Игольное ушко - Фоллетт Кен. Страница 23

– Сержант Паркин слушает.

– Говорит майор Робертс. Вы должны сейчас же прибыть в штаб. Передайте кому-нибудь командование.

– Как это? Почему? – Прежде всего он подумал, что начальство каким-то образом пронюхало о его возрасте.

– Вам нужно немедленно прибыть в Лондон. Только не спрашивайте меня зачем, я все равно не знаю. Оставьте за себя капрала и возвращайтесь. По дороге вас подберет машина.

– Есть, сэр.

– Да, просили, чтобы вы сейчас ни в коем случае не рисковали жизнью. Понятно?

Паркин ухмыльнулся, думая о часовне и динамите.

– Так точно!

– Тогда собирайся, везунчик.

Все называли его мальчиком, но ведь они знали его до армии, подумал Блогс. Сейчас, без сомнения, Билли смотрится мужчиной. Он уверенно и с достоинством вошел, внимательно огляделся, вежливо поздоровался, не чувствуя ни малейшей неловкости в компании старших по званию. Блогс знал, что он врет насчет своего возраста. Это можно было определить не по его виду или поведению, а по едва заметной реакции на любое упоминание о возрасте в разговоре – такие вещи Блогс, как профессионал, всегда подмечал.

Паркин чуть не рассмеялся, когда узнал, что его отозвали с фронта лишь затем, чтобы взглянуть на какие-то фотографии. Теперь же, на третий день его пребывания в пыльном подвале мистера Мидлтона на Кензингтон, веселье уступило место скуке. Особенно его угнетало, что здесь нельзя курить.

Впрочем, для Блогса это было наверняка еще более скучным занятием, ибо ему приходилось просто сидеть и наблюдать за сержантом.

Улучив момент, Паркин спросил:

– Никогда не поверю, что вы отозвали меня из Италии только затем, чтобы помочь раскрыть убийство четырехлетней давности – ведь с этим можно было бы и подождать. Кроме того, как я вижу, на этих снимках в основном офицеры вермахта. Так что, если это дело из тех, о которых принято помалкивать, скажите прямо.

– Ты правильно все понимаешь, – произнес Блогс.

Паркин опять стал разглядывать фотографии. Они были старыми, частично выцветшими и пожелтевшими. Многие из них – вырезки из книг, журналов и газет. Иногда Паркин пользовался увеличительным стеклом, которое ему предусмотрительно оставил Мидлтон. Он внимательно вглядывался в каждое лицо на снимке. И каждый раз, когда сержант брал в руки лупу, у Блогса начинало учащенно биться сердце – пульс становился ровным, только когда Паркин откладывал ее в сторону и переходил к другой фотографии.

На ленч они пошли в близлежащий бар. Эль здесь тоже оказался слабым, как большинство сортов пива в годы войны, но тем не менее, Блогс позволил сержанту выпить только две пинты – в противном случае тот высосал бы целый галлон.

– Этот Фабер казался таким тихим, спокойным, – сказал Паркин. – Взглянешь на него и никогда не подумаешь, что он может… К тому же, имейте в виду, хозяйка действительно была аппетитной бабенкой и не прочь была поразвлечься. Вспоминая те дни, думаю, я мог бы и сам ее трахнуть, если бы знал тогда, как это делается. Впрочем, тогда мне было… только восемнадцать.

Они закусывали хлебом с сыром. Паркин с удовольствием уплетал маринованные луковицы. Возвращаясь, Блогс остановился рядом с домом, чтобы дать возможность сержанту выкурить сигарету.

– Так вот, он был здоровым малым, приятным на вид, отменно говорил. Мы все думали, что он не занимал особого положения, потому что всегда носил плохую одежду, ездил на велосипеде, денег не имел. Полагаю, все это могло быть искусной маскировкой. – Слова Паркина прозвучали как вопрос.

– Могло, – ответил Блогс.

В этот день Паркин опознал не одно, а целых три фото Фабера. Одно из них было относительно нестарым, только девятилетней давности. К тому же, у Мидлтона оказался негатив.

Генрих Рудольф Ганс фон Мюллер-Гюдер (известный также как Фабер) родился 26 мая 1900 года в деревне Ольн в Западной Пруссии. По отцовской линии его предки из поколения в поколение были известными в районе землевладельцами. Фабер, как и его отец, был младшим сыном в семье. По традиции младший сын шел по военной линии, и его ждала офицерская карьера. Его мать, дочь ответственного чиновника Второго Рейха, с самого рождения готовили стать женой аристократа – она ею и стала.

В возрасте 13 лет Генрих поступил в кадетскую школу Карлсруэ в Бадене; через два года родители перевели его в более престижное училище Гросс-Лихтерфельде около Берлина. И то, и другое училища представляли собой военные учебные заведения с жесткой дисциплиной, где слушателей нередко воспитывали с помощью стека, холодного душа и скудной еды. Несмотря на это, Генрих успешно выучил там английский, французский, неплохо знал историю и великолепно сдал выпускные экзамены, набрав самое большое количество баллов. За всю свою долгую учебу у него было только три замечания. Однажды суровой зимой он пошел на конфликт с администрацией училища и в результате совершил неслыханный проступок – убежал ночью и шел сто пятьдесят миль до дома своей тетки. Во второй раз он сломал руку инструктору по рукопашному бою во время учебной схватки. В третий – его просто высекли за несоблюдение субординации.

Непродолжительное время Генрих прослужил энсин-кадетом в нейтральной зоне Фридрихсфельд, около Везеля, в 1920 году. Потом он полностью прослушал курс в офицерском училище в Метце в 1921 году, и ему было присвоено воинское звание второй лейтенант.

(– Помнишь, мы с тобой говорили об известных учебных заведениях? – обратился Годлиман к Блогсу. – Так и вышло. Это же немецкий вариант Итона и Сэндхурста.)

Следующие несколько лет он служил в целом ряде мест, как это обычно бывает, когда офицера готовят для Генерального штаба. Он уже тогда был прекрасным атлетом, специализировался в беге на длинные дистанции. Близких друзей не имел, был по-прежнему холост и отказывался вступать в Национал-социалистическую партию. Лейтенантское звание ему задержали в связи с одной темной историей – беременностью дочери подполковника из Министерства обороны, но в итоге он все же получил его в 1928 году. Где-то в это время начальство уже привыкло к его явному пренебрежению к субординации, учитывая, что Генрих был способным, подающим надежды офицером, да еще из аристократической семьи…

Так получилось, что в конце двадцатых годов адмирал Вильгельм Канарис подружился с дядей Генриха – Отто, старшим братом его отца, и провел несколько своих отпусков в родовом имении семьи в Ольне. В 1931 году там принимали и Адольфа Гитлера – тогда он еще не был канцлером.

В 1933 году Генриху присвоили звание капитана и перевели для дальнейшего прохождения службы в Берлин, причем куда именно, не уточнялось. К этому периоду и относилась последняя фотография Фабера, найденная в архиве Мидлтона.

После этого о нем не было ни слуху, ни духу – казалось, он растворился.

– Об остальном мы можем догадаться, – сказал Персиваль Годлиман. – В Абвере его обучают работать с радиопередатчиком, шифрами, картами, его учат взламывать помещения, красть документы, шантажировать, осуществлять диверсии, бесшумно убивать. Он появляется в Лондоне примерно в 1937 году – есть достаточно времени, чтобы обзавестись надежной «крышей», а может быть, и двумя. Его инстинкты волка-одиночки получают свое дальнейшее развитие благодаря профессиональной шпионской работе. Когда начинается война, он решает, что ему можно убивать, что он обладает «лицензией» на убийства. – Годлиман еще раз взглянул на фотографию, лежащую на столе. – Красивый малый.

Это был групповой снимок команды бегунов на 5000 метров 10 Ганноверского батальона егерей. Фабер находился в центре, держал кубок. У него высокий лоб, короткая стрижка, длинный подбородок, маленький рот, тонкие усы.

Годлиман передал фото Билли Паркину.

– Он очень изменился?

– Фабер выглядел намного старше, но, может быть, это просто… его манера держаться. – Сержант задумчиво изучал фотографию. – Волосы длиннее, усов не было. – Билли вернул снимок назад. – Да, это точно он.