Железная звезда - Сильверберг Роберт. Страница 77

— Ты — конечно,— согласился я.— Ты могла оставить нас далеко позади и никогда больше не увидеть. Тебе этого хотелось?

Она шагнула ко мне и погладила грубую ткань моего рукава, затем прижалась, как ласкающаяся кошка. Ее крылья раскрылись в два широких, словно сплетенных из паутины полотнища, сквозь которые я видел и закатное солнце, и вечерние огни — размытые, искаженные и таинственные. До меня донесся запах ее волос цвета полуночи — и, не удержавшись, я обнял стройное молодое тело.

— Ты знаешь, чего я хочу: остаться с тобой навсегда. Навсегда!

— Хорошо, девочка.

— В Руме мы будем счастливы?

— Мы будем счастливы,— подтвердил я и выпустил ее из объятий.

— Давай пойдем туда прямо сейчас!

— Думаю, нам надо дождаться Гормона — он должен скоро вернуться.

Мне не хотелось говорить ей о своей усталости. Она была еще почти ребенком; семнадцатилетняя, что она могла знать об усталости или старости? А я был старым, не как Рум, конечно, но все равно достаточно старым.

— Пока мы ждем его, можно мне полетать? — спросила она.

— Ну конечно, полетай.

Я кивнул и, присев на корточки возле нашей тележки, принялся гpeть руки о горячий корпус генератора импульсов.

Аулуэла готовилась к полету. Сначала она сняла одежду — ее слабые крылья не справлялись с лишним грузом. Изящным движением она стянула с ног прозрачные пузыри, служившие ей обувью, сняла куртку и мягкие пушистые брюки. Свет уходящего дня заставлял сиять ее стройное тело. Как и у всех крылатых, в теле ее не было ничего лишнего: маленькие бугорки грудей, плоские ягодицы, узкие бедра. Весила ли Аулуэла хотя бы сотню фунтов? Сомневаюсь. Глядя на нее, я всегда ощущал себя огромным, неуклюжим существом, отвратительным куском расплывшейся плоти, хотя никогда не считал себя толстяком.

Она встала на колени у края дороги и, опираясь на костяшки пальцев, склонившись к самой земле, начала произносить заклинание. Бе нежные крылья затрепетали, ожили и поднялись над хрупким телом, как плащ, взметенный ветром. Я не мог постичь, каким образом подобные крылья могли поднять даже такое невесомое создание. Они не походили, например, на ястребиные, скорее это были крылья бабочки — прозрачные и с прожилками, украшенные узорами черного, бирюзового, лилового и пунцового цветов. Крылья соединялись крепкими нитями с двумя мускулистыми выступами под острыми лопатками, но ни массивных костей грудной клетки, ни мощных мышц плечевого пояса, необходимых для полета, у моей спутницы не было. Конечно, крылатые для мистического полета используют не только мышцы, но и еще некую таинственную силу. И тем не менее я, дозорный, с некоторым скептицизмом относился к более фантастическим гильдиям.

Аулуэла закончила читать заклинание. Она встала, поймала крыльями легкий ветерок и, поднявшись на несколько футов, зависла в воздухе — крылья ее судорожно трепетали. Ночь еще не наступила — а крылья Аулуэлы были ночными. Днем она не могла летать — мощный поток солнечных лучей просто швырнул бы ее на землю. Да и нынешний момент, промежуток между сумерками и тьмой, был не лучшим для полета. Я смотрел, как она рвалась к погруженному во мрак востоку, а последние отблески света еще играли на небе. Ее руки взмахивали, как и крылья, личико ее было серьезно и сосредоточенно, побледневшие губы шептали заклинания. Она подтянула колени к груди и, резко выпрямившись, словно оттолкнулась от воздуха, переходя в горизонтальное положение. Теперь взгляд ее был устремлен вниз, крылья отчаянно били по воздуху. Вверх, Аулуэла, вверх!

Она начала медленно подниматься, словно усилием воли преодолевая сопротивление догоравших солнечных лучей.

Я с удовольствием смотрел на ее нагое тело, четко обозначившееся на фоне темного неба: я видел ее очень отчетливо — у дозорных чрезвычайно острое зрение. Теперь она поднялась на высоту, раз в пять большую своего роста, раскинула крылья на всю ширину, так что временами они закрывали от меня башни Рума, и помахала мне рукой — в ответ я послал ей воздушный поцелуй. Да, дозорные не женятся и не воспитывают детей, но Аулуэла для меня была как дочь, и я гордился ее полетом. Мы путешествовали вместе всего год — после нашей встречи в Эгупте,— но порой мне казалось, что я знал ее в течение всей долгой жизни. Она придавала особый смысл моему существованию, дарила мне недостающие силы. Не знаю, что привлекало ее во мне: чувство защищенности, мои знания или сам факт моего существования в дни до ее рождения? Я мог только надеяться, что она меня любила так же, как любил ее я.

Теперь она далеко в небе. Она кружилась, парила, ныряла, делала пируэты, танцевала; огромные крылья словно взбивали воздух, сияя в наступившей ночи. Поднимаясь, Аулуэла, казалось, прославляла свое освобождение от уз тяготения и этим заставляла меня сильнее чувствовать свинцовую тяжесть усталых ног. Вдруг, словно стройная живая ракета, она ринулась в сторону Рума. Мелькнули узкие ступни ног, блеснули кончики крыльев — и девушка скрылась из виду.

Я тяжело вздохнул и сунул руки под мышки, пытаясь согреть их. Как получалось, что меня пробирал зимний холод, а юная крылатая с упоением летала в бескрайнем небе обнаженной?

Наступал двенадцатый час из двадцати, очередной час анализа обстановки, час наблюдения, час моего очередного дозора. Я подошел к тележке, открыл сундуки и принялся готовить приборы. Некоторые стекла шкал пожелтели и частично утратили прозрачность, у стрелок указателей осыпалось фосфорное покрытие, пятна от морской воды покрывали футляры — своеобразное напоминание о временах пиратского плена. Истертые и потрескавшиеся рычажки и ручки послушно подчинялись моим прикосновениям, когда я выполнял предварительные процедуры: сначала молитва о том, чтобы ум стал ясным и проницательным, затем достижение единения с приборами. Только после этого начинается собственно работа — поиск врагов человечества в звездных просторах. В этом состояло мое искусство и мое ремесло.

Вцепившись в рычажки и ручки, выкидывая из головы все постороннее, я готовился стать продолжением приборов. Я едва перешел порог слияния с приборами и вошел в первую фазу дозора, как за моей спиной послышался рокочущий звучный голос:

— Ну, как дела, дозорный?

Как подкошенный, я рухнул на тележку. Внезапно прерванная работа вызвала острую физическую боль. На мгновение я почувствовал, как невидимые когти впились прямо в сердце, лицо запылало, горло мгновенно пересохло, перед глазами все поплыло. Я как можно скорее постарался принять соответствующие защитные меры, чтобы ослабить вызванное внезапным вмешательством нарушение обмена веществ, и прервал контакт с приборами. Затем, стараясь изо всех сил скрыть дрожь, обернулся.

Это был Гормон, еще один член нашей маленькой компании. Он стоял в весьма развязной позе и тупо ухмылялся — его забавляло мое расстройство,— но я не имел права на него сердиться. Не следует изливать гнев на изгоя, не относящегося ни к одной из гильдий, что бы тот ни сделал.

Я наконец собрался с силами, чтобы поинтересоваться:

— Ну что, есть какая-нибудь польза от твоего похода?

— Очень большая! А куда делась Аулуэла?

Я показал глазами на небо, и Гормон понимающе кивнул.

— И что же ты нашел? — спросил я.

— Этот город точно Рум.

— В этом и так не было никакого сомнения.

— У меня было. Теперь я знаю точно.

— Вот как?

— Доказательства у меня в сумке. Смотри!

Он вынул из складок своей туники сумку, поставил ее перед собой на мостовую и раскрыл так, чтобы можно было влезть внутрь обеими руками. Крякнув от натуги, Гормон потянул из нее нечто увесистое, сделанное из белого камня,— и я увидел довольно большой кусок изъеденной временем мраморной колонны с продольными канавками.

— Она из храма имперского Рума! — гордо заявил Гормон.

— Тебе не следовало ее брать.

— Ха! Обожди! — вскрикнул он и снова погрузил руки в сумку. На этот раз Гормон выгреб горсть металлических кружков, и они зазвенели и запрыгали по камням мостовой.