раз Архут оказался мрачен. Ночь дала ему больше времени на размышления. Он знал, что после этой единственной смерти разразится страшная война меж племенами Рудных гор, но к своему сожалению ничего сделать уже не мог. Гномы не прощают предателей.

Но также они не простят и кобольдов. Обида запомнится на долгие-долгие годы.

Когда казнь закончилась, предсмертный хрип не рвался уже из легких гнома, солнце поднялось высоко в зенит, а небо частью расчистилось.

Взгляды тангаров обратились к старейшине.

— Твоя воля свершилась, Архут, — сказал он. — Теперь — ты должен уйти.

Тот ничего не ответил. Лишь кивнул головой в знак согласия, развернулся и скрылся в зарослях. Примеру немедля последовал весь его отряд.

Старейшина глубоко вздохнул.

— Тангары, — обратился он к собравшимся вокруг него. — Нам нелегко дался бой. И ведомо мне, как вы устали. Но у нас мало времени… Ночью мы простимся с погибшими и залечим раны. А после, должны продолжить путь.

И тут же раздались команды опомнившихся десятников и слова простых воинов, вспомнивших о погибших друзьях.

— …Корин… да как же он там?

— …Неужто Дварин достанется червям на съеденье?

— …небывать тому… не дадим на поживу…

Работали споро. Шли в бывшее эльфийское прибежище, выискивали среди густого тумана тело очередного тангара, осторожно укладывали на импровизированные носилки и сносили в лагерь. Там укладывали в один ряд, закрывали лица платками.

Тела остыли, но все же остались нетронутыми ночными гадами и вороньем все время кружившим над местом битвы. За этим специально следили сменные дозоры. Ни одной твари они не давали прикасаться к священной плоти тангара.

Работали до вечера, не жалея себя. Словно пытаясь извиниться за то, что оставили в лесу кости братьев своих.

Тирди положил в ряд очередное тело, накрыл платком, встал. Его работа закончилась — перенесли практически всех, остались единицы. С ними справятся и без него. Потому что не мог он больше ходить и подбирать то, что осталось от его друзей.

Он ушел. Это не возбранялось, старейшина понимал горе каждого тангара и не препятствовал.

Все остальное время до начала обряда погребения Тирди провел у костра.

— Помянем братьев наших, сложивших головы в бою, — сказал Ларн и первым поднял над головой деревянную чашу. Все последовали его примеру.

— Помянем… помянем… — эхом разошлось по плотным рядам тангаров, окруживших погребальный костер. Отблески рыжего пламени упоенно играли на лицах, расходились кругами в темном как сама ночь вине.

— Прощайте, ставшие-братьями-на-огне, — промолвил Ларн, тот-кто-провожает. Сейчас его слово должно быть первым, он ведет обряд.

Ларн поднес чашу к самым губам, прикрыл глаза и зашептал — неслышно, неспешно, вспоминая и прощаясь с самыми близкими.

— Прощай… — послышалось повсюду и затихло.

— Прощай, Кирт. — Тирди закрыл глаза. — Мы навсегда запомним тебя как самого веселого тангара. Ты никогда не верил в смерть… Ты ушел достойно.

— Прощай, Балин. Хоть ты и не вышел ростом, но был велик в своем мастерстве. Тебя запомнят как лучшего оружейника, которого когда-либо родили горы. Ты ушел достойно.

— Прощай, Вир… Мы никогда не ладили с тобой. Порой ты был слишком груб и непреодолимо упрям, но… Ты ушел достойно.

Прощай…

Прощай.

Слишком много слов. Слишком много «прощай» накопилось у Тирди за эти дни. Много тангаров полегло за столь краткий срок.

Необходимо проститься с теми, кого знал, с кем делил пищу и воду. Нужно вспомнить всех тех, кто был дорог тебе и с кем враждовал ты.

Пока тени их оставались в смертном мире, пока не сделали они первый шаг по черной дороге. Надо проститься как можно быстрее, пока не забылись лица и голоса, что оставят после ухода лишь имена павших.