Мельин и другие места - Галанина Юлия Евгеньевна. Страница 58
«Да, ее перья сверкали белизной», — сказал я. — «Прости, но больше я ничего о ней не знаю».
Орленок нервно переступил с ноги на ногу.
«А отец? Ты знал его? Я помню серого орла, громадного, впятеро больше меня! Он часто приносил в гнездо вкусные ломтики мяса и угощал меня… То есть не меня, а маму… Помню, мы жили высоко в небе. Облака!» — Соран внезапно вскинул голову и широко раскрыл глаза. — «Облака были внизу!»
«Верно», — ответил я. — «Раньше твои родители жили высоко в горах, выше облаков. Но ты не можешь это помнить, тебя тогда еще не было.»
Орленок задумчиво кивнул.
«Я понимаю, Юрми. Но я вижу их, как тебя. Вижу мать…» — он вздрогнул. — «И отца… Всегда отдельно, то отца — то маму. Наверно, это не я их вижу, а они видят друг друга. Не знаю, как объяснить…»
Я улыбнулся.
«Не надо объяснять. Пошли мне образ, дай взглянуть на то, что видишь.»
«Как это?!» — растерялся Соран.
Я подался вперед:
«Твоя мать таким способом указала мне путь к гнезду, где я нашел тебя. Ты должен вспомнить.»
Но в тот день орленок так и не вспомнил. Еще много недель память родителей возвращалась к нему по капле, это было и жутко, и занимательно — наблюдать, как молодой орел обретает личность. Чем больше он вспоминал, тем сильнее менялся его характер. Спустя три месяца, в декабре, Соран уже ничем не походил на невинного птенца, которого растили мы с Альком.
Теперь рядом с нами жил юный орел, мудрый и благородный, как полагается его племени. Он помнил почти все, что знали его родители, и даже кое-что из памяти их предков.
С тех пор, как Соран научился передавать мысленные картины, наша жизнь в пустыне полностью изменилась. Теперь большую часть времени мы вместе с могучими орлами парили в небесах, глядели на мир с высоты птичьего полета. По сравнению с памятью Сорана, наша реальная жизнь была тукслой и жалкой. Немудрено, что воспоминания орленка поглотили меня и Алька даже сильнее, чем его самого.
Я узнал вещи, о которых едва ли ведали смертные и бессмертные жители Арды. Вместе с матерью Сорана, благородной Калимой — что значит «Яркая» — мы парили в лучах вечного Солнца, проносились над неведомыми долинами и застывшими водопадами льда. Я видел гробницу Эола! Крылом к крылу с другими орлами мы ныряли во тьму подгорных пещер и охотились на летучих мышей размером с олифанта, мы купались в источниках белой воды, что истекает из-под самых корней земли и несет крупинки истинного серебра… Я стал наполовину орлом, этим наградил меня Соран.
Но и мы, бескрылые, одарили орленка новыми знаниями. Соран часто просил меня — а еще чаще, Алька — вспомнить тот или иной эпизод жизни, и внимал нашей памяти, размышляя о неведомых материях. Время летело на крыльях орлов, четыре года промчались как четыре дня. За эти годы мы прожили интересную, яркую жизнь и узнали о мире больше, чем когда-либо хотели.
Альк изменился больше всех. Из нас троих, перьерукий обладал наименьшим сроком жизни, потому и взрослел быстрее. К восемнадцати годам Альк стал искусным молодым зодчим, творившим подлинные чудеса с помощью молота и рубила. Его совсем не угнетала скучная жизнь в пустыне, напротив — казалось, юноша наслаждается миром и покоем. Хотя, если вспомнить, каким было его детство…
И все же мы понимали, что долго так продолжаться не может. Альку и Сорану предстояло найти подруг жизни, мне до этого рубежа еще оставалось много лет, однако даже меня начинало тревожить столь длительное затишье. Хуже всех изгнание переносил орел.
Соран легко научился летать. Хотя мы не могли, подобно родителям, учить его на своем примере, память о полетах была слишком яркой, и юный орел всего за месяц завоевал небо. В шесть лет Соран уже достиг размеров взрослой птицы — в полтора раза крупнее любого коня. И хотя для орлов, живших веками, шестилетний возраст значил не более нескольких мгновений, мудрость и жизненный опыт родителей сделали орленка по-настоящему взрослым. Когда на рассвете он взмывал в пламенеющее небо и садился на острый обломок башни, где некогда жил Саурон, его гордый силуэт слал немую угрозу всем, кто обрек нас на изгнание.
Каждое утро я просыпался рядом с могучим, мудрым существом и гадал, почему Соран до сих пор нас не покинул. Ведь от настоящих родителей птенцы улетали уже в пятилетнем возрасте, а Сорану скоро должно было исполниться семь. Однажды я спросил его об этом.
Орленок посмотрел на меня очень странно.
«Мы братья,» — он ответил спокойной мыслью. — «Больше, чем братья. У нас одна судьба и один путь. Я еще слишком молод, чтобы отправиться в этот путь, но время идет, брат. Скоро.»
«Куда ведет твой путь?» — спросил я после паузы. Соран накрыл меня крылом и нежно привлек к себе.
«Наш путь, брат,» — отозвался он тихо. — «И мне не ведомо, куда он ведет. Знаю лишь, что мы выжили вопреки стараниям всего мира, а так не бывает.»
Я улыбнулся.
«Судьба?»
«Судьба тут ни причем,» — коротко ответил орел. — «Просто я знаю, из-за чего мои родители были прокляты.»
Он поднял голову и посмотрел на запад, прищурив глаза, крепко сжав могучий клюв.
«Там тоже знают», — в мыслях Сорана отразился скрытый гнев.
Будто отвечая орлу, далеко впереди, над руинами Кирит Унгола, сверкнула одинокая молния.
Еще год провели мы в пустыне, прежде чем орленок достаточно возмужал. К концу срока изгнания, Соран уже великолепно летал и не раз носил нас по небу. По его совету я начал обучать Алька мастерству стрельбы из лука, хотя юноша явно не стремился стать воином.
Был май, прекрасная солнечная погода, когда орел расправил могучие крылья и сказал: «В путь». Сборы отняли немного времени. Мы взмыли в чистое синее небо и понеслись на юго-восток, обратно к Туманным горам. Где-то там, в укромном тайнике, известном лишь отцу Сорана, хранилось нечто, погубившее семью орленка.
Мы мчались над мирными селами и городами, сквозь грозовые тучи, навстречу неведомой судьбе. Впереди высились горные пики. Соран летел так уверенно, словно всю жизнь провел здесь, в родных краях. Альк весело смеялся, вовсю наслаждаясь долгожданными приключениями, а я… Мною овладело странное безразличие.
Это чувство и раньше посещало меня в минуты душевной тревоги, и с каждым годом в пустыне оно все усиливалось. Я часто ловил себя на мысли, что абсолютно не воспринимаю окружающий мир — своим. Я будто смотрел издали, сквозь дымчатое стекло. Возможно, причиной этому явился мой побратим-орел, или я просто взрослел, но в самой глубине души, в сердце, я мечтал УЙТИ.
Объяснить это невозможно. Даже Альк, мой верный друг, меня не понимал. Он жил полной жизнью, мечтал и жаждал приключений, он — как и юный орел — мчался на бой со всем миром, ничуть не сомневаясь что победит. А я… Я был их побратимом, я спас их обоих и многому научил. Но я не чувствовал того жидкого огня, что струился по жилам Алька и Сорана. Мир, с которым они сражались, не был моим.
Я хорошо знал, как называется эта апатия и куда она ведет. Все мои сородичи рано или поздно ощущали ЭТО. Да, мы гордо называли себя «Невозжелавшими». Да, после атаки принца Форве на Валинор, рабы Манвэ считали нас еретиками и истребляли хуже, чем орков. Да, чертоги Мандоса закрылись навсегда — но Запад по-прежнему влек нас, и сопротивляться зову было непросто. Думаю, Соран чувствовал мое настроение. Хотя едва ли понимал.
Альк, напротив, ничего не подозревал и наслаждался полетом. За годы в пустыне он ни разу не стриг волос, и сейчас они развевались по ветру, как языки фиолетового пламени. Раскинув пернатые руки, юноша мчался навстречу судьбе. Его влекла жизнь…
«Не грусти,» — мысль орла нарушила меланхолию. Улыбнувшись, я потрепал его перья.
«Это не грусть.»
«Я знаю, но сейчас не время.»
«Никто не знает, когда придет его время,» — отозвался я мрачно. Соран повернул голову.
«Ты шутишь или не выспался?»
Я рассмеялся.
«Не бери в голову, брат. Лучше умерь скорость, как бы не пролететь мимо.»