Честь чародея - Сигел Ян. Страница 40

— А как быть с твоим предательством? — взвизгнула она. — Ты держишь меня, плод Вечного Древа, здесь, продлевая тем самым мои муки и лишая возможности умереть и родиться снова. Уж тогда найди для меня тело, куда вселится моя душа. Такое тебе по силам. Ты же помнишь древнее замогильное пророчество: _проклятые_навсегда_не_умирают._ Вот та девушка, которую ты похитила, вполне подойдет. Отдай мне ее физическую оболочку, и пусть себе ее душа бродит, неприкаянная.

— У меня ее нет, — объяснила я. — Ее тело лежит в больнице, а мне принадлежит только душа. Но идея неплоха. Я ведь могу подыскать для тебя другое тело, ну, скажем, какого–нибудь животного. Свиньи, например. В прошлом такое практиковали.

— Не смейся надо мной! — прошипела она. — Не забывай: мы были как сестры. Мы делили все.

— У меня была когда–то сестра, — ответила я. — Кровная сестра–близнец, Морган. Мы делили все. Наши души сливались, мы были единым целым. Но она предала меня, пойдя на поводу у своей похоти. Она отказалась от стези ведьмы и борьбы за власть ради химеры, называемой любовью. Чтобы спастись, она обратилась против меня — меня! — и умерла в горечи. Она висела на Вечном Древе, проклиная мое имя. Вот она, твоя хваленая сестринская верность!

Пока я говорила, Негемет мурлыкала и терлась о мои ноги.

— Я была не такой, — возразила голова. — Я никогда не подводила тебя, никогда не обманывала.

— Но не потому, что тебе этого не хотелось! — сказала я, дразня ее, и по страху в ее глазах поняла, что это правда. Я погладила ее по щеке — она была еще молода и упруга, поскольку плод еще не дозрел. — Не волнуйся, моя дорогая Сисселоур, Я буду обращаться с тобой только так, как ты того заслуживаешь. — Я знаю, ей хотелось отшатнуться от меня, но она не могла. Впрочем, я не собираюсь причинять ей вреда — пока не собираюсь. Ее общество мне приятно, несмотря на ее ядовитый язык.

На кухне Гродда нянчилась с малышом. Я хотела человеческого ребенка, но нынче их трудно достать. Раньше было много детей, желанных и не очень, — крестьяне плодились, как кролики. А теперь наизобретали всяких противозачаточных пилюль, мазей, презервативов, и после этого женщины жалуются на бесплодие и бегут к врачу, как раньше ходили к ведьмам, умоляя прочитать заклинание или дать зелье, чтобы исполнились их сокровенные мечты. Да, взрослых стало больше, а детей меньше. За младенцами так следят и ухаживают, что даже больные и калеки благополучно вырастают и доживают до старости. Гродда нашла теленка. Я даже не спрашиваю где; ручаюсь, какой–нибудь фермер сегодня хватится его и будет оплакивать, как мать, потерявшая ребенка. У него были тонкие ножки, большие глаза и мягкие розовые уши. Он сосал молоко из бутылочки, которую дала ему Гродда. Вполне подойдет, подумала я. Накинув ему веревку на шею, я отвела его в оранжерею.

Страж уже ждал. Его бледное раздувшееся тело сливалось с листвой и лунными бликами. При моем появлении Дерево шевельнулось, зашелестело. Я отвязала теленка, и он стоял, беспомощно озираясь и зовя свою маму. Потом лунные блики и тени словно собрались вместе и метнулись к теленку. Он замычал еще разок, удивительно по–человечьи, что доставило мне немало удовольствия. Второй раз у него вышел только сдавленный шепот, а потом он и вовсе замолчал. Послышалась какая–то возня, шуршание — теленка связали и отволокли в укромный уголок, чтобы полакомиться им на досуге. Позже я слышала, как из угла доносились хруст и чавканье. А когда вернулась туда утром, я нашла только дочиста обглоданные кости да череп, и никакого запаха крови.

Паук скрывался за огромной кадкой, в зарослях растений, за которыми уже давно никто не ухаживал. Присмотревшись внимательнее, я заметила какой–то отросток с когтем на конце и пялящийся на меня сквозь листву глаз. Я хотела выманить его наружу, чтобы взглянуть, насколько он вырос, ведь вчера в темноте определить это было невозможно. Однако я чувствовала его мелкий мозг, болтающийся в раздувшемся теле, крошечный мозг насекомого, в котором всего–то две мысли — о голоде и о том, как выжить, и поняла, что его лучше не тревожить. Я его не боялась, но мне не хотелось бы убивать его ради самообороны.

Дерево тоже росло: ствол стал толщиной с мою талию, а разросшаяся листва затеняла солнечный свет. Я гуляла в его тени, гладила дрожащие ветви, прислушивалась к его ласковому шепоту. И тут я нашла то, что так долго искала, — маленькую зеленую завязь, похожую на яблоко. Плод! При виде его у меня участилось дыхание, а биение сердца слилось с пульсом Дерева. Очень осторожно я коснулась яблока: оно было еще очень твердым. Мне хотелось, чтобы оно поскорее созрело и налилось. Напрасно я пыталась нащупать, какую форму оно потом примет. На его родителе — Вечном Древе — растут головы умерших, но плоды моего Древа могут стать чем угодно: головами друзей или врагов, тех, кто еще жив, или тех, кто отринул смерть. Воображение рисовало мне все эти соблазнительные картины. Мне уже казалось, что на маленькой завязи обозначились бугорки, которые позже могли стать носом или скулами. Почти все утро я наблюдала за плодом, как будто могла увидеть, как он растет. В этот зеленый склеп совсем не проникало солнце, но мое деревце родом оттуда, где вообще нет солнца, где день и ночь меняются по желанию Дерева. Я знала, что плоды вызреют даже в вечной ночи. «Сторожи его хорошенько», — наказала я существу, затаившемуся в углу.

Чуть позже я принесла ему полную миску сока Дерева. Он уже сейчас мог быстро разделаться с теленком, но мне хотелось, чтобы он вырос настолько, чтобы мог сожрать человека. Тогда никто — ни обезьяна, ни домовой, ни Адам, ни Ева — не сможет украсть у меня плод.

— Итак, что мы выяснили? — спросила Ферн. В ее маленькой квартирке собрался совет. Был разгар лета, но в окна стучал дождь, и ей даже пришлось включить искусственный камин, чтобы было не так промозгло. Языки газового пламени весело плясали по вполне правдоподобным углям. Гэйнор, Уилл и Рэггинбоун сидели полукругом, греясь от их жара. Люка на совет не пригласили.

— Ничего, — ответила Ферн на свой же вопрос. — Моргас по–прежнему кажется неуязвимой, а Дана все еще в коме. Мы движемся в никуда.

— Гэйнор хорошо сработала, собрав информацию о Валгриме–старшем, — заметил Уилл. — Человек с такой безупречной репутацией всегда настораживает, особенно банкир. Ведь если ты вне подозрений, ты можешь творить все что угодно.

— У тебя есть какие–нибудь соображения по поводу того, что он творит и как? — спросил Рэггинбоун.

— Например, выдумывает несуществующую компанию, убеждает людей вкладывать в нее средства, а деньги потом присваивает, — цинично заявил Уилл. — Это самое легкое мошенничество. А если Моргас взяла его в оборот, то он не очень–то задумывается о будущем. Под воздействием магии мозги размягчаются, и инстинкт самосохранения пропадает. Во всяком случае, так было со мной, когда Элайсон похитила меня несколько лет назад. Думаю, с Валгримом происходит нечто подобное.

Рэггинбоун кивнул в знак согласия.

— А что с гоблинами? Они что–нибудь разузнали? — спросила Гэйнор.

— Они не расследуют, они просто наблюдают, — пояснила Ферн. — Следят за Даной, Люком и Каспаром.

— За Люком? — пробормотал Рэггинбоун, метнув на нее взгляд из–под насупленных бровей.

— Даже за Рокби следят с безопасного расстояния. Пару недель назад Моргас купила целый выводок щенят — малоправдоподобно, но Скулдундер в этом абсолютно уверен. Какие есть предположения — зачем они ей?

— Может, она любит собак, — с сомнением предположила Гэйнор.

— У нее есть кошка, — сказала Ферн. — Ведьмы держат кошек. Это традиция. И потом, она не собачница. Я легко могу ее представить с аквариумом ядовитых спрутов, с ручной коброй, с тарантулом на золотой цепочке, но уж никак не со щенками. Она готова убить любого, кто описает ей юбку.

— А какие были щенки? — спросил Уилл.

— Не знаю. Гоблины собак вообще не любят, поэтому не разбираются в них. А это важно?

Уилл пожал плечами: