Железная звезда - Сильверберг Роберт. Страница 89

Из уличных громкоговорителей донесся спокойный голос:

— Рум пал. Рум пал.

Придворная гостиница опустела. Нейторы и слуги исчезли. Защитники, хозяева, властители, скорее всего, с честью пали в бою. Непонятно, куда делись Бэзил и его собратья. Я зашел в свою комнату, умылся, поел, собрал вещи и попрощался с роскошью, которой пользовался так недолго. Жаль, что я так мало побыл в Руме, но, по крайней мере, Гормон был отличным гидом и посмотрел я немало.

Оставаться в завоеванном городе было неразумно. Обруч мысленной связи не отвечал на мои вопросы, но тот факт, что Рум отныне вышел из-под контроля человека, был очевиден, и потому надо было поскорее выбираться отсюда. Я обдумывал, не пойти ли в Джорслем, как призывал меня долговязый паломник, но затем, поразмыслив, выбрал дорогу на запад, в Пэррис: он был ближе, к тому же там находился центр гильдии запоминателей. Мое собственное занятие было похоронено, но в первое утро после завоевания Земли я неожиданно почувствовал сильную и странную тягу к тому, чтобы предложить свою скромную персону запоминателям и искать вместе с ними свидетельства нашего блестящего прошлого.

В полдень я покинул гостиницу. Вначале я прошел через дворец, который так и стоял открытый. На полу главного зала вповалку лежали нищие — кто-то спал, накачавшись наркотиками, но в большинстве своем это были трупы. Причем из поз, в которых они лежали, было ясно, что эти несчастные перебили друг друга, охваченные паникой и яростью. В часовне возле тpex черепов информационного устройства сидел на корточках безучастный чиновник. Когда я вошел, он безнадежно раздел руками и отрешенно произнес:

— Мозг не отвечает. Это конец.

— А принц Рума? Что с ним?

— Мертв. Его машину сбили.

— С ним была юная крылатая. Известно что-нибудь о ней?

— Ничего. Тоже мертва, я думаю.

— А город?

— Пал. Всюду завоеватели.

— Зверствуют?

— Даже не грабят,— ответил чиновник.— Они вежливы и предупредительны. Мы нужны им для коллекции.

— Только в Руме или повсюду?

Он пожал плечами и принялся мерно раскачиваться взад и вперед. Я оставил его и направился к внутренним покоям принца. К моему удивлению, они не были закрыты. Я вошел внутрь и был потрясен непостижимой роскошью драпировок, светильников, мебели. Я двигался из комнаты в комнату, пока наконец не добрался до королевского ложа. Покрывалом ему служила плоть колоссального моллюска с планеты другой звезды, и, когда его двустворчатая раковина раскрылась передо мной, я коснулся бесконечно мягкой ткани, под которой лежал принц Рума, и вспомнил, что и Аулуэла лежала здесь. Будь я молодым, я бы расплакался.

Я покинул дворец и медленно пересек площадь, начиная свое путешествие в Пэррис. Тогда-то я впервые увидел завоевателей. Машина незнакомой конструкции выехала на площадь, и из нее выбрались с десяток существ. Они походили на людей, высоких и широкоплечих, с несколько впалой, как у Гормона, грудью — и только непомерно длинные руки выдавали в них чужаков. Кожа казалась какой-то мятой и темной, а если бы я подошел поближе, то заметил бы, что их глаза, губы и ноздри имеют не совсем привычную форму. Не обращая на меня никакого внимания, они пересекли площадь какой-то развинченной походкой, как у Гормона, и вошли во дворец. Чужаки не казались ни надменными, ни воинственными. Обычные зеваки. Величественный Рум снова продемонстрировал свою магическую силу и власть.

Оставив наших новых хозяев развлекаться, я зашагал прочь, к окраинам города. Незащищенность от вечной зимы вползала в мою душу. Я думал о том, что печалит меня. Падение Рума? Или я скорбел из-за гибели Аулуэлы? Или же я страдал из-за того, что пропустил три дозора подряд, и испытывал боль от невозможности созерцать бескрайнюю черноту между пылающими звездами?

Я решил, что боль моя от всех трех причин, но более всего от последней.

Никто не встретился мне в городе, когда я шел к его воротам. Я предположил, что страх перед новыми хозяевами заставил попрятаться жителей Рума. Время от времени жужжащие машины чужаков проезжали мимо, но мне они были безразличны. Я подошел к западным воротам, когда день начал клониться к вечеру. Они тоже были распахнуты. Впереди виднелся пологий холм, на склоне которого росли деревья с темно-зелеными кронами. Я прошел через ворота и увидел медленно бредущего паломника.

Я легко догнал его.

Осторожная, шаркающая походка показалась мне странной, потому что даже плотное коричневое одеяние не могло скрыть силу и молодость его тела: он держался прямо и плечи его были развернуты, но все же он шел неуверенными, дрожащими шагами, как старик. Догнав его и заглянув под капюшон, я все понял: к бронзовой маске, которую носят все паломники, был прикреплен ревербератор, такой, каким пользуются слепые, чтобы предупреждать их о препятствиях и опасностях. Почувствовав, что он больше не один, странник сказал:

— Я слепой паломник. Я молюсь о том, чтобы ты не повредил мне.

У паломника не могло быть такого голоса. Он был сильным, резким и властным.

Я ответил:

— Я никому не причиню вреда. Я — дозорный, потерявший работу прошлой ночью.

— Многие потеряли работу прошлой ночью.

— Но не паломники.

— Верно,—согласился он.

— Куда ты идешь?

— Прочь от Рума.

— Без какого-то направления?

— Нет. Я просто брожу по свету.

— Вероятно, мы могли бы путешествовать вместе,— сказал я, поскольку считается большой удачей странствовать с паломником.— Я иду в Пэррис. Пойдешь со мной?

— Это место не хуже любого другого,— сказал он горько.— Да. Идем в Пэррис вместе. А что нужно дозорному в этом городе?

— У дозорного нет нигде никакого дела. Я иду в Пэррис, чтобы предложить себя на службу запоминателям.

— А-а,— протянул он.— Я был членом этой гильдии, но только почетным.

— Теперь, когда Земля пала, я хочу узнать побольше о времени ее славы.

— А что, вся Земля пала, а не только Рум?

— Думаю, дело обстоит именно так.

— А-а,— вновь протянул паломник.

Он замолчал, и мы двинулись вперед. Я протянул ему руку, и теперь он больше не шаркал, а шел быстрым шагом молодого человека. Время от времени с его губ срывался то ли вздох, то ли сдавленное рыдание. Когда я спрашивал о жизни паломников, он либо отвечал уклончиво, либо отмалчивался. Спустя примерно час после того, как мы вышли из Рума и вступили под своды леса, он неожиданно сказал:

— От этой маски мне больно. Не поможешь ли мне получше приспособить ее?

И к моему изумлению, он начал стаскивать маску. У меня перехватило дыхание — ведь паломникам запрещено открывать лицо. Может быть, он забыл, что я-то не слепой?

Сняв маску, он сказал:

— Тебе понравится это зрелище.

Бронзовая решетка соскочила со лба, и первое, что я увидел, были его ослепленные глаза: потрясенный, я смотрел на зияющие ямы, в которые проникал не нож хирурга, но скорее длинные когтистые пальцы,— и лишь затем взгляд мой переместился на острый породистый нос и плотно сжатые тонкие губы. Принц Рума.

— Ваше высочество! — воскликнул я.

Следы засохшей крови испачкали его щеки. На рваных глазницах кровь была размазана. Страшные раны покрывала какая-то зеленоватая мазь. Полагаю, он не испытывал особой боли, подавив ее этой зеленой мазью, но боль, пронзившая меня, была реальной и сильной.

— Больше не высочество,— твердо сказал он,— помоги мне с маской.

Руки его дрожали, когда он протянул ее мне.

— Края должны быть пошире. Они сжимают мне щеки. Здесь... и вот здесь...

Все, что было нужно, я сделал быстро, поскольку не в силах был долго смотреть на его обезображенное лицо.

Он надел маску.

— Теперь я паломник,— сказал он тихо.— Рум живет без своего принца. Выдай меня, если хочешь, дозорный. Или помоги мне добраться до Пэрриса, и если я когда-нибудь снова окажусь у власти, ты будешь хорошо вознагражден.

— Я не предатель.