Заклинатель драконов - Сигел Ян. Страница 16

Ферн так устала, что никак не могла заснуть. Мысли поплыли к воспоминаниям, которые так долго скрывались в глубинах сознания, складывались в расколотую на части картинку–загадку.

Ведьма Элаймонд расчесывала волосы костяной гребенкой, как Лорелея из песни, губы ее двигались гак, что Ферн думала, будто она произносит заклинание, но потом Ферн поняла, что это слова древней баллады: «Где я однажды поцеловала твою щеку, там кормятся рыбы…» И затем певица погрузилась в воду, где на дне в кораллах лежал утонувший юноша. Веки его глаз были прикрыты ракушками, а его локоны шевелились в струях воды как водоросли. «Крепко спи, мой дорогой», — пропела ведьма, и альбатрос, что–то кричавший человеческим голосом, поднял ее на поверхность. В Атлантиде говорили, что альбатросы были посланниками Неведомого Бога.

Все это происходило очень близко, почти в ее комнате. «До чего смешно, — думала Ферн. — В Йоркшире нет альбатросов. Это, должно быть, снова сова, сова, о которой говорила Гэйнор…»

Она не помнит, как проснулась и встала, но внезапно очутилась у открытого окна. Глядя в ночь, она слышала шум ветра в деревьях, хотя около дома вовсе не было деревьев. И вот из тьмы вылетела сова, белые крылья двигались слишком мягко и слишком неопределенно, чтобы можно было их как следует разглядеть. Сова приближалась — голова в форме сердца, с клювом и без рта, пуговицы черных глаз в огромных темных кругах, будто привидение смотрело сквозь дыры в простыне.

Ферн вытянула руки, чтобы защититься, ужасаясь гигантским размерам совы, скорости движения хищника. Энергия появилась сама по себе, пробежала по рукам с силой заклинания, непрошеная, неконтролируемая… Сова повернулась и полетела прочь, с такой скоростью, что невозможно было определить, действительно ли она такая огромная, или страх превратил ее в гиганта. Но ужас так и остался в сознании, и было невозможно избавиться от этого кошмарного, дикого чувства.

Ферн отступила от окна, тело ее дрожало после прилива необузданной энергии. Изнемогая от усталости, она рухнула в постель, беспомощная, в лихорадке. Смешались явь и сон, и, когда утром она в конце концов проснулась, проснулась поздно, с опухшими глазами, она так и не знала, было ли все это на самом деле.

Глава четвертая

У свадьбы своя собственная движущая сила. Стоило запустить машину — приглашения разосланы и приняты, список подарков размещен в определенных магазинах, заказы поставщикам сделаны, приглашен оркестр, заказаны цветы, подружки невесты и многоэтажный торт определены, утренние костюмы мужчин–родственников взяты напрокат или обновлены, а женщины–родственницы накупили платья пастельных тонов, — и весь этот цирк раскручивается с непреодолимой силой, его нельзя остановить, он крушит все, что попадается на его пути. Жених оказывается где–то в стороне, невеста травмирована. Пары, которые безумно любили друг друга, забывают о своей страсти, барахтаясь в неразберихе повседневных мелочей, загнанные в ловушку представлений и ожиданий родственников и знакомых. Те же, которые любят не столь сильно, за всеми этими необходимыми, хаотичными приготовлениями забывают о своих сомнениях и лишаются возможности сбежать.

Так случилось и с Ферн. Она сделала выбор и решила твердо стоять на своем, не оставив места колебаниям. И теперь, когда она почувствовала внезапное желание остановиться, передумать, дать себе еще время поразмыслить, времени этого уже не было.

Наступила пятница, и, хотя Ферн долго спала, она не чувствовала себя выспавшейся. Утро почти кончалось, и внизу начал трезвонить телефон. Кто–то взял трубку, а Ферн потянулась и тихо лежала, дав себе еще небольшую отсрочку, и впервые за все эти годы она позволила себе вспомнить об Атлантиде. О вилле на склоне горы, о комнате, позолоченной светом лампы и свечей, о синем вечере, медленно переходящем в ночь. В мыслях эхом отдалось с горечью сладких воспоминаний: вот, как я буду это вспоминать, когда ничего этого уже не будет… Ферн внезапно вскочила с кровати, и стала яростно рыться в своем туалетном столике, и нашла… запрятанное в самый дальний угол ящичка то, что положила туда много лет тому назад. Смятый комочек ткани, тонкий, как паутина, льющийся, как шелк, настолько прозрачный, что казалось, на нем нет узоров, которые становились видны лишь при самом пристальном разглядывании. Ферн дала ткани развернуться, и та легла ей на руки, как бледный туман. Она все еще держала ткань в руках, когда вошла на кухню, чтобы выпить кофе. Уилл окаменел — когда–то он это видел.

Как прекрасно, — сказала Гэйнор,с восторгом касаясь ткани. — Это, наверное, самая изумительная вещь из всего того, что я видела в своей жизни.

Что это — шарф?

Что–то старинное, — ответила Ферн. — Как это в стихах — «Что–то старое, что–то новое, что–то взятое, что–то лиловое». Это очень старая вещь. Новое платье, взятая напрокат улыбка, сапфир в три карата в моем обручальном кольце. Все этим покроется.

Гэйнор вздрогнула от ее легкомысленного тона. Миссис Уиклоу нашла всему этому извинение:

— Бедная девушка. Похоже, на тебя слишком много свалилось. Да, невестам всегда приходится трудно как раз перед самым главным днем. Особенно коли нет матери, которая помогла бы ей. Не надобно бы пить много кофею, от него нервы еще больше разойдутся.

Ферн улыбнулась и отодвинула пустую чашку.

— Я перейду на чай, — сказала она.

После завтрака, который ел только Уилл, миссис Уиклоу отбыла убирать постели и ругать Тришу, а Уилл и Гэйнор пошли искать Рэггинбоуна.

— Вы его не найдете, — сказала Ферн. — Его никогда нет, когда он нужен. У него такой обычай.

Она поднялась наверх в комнату, где висело прекрасное свадебное платье. Оно было сделано из такого плотного тайского шелка, что казалось, будто ткань шуршит, как папиросная бумага. Цвет платья был чуть теплее белого, но не кремовый. Узкий вырез у шеи низко опускался спереди, а крылья воротника, похожего на воротники времен Тюдоров, падали на плечи, открывая вышивку, какую можно видеть лишь на старинных портретах. Рукава были узкими и длинными настолько, чтобы прикрыть кисти рук, платье было в талию, с пышной юбкой. Ферн стремилась к тому, чтобы добиться изысканной простоты. «Если бы я была влюблена, — подсознательно размышляла она, — я бы хотела оборок и кружев. Я бы хотела выглядеть облаком, усыпанным жемчугами. Каждая влюбленная женщина видит себя окруженной всеобщим вниманием, но в данном случае речь идет не о любви, а только лишь о замужестве».

Поддавшись импульсу, Ферн сняла платье с манекена и надела, помучившись с молнией. Она неловко приложила и серебряный узорный ободок, на который крепилась фата. Нарядившись, Ферн посмотрела в зеркало — зеркало Элайсон, которое Уилл перенес сюда из комнаты Гэйнор. В пятнистом стекле блеск шелка потух, а сама она стала бледной и суровой. Вокруг рта залегли глубокие тени. «Я выгляжу, как монахиня, — подумала Ферн. — Некрасивая монахиня. Не цветущая девушка, выпархивающая из монастыря к соблазнам любви, а женщина, покинувшая свет, для которой монашество стало суровой необходимостью».

Лучи солнца, проникшие сквозь окна, тронули вуаль, подарок Атлантиды, которую она положила на кровать, и отражение той вуали в зеркале расцветилось радугой. Ферн быстро обернулась, но солнце исчезло, платье стало каким–то громоздким и будто тянуло ее вниз. Она с трудом выбралась из него. «Мне нужно время на раздумье, — сказала она себе. — Может быть, если я поговорю с Гасом…»

Ферн услышала, как по лестнице поднимается миссис Уиклоу, и заторопилась, почему–то почувствовав себя виноватой, будто, примеряя платье до назначенного часа, она совершила преступление против некоего неписаного закона. Нынче миссис Уиклоу была суровее, чем обычно. Сегодня должны были прибыть Робин, Эбби и единственная оставшаяся в живых тетя Робина. И хотя в Дэйл Хауз было достаточно кроватей, постельного белья не хватало. Древние простыни, проеденные молью, уже невозможно было починить.