Ключ к Ребекке - Фоллетт Кен. Страница 18

Деншвей – это там, где англичане стреляли по голубям, и от одного выстрела загорелся амбар. Все жители деревни побежали узнать, кто виноват в пожаре. Один из солдат так испугался при виде этих сильных мужчин, бегущих ему навстречу, что выстрелил в них. Между солдатами и крестьянами вспыхнула драка. Победителей в ней не было, но солдат, выстреливший в амбар, был убит. Вскоре пришли еще солдаты и арестовали всех мужчин в деревне.

Солдаты построили из дерева одну штуку, которая называется эшафот. Я не знаю, что такое эшафот, но на нем вешают людей. Я не знаю, что случается с людьми, когда их повесят. Некоторых крестьян повесили, а остальных выпороли. Я знаю, что значит выпороть. Это самая плохая вещь на свете, думаю, даже хуже, чем повесить.

Захрана повесили первым, потому что он сильнее всех дрался с солдатами. Он шел к эшафоту с высоко поднятой головой, потому что гордился тем, что убил человека, спалившего амбар.

Я хотел бы быть Захраном.

Я никогда не видел ни одного английского солдата, но я знаю, что ненавижу их.

Меня зовут Анвар Эль-Садат, и я буду героем.

Садат потрогал свои усы. Они ему нравились. Ему было только двадцать два года, и в своем капитанском мундире он был немного похож на новобранца, а усы делали его старше. Ему надо было выглядеть как можно более внушительно, потому что то, что он собирался предложить, было – как всегда – несколько нелепо. На этих небольших собраниях он старался говорить и вести себя так, как будто эта горстка горячих голов, собравшаяся в комнате, в самом деле собиралась со дня на день вышвырнуть британцев из Египта.

Он намеренно заговорил более низким голосом:

– Мы надеялись, что Роммель одержит победу над англичанами в пустыне и таким образом освободит нашу страну, – он огляделся вокруг: хороший трюк и для больших, и для маленьких собраний, каждый начинал думать, что Садат обращается лично к нему. – У нас очень плохие новости. Гитлер согласился отдать Египет итальянцам.

Садат преувеличивал: это была не новость, а только слух. Более того, большинство присутствующих знали, что это слух. Однако мелодрама была требованием дня, и они ответили на эти слова сердитым ворчанием.

Садат продолжал:

– Я предлагаю Движению свободных офицеров провести переговоры о соглашении с Германией, по которому мы организуем восстание против британцев в Каире, а немцы гарантируют независимость и суверенитет Египта после поражения британцев.

По мере того, как он говорил, его вновь поразила смехотворность ситуации: он, крестьянский мальчик, произносил речь перед полудюжиной недовольных младших офицеров о переговорах с германским рейхом. И все же, кто еще мог бы представлять египетский народ? Британцы – завоеватели, парламент – марионетка, а король – иностранец.

Была еще одна причина, заставившая его сделать это предложение, но в этом Садат мог признаться только самому себе. Абдель Насер был переведен вместе со своей частью в Судан; и его отсутствие давало Садату шанс занять положение лидера повстанческого движения.

Он отбросил эту мысль как неблагородную. Ему надо было заставить других согласиться с его предложением, а затем и со способом его осуществления.

Первым заговорил Кемель.

– Но примут ли нас немцы всерьез? – спросил он.

Садат кивнул в подтверждение важности вопроса. На самом деле они заранее договорились, что Кемель задаст этот вопрос, чтобы отвлечь внимание от другого: можно ли доверять немцам в том, что они будут верны соглашению, заключенному с группой повстанцев? Садат не хотел, чтобы на собрании это обсуждалось. Маловероятно, что немцы выполнят свои обязательства; но, если египтяне восстанут против англичан и будут затем преданы немцами, они поймут, что нет ничего лучше независимости, и, возможно, обратятся с просьбой возглавить их движение к человеку, организовавшему восстание. Такие тяжелые политические схемы не годились для собраний вроде нынешнего: они слишком сложные, слишком расчетливые. Кемель – единственный человек, с которым Садат мог обсуждать вопросы тактики. Он – инспектор каирской полиции, проницательный, осторожный человек, возможно, работа в полиции сделала его циником.

Остальные принялись рассуждать, получится ли это. Садат не участвовал в дискуссии. «Пусть говорят, – думал он, – это то, что они действительно любят». Когда доходило до дела, офицеры обычно подводили его.

Пока они спорили, Садат вспоминал провал революции прошлым летом. Все началось с шейха Аль-Ажара, заявившего: «Мы не имеем ничего общего с этой войной». Затем египетский парламент с редкой самостоятельностью взял курс на линию «спасения Египта от бедствий, вызванных войной». До этого египетская армия сражалась в пустыне бок о бок с британской армией, но теперь британцы приказали египтянам сложить оружие и увести войска. Египтяне с радостью убрали их, но не захотели разоружаться. Садат увидел в этом ниспосланную Аллахом возможность для развертывания восстания. Вместе со многими младшими офицерами он отказался сдать оружие и собирался двинуться на Каир. К величайшему сожалению Садата, британцы тут же уступили и разрешили египтянам оставить у себя оружие. Садат пытался разжечь искру восстания в пламя революции, но британцы своей уступкой перехитрили его. Поход на Каир провалился: подразделение Садата прибыло на место сбора, но больше никто не пришел. Люди помыли машины, подождали немного и вернулись в лагерь.

Шесть месяцев спустя Садат вновь пережил провал. На этот раз дело касалось толстого беспутного турка – короля Египта. Британцы предъявили королю Фаруку ультиматум: он должен был или дать указание премьер-министру сформировать новое пробританское правительство, или отречься от престола. Уступая давлению, король вызвал Мустафу Эль-Нахас-пашу и приказал ему сформировать новое правительство. Садат не был роялистом, но был оппортунистом: он объявил, что это нарушение египетского суверенитета, и младшие офицеры двинулись ко дворцу, чтобы в знак протеста приветствовать короля. Садат снова пытался разжечь восстание. Он планировал окружение дворца с целью символической защиты короля. И вновь, кроме него, никто не пришел.

Садат опять испытывал горькое разочарование. Ему хотелось отказаться от всего повстанческого движения. «Пусть египтяне идут к черту, если хотят», – думал он в моменты самого черного отчаяния. Однако эти моменты проходили, так как он знал, что его дело правое и что он достаточно умен, чтобы хорошо служить ему.

– Но как мы можем связаться с немцами? – спросил один из пилотов по имени Имам.

Садат был доволен, что они уже обсуждали, как сделать это, а не просто делать ли это вообще.

У Кемеля был готов ответ на этот вопрос.

– Мы можем послать обращение самолетом.

– Да! – Имам был молод и горяч. – Один из нас мог бы во время патрульного вылета отклониться от курса и совершить посадку у немцев за линией фронта.

Пилот постарше произнес:

– Но когда он вернется, ему придется объяснить, почему отклонился от курса.

– Он мог бы вообще не возвращаться, – сказал Имам, лицо которого моментально сменило выражение возбужденного оживления на отчаяние.

Садат спокойно ответил:

– Он мог бы вернуться вместе с Роммелем.

Глаза Имама вновь загорелись, и Садат понял, что молодой пилот уже вообразил, как он вместе с Роммелем входит в Каир во главе освободительной армии. Садат решил, что именно Имаму следует поручить доставку послания.

– Давайте согласуем текст послания, – сделал демократичный жест Садат. Никто не заметил, что вопрос о том, направлять ли его вообще, вовсе не ставится на голосование. – Я считаю, следует остановиться на следующих четырех пунктах. Во-первых, мы – честные египтяне, имеющие свою организацию внутри армии. Во-вторых, как и немцы, мы боремся с англичанами. В-третьих, мы можем набрать повстанческую армию, чтобы бороться на стороне Германии. В-четвертых, мы организуем восстание против англичан в Каире, если немцы, в свою очередь, гарантируют нам независимость и суверенитет Египта после поражения англичан. – Он помолчал. Затем, насупившись, добавил: – Я полагаю, что, возможно, нам следует предложить им какое-нибудь доказательство нашей лояльности.