Стёртые буквы - Первушина Елена Владимировна. Страница 15

— Не надо мне врать, любезная госпожа, — посоветовал Кер-вальс. — Пока мы… э-э… вдвоем, хочу вам сообщить, что из-за своего необдуманного поведения вы уже утратили право на дар, который я намеревался поднести вам в конце завтрашней церемонии. Если вы и дальше будете упорствовать, уедете отсюда вовсе без денег.

Тут из-за ширмы появилась порозовевшая и посвежевшая Дарисса.

— Кажется, тут кто-то кому-то грозит? — поинтересовалась она у Кервальса. — По-моему, это просто глупо. Мы восстановили справедливость, которую вы нарушили. Так что лучше распорядитесь, чтобы нам принесли кресла.

Кервальс скрипнул зубами, но отдал распоряжения. Кресла были принесены, жрицы расселись, и Дарисса, томно глядя на Кервальса, продолжала:

— А теперь объясните вы нам, почему возводите напраслину на своего сына.

Однако Кервальс одарил ее таким взглядом, что бедная жрица икнула от испуга.

— Он нарушил мою волю, — спокойно сказал Кервальс. — Причем, это не простое своеволие. Он с детства знал, что мои дети не должны якшаться с отродьями из Майаванки, но решил преступить мой запрет. Значит, он не мой сын. Так что подумайте еще раз, мои прекрасные госпожи, на той ли вы стороне.

— А при чем тут мы? — пробурчала Ксанта. — Вы же забыли старый добрый обычай посылать детей на воспитание в другие семьи. Вот они и растут, ничего не видя кроме родного дома, и ищут себе женщин, отойдя на пару шагов от ворот.

— Не суди о том, чего не знаешь, женщина! — взъярился Кервальс.

Впрочем, он даже не попытался встать с кресла и покарать дерзкую. Просто нагнулся вперед, и лицо его приобрело совсем уж багровый оттенок.

— Та тварь, с которой все началось, — теперь он и впрямь задыхался От гнева. — Та, что хотела окрутить Керволана. Когда она поняла, что ничего не получит, она прокляла нас. Весь наш род. Керви знал это и все же попытался задрать юбку ее внучке. Значит, он не Из нашего рода. Он выродок и никогда не будет резать хлеб в этом замке. Слышишь, ты?

«Он тоже слишком много выпил сегодня, — поняла Ксанта. — Слишком много выпил, но так и не смог опьянеть. Он хотел, но не смог. Его что-то гложет, и даже вино не может унять эту боль».

И все же она попыталась объяснить. Может быть, даже не Керваль-су — Дариссе.

— Господин Кервальс, вы можете представить себе камень?

— Что?

— Хватит спорить о наследстве. Позвольте, я расскажу вам одну историю. О камне.

Подошла к столику, взяла в руку для наглядности деревянный кубок Кервальса, украшенный рубинами.

— Ну вот представьте себе, что это камень. Протянула руку над полом, удерживая кубок на ладони.

— Что с ним случится, если его не поддерживать?

И разжала пальцы. Кубок, как и следовало ожидать, стукнулся об пол. Дарисса вздрогнула.

— Ну, и к чему ты это? — нарочито спокойным голосом поинтересовался Кервальс.

— Кто-то когда-то сказал, что человеческая жизнь подобна полету камня. А теперь смотрите сюда!

Подхватила кубок с пола и с размаху запустила его в окно. Он стукнулся о каменную кладку, закрывающую оконный проем, отскочил назад и раскололся пополам. Дарисса ахнула и в испуге закрыла лицо ладонями.

Ксанта еще успела подумать: «Здорово получилось! Наглядно! Убедительно!», — а Кервальс уже вскочил со своего кресла, широкими шагами подошел к ней, навис так, что она вдруг почувствовала себя маленькой, глупой и хрупкой.

— Что ты знаешь о жизни, женщина?! — рявкнул он. — Берегись, чтобы не узнать то, что знаю я! Жизнь — дорога с острыми камнями, по которой идешь босиком. Жизнь — горькое лекарство, которое не приносит облегчения. Так сказал мне Керволан в день, когда я стал Тем, кто режет Хлеб, а теперь я повторяю это тебе.

Ксанта не знала, что ответить. Она даже не была уверена, что сейчас он говорил с ней.

12

Кервальс отнюдь не собирался ограничиться одним-единственным выговором. Он привык подходить к делу серьезно и основательно. Поэтому после того, как он со всевозможными извинениями отпустил Да-риссу, Ксанту по очереди увещевали все собравшиеся в замке жрецы. Вряд ли это доставило им много радости после сытного обеда, всем хотелось спать, но все тем не менее честно отрабатывали полученные в подарок деньги. Даже Атли внезапно разразился целой речью в защиту семьи, брака и супружеского согласия, которые, по его мнению, Ксанта намеревалась разрушить.

— Мне больно видеть, как вы, госпожа, пытаетесь посеять рознь меж двумя столь любящими супругами, — проникновенно говорил он. — Тем более больно, что я сам вот этими вот руками благословил этот брак. Сама госпожа Ликорис просила меня об этом. Решения, принятые ею и господином Кервальсом, были приняты совместно, и не нам с вами сомневаться в их правильности.

Ксанта больше никому не возражала, прекрасно понимая, что в любом случае белая прядь на портрете останется белой прядью и ее видели все. Даже если жрецы и поклянутся хранить в тайне все, происшедшее в зале для танцев (в чем она сильно сомневалась), в доме вполне достаточно прислуги, чтобы эта история разошлась по всему Мешку, и Керви был признан общественным мнением законным сыном Кервальса и Граннор. Богатства это ему не прибавит, но доброе имя — уже неплохой капитал для молодого человека.

Когда Ксанта наконец далеко за полночь вернулась в свою комнату, то обнаружила на столе целое блюдо с разными яствами: пирожками, печеньем, засахаренными орехами — и два высоких бокала с ликерами, искусно уложенными кольцами: на дне темно-синее кольцо черничного ликера, далее — светло-зеленое мятного, желтое — грушевого, оранжевое — персикового, и наконец — темно-красное малинового. Дарисса мирно спала, а потому не было никакой возможности узнать, откуда вся эта роскошь. Есть Ксанте не хотелось, но она с удовольствием выцедила свой бокал, залезла в постель, а потом не удержалась и ухватила с подноса пирожок, просто для того, чтобы проверить, не с рыбой ли он. Ей пришла в голову безумная мысль, что это Гесихия, ее богиня, решила наконец позаботится о своей жрице и отблагодарить за отлично проделанную работу. Пирожок оказался с печенкой и грибами, и Ксанта некоторое время размышляла, можно ли считать это знаком, а если да, то каким. С этой мыслью она и уснула.

Вскоре загадка разрешилась, так как еще до рассвета в комнату торжественно вплыла Клотта с кувшином в одной руке и с накрытым салфеткой блюдом в другой.

— Вы поспите еще, красавицы мои, поспите немного, — приговаривала она. — Я вам тут оладушек немного испекла с медом и вина согрела, думаю, как проснетесь, так горяченького поедите. На улице-то холод, как бы, думаю, вы не замерзли. Вы спите пока, спите, потом злыдень этот пошлет всех будить, да на праздник свой гнать. А во дворе-то холод собачий. Как раз перед этим горяченького поесть хорошо. Мед-то у нас цветочный. Да вы спите пока, я скоренько.

Заметив, что Ксанта продрала наконец глаза и села на постели, Кло-та поставила на стол и кувшин, и блюдо, поклонилась жрицам в пояс и сказала, прижимая руки к груди:

— Уж какое вам спасибо большое! Наконец хоть какая-то управа нашлась на эту задерихвостку и ее недоноска. Вот не хочу ничего дурного сказать. А Лах этот — наглый парень с самого рождения был. Родился-то он семимесячный, а уже большой да голосистый, как будто сразу знал, кто тут хозяином будет. Никогда не видела, чтобы семимесячные такими большими рождались. А вы кушайте, кушайте, скоро уж этот их праздник проклятый начнется.

— Что еще за праздник? — простонала Дарисса, высовывая голову из-под одеяла.

— Ой, и вы проснулись! — изумилась Клота. — Так я вам спасибо пришла сказать, за то что вы вчера для моего бедного мальчика сделали. А праздник-то? Ну этот дурак старый, Кервальс, его светлость, распорядился-таки свою церемонию с утра проводить. Видать, опять ему эта муха неугомонная всю ночь в уши жужжала. Ну ничего, так даже и лучше может, теперь, когда все правду скажут, каждый поймет, что болван старый совсем из ума выжил, а эта лиса льстивая с ее недоноском его все на дурное науськивают. Ничего, найдем на них управу. Уж такое вам, красавицы мои, спасибо, что и не знаю, как сказать.