Встретимся через 500 лет! (СИ) - Белов Руслан Альбертович. Страница 17

Помолчав, глядя себе под ноги, она подняла глаза на комиссара. «Какая красавица», - пожалел тот, что у него не было дочери. И услышал:

- Вот сейчас протяните ко мне руку, скажите: «Иди ко мне, дурашка»!.. И я подойду, и сяду вам на колени, и поцелую в губы, поцелую так сладко, что у вас закружится голова.

- Я не могу так сказать! - вскричал Мегре, вскакивая на ноги.

Перед его глазами восстала восемнадцатилетняя Рейчел, Рейчел с чертиками в глазах, Рейчел, которой так хотелось почувствовать хрупким своим телом объятия мужчины, которого боятся все негодяи. Она не почувствовала этих объятий, ибо Мегре предпочел любви супружество с женщиной, имевшей прекрасную репутацию. Предпочел, потому что с Рейчел он навсегда отправился бы в бурное море чувств с высокими скалистыми берегами, отправился бы вплавь в утлой лодке, на плоту, надувном матрасе. Предпочел, потому что женщина с хорошей репутацией - это лишний парус, это понятливый матрос, это искусный кок, наконец.

- А у тебя красивая шляпка... - взяв себя в руки, перевел стрелку Мегре на нужный путь. - Бабушка подарила?

- Да. У нее их много. И все красные. Она говорит, что красное - это цвет заходящего солнца. Заходящего солнца, которое, чтобы не случилось, взойдет снова.

Мегре захотелось уйти скорее, уйти подальше, чтобы без помех обдумать то, что он узнал. Обдумать гипотезу, давно брюхатившую его мозг, холодно обдумать, чтобы открытие за открытием обратить ее в достоверное знание. Но он удержал себя. И не из-за того удержал, чтобы узнать больше от девушки, но стариковски боясь, что, уйдя, убежав и обдумав, он винтик за винтиком соберет взрывное устройство, которое разнесет в щепы его нынешнюю вселенную.

Он остался, не убежал, они говорили о цветах, полегших от непогоды на клумбах, соглашались, что пора бы их вырвать, чтобы посадить новые, более стойкие к холодам...

Когда Мегре уже собирался уходить, пришла мадам Пелльтан. Не сказав ни слова, она схватила дочь за руку, потащила в дом. Мегре, разведя руками, пошел искать Люку. И наткнулся на Катэра.

17. Садосек

Мегре первый раз сталкивался с садовником лицом к лицу. Нет, конечно же, комиссар не раз видел Катэра издали, видел копающимся в клумбе или обрезающим живые изгороди, но вот так, нос к носу – никогда.

Вблизи Катэр походил на обычного человека. «Не знай я, что он голубой, - подумал Мегре, рассматривая Садосека, - я бы не придал значения этой похотливо-слащавой улыбке, презервативом присосавшейся к лицу, этой фигуре, стержнем которой, вне всякого сомнения, служит не позвоночник, но прямая кишка. И, конечно же, этой услужливой демократичности в глазах».

- Здравствуйте, господин Мегре, - поздоровался Катэр, пытаясь угадать по глазам комиссара, не стал ли тот свидетелем его рандеву с мадам Пелльтан. Тут с комиссаром вдруг случилось то, что случалось лишь в моменты сильного душевного напряжения, вызванного непреодолимой антипатией. Он открыл рот и позволил говорить другому Мегре. Тому, который сидел в печенках, все всегда наперед знал, но сказать не мог, потому что родители отучили «выражаться», отучили, принимая жесткие меры наказующего характера.

- Лу тебя трахал?! - зло выцедил этот Мегре, крепко схватив отшатнувшегося Катэра за плечи. - Перди, жопошник!

Плечи Садосека были сильными, мужскими, но их владелец не смог сдержать слез. Мегре, став обычным Мегре, вмиг смягчился, вынул платок, которым вытирал глаза кукле Люсьен, протянул. Катэр взял его, вытер глаза уголком, как это делают женщины, вернул. Они пошли к хижине Садосека, выглядывавшей из леса невдалеке от «Дома с Приведениями». Один подавленно рассказывал, часто обращая лицо к собеседнику, другой слушал, кивая или покачивая головой...

Мегре узнал от Катэра много нового. Он узнал о пациентах и служащих санатория, на протяжении многих лет при странных обстоятельствах умиравших и бесследно пропадавших, и как Перену в том или ином случае удавалось выйти сухим из воды, иногда очень мокрой.

- Дурная слава этой дыры пугает многих, - пошмыгав носом, заключил Катэр, - но слава профессора, ставящего на ноги безнадежно больных, в том числе, раковых, ее превосходит многократно, и потому желающих попасть сюда или пристроить родственника, искать не приходится.

- Однако я не замечал, что пациенты боятся профессора… - взяв трубку в зубы, засомневался Мегре.

- Боятся, еще как... Особенно после этого случая... - сказал, боязливо оглянувшись по сторонам.

- Какого случая? - спросил Мегре, механически сделав тоже самое

- Несколько месяцев назад профессору показалось, что в санатории организовался коммунистический кружок, цель которого - его, Перена, низложение. И что вы думаете?! Через день четверо пациентов исчезли из санатория вместе с пожитками! С тех пор многие его за глаза зовут его Цербером.

- Паранойя не брезгует и профессорами психиатрии, - усмехнулся Мегре. - Так вы думаете, что именно он организует...

- Убийства и исчезновения, о которых я вам говорил?

- Да...

- Ничего я не думаю, что вы! - неожиданно для Мегре испугался Катэр. - Я вам вообще ничего не говорил, потому что не хочу потерять работу, а может, и жизнь

- Да, да, конечно. Расскажите тогда о Люсьен.

- Люсьен - это та еще штучка, - болезненно сморщил лицо садовник. - В четырнадцать лет ушла из дома. Год болталась с хиппи в Нидерландах и Швеции, жила на свалках и заброшенных домах, моталась по миру, была в Индии. Это на вид она такая скромница в школьном фартучке и девичьей юбочке. Мадам Пелльтан рассказывала, из какого притона ее забрала. И не забрала, а с матроса сняла. А перед этим с нее другого матроса пришлось снять. А наркота? Да она все на свете перепробовала! Перен, считай, с того света ее вытащила, так ее ломало.

Мегре захотелось на набережную Орфевр.

В пивную «У дофины» напротив комиссариата.

Ему захотелось войти туда со свободной головой, сесть прямо и выпить пива или пару-тройку стаканчиков белого вина. Закончив расследование, он всегда ходил к «Дофине» один или с друзьями.

Да, после разговора с Катэром Мегре счел, что узнал все необходимое. Он узнал все, что хотел, установил движущие силы событий, и был огорчен этим.

Почему? Да потому что, если ты, проводя следствие, перестаешь узнавать новое, значит, следствие можно заканчивать. А это грустно, заканчивать следствие.

Так же грустно, как грустно писателю заканчивать книгу. Даже грустнее – писателя, распрощавшегося со своим детищем, в лучшем случае, ждут слава, ждут критики, ждет гонорар и отпуск под пальмами в окружении красивых женщин и напитков. А в худшем – решимость все же написать такое, что, наконец, бросит к ногам все вышеперечисленное.

А что ждет следователя, сдавшего дело в архив? Другое дело. Например, хищение партии лягушек. В худшем случае, хищение партии лягушек из кафе в рабочем предместье. А в лучшем случае, из La Coupole, ресторана богачей.

- Размечтался... - усмехнулся своим мыслям комиссар. - Из ресторана La Coupole... Нет, даже дело о краже наволочек из ночлежки в пригороде Бобиньи теперь тебе заказано. Хотя, почему заказано? Пойду завтра к профессору, скажу, огорошено почесывая затылок, что ничего нового по делу Лу узнать не удалось. Да вот, не удалось. И потому нельзя ли прописать еще таблеток? Успокоительных? Чтобы подольше оставаться в постели, а не бегать, как старая ищейка вдоль ограды санатория.

- Да нет, не нужно вам таблеток, - доброжелательно улыбнется профессор. – Я вам другое дело пропишу. Представляете, вчера у меня носок пропал... – нет, так он не скажет – интеллигент все же потомственный. Он скажет:

- Понимаете, у меня пиджак английской шерсти пропал, новый почти. Еще вчера я подумал бы на месье Бертрана-Каналя, портного, но сейчас ума не приложу, кому это старье понадобилось? Не могли бы вы, бригадный комиссар Мегре заняться этим делом? Я вас как лечащий врач прошу, потому что своими глазами видел, как благотворно влияют на ваше здоровье следственные действия.