Многоликое волшебство - Лебедев Дмитрий. Страница 32

Поначалу ему казалось, что случай решил отметить своим знаком его серое существование. Ведь должно же было когда-нибудь повезти пришедшему еще в молодости в стены обители тайного знания, потому как в обычной жизни — не было у него никаких перспектив со своим немощным телом и отсутствием всякого происхождения. Урод, которым ему приходилось, объективности ради, признавать себя, да еще сирота — чудом дожил до десяти лет, когда ему пришло в голову податься в книжники, и он появился в дверях Братства Слова.

Настоятеля совершенно не интересовали ни физические данные, ни происхождение абитуриента, поэтому, продемонстрировав достаточную живость ума и способность к обучению, Тиллий был принят в Братство и начал свое ученичество. Сытость и комфорт, предоставляемые братьям, расслабляюще на него подействовали, и он, всегда будучи не последним, никогда не стремился в первые ряды. Его вполне устраивало положение одного из братьев, так что не было ничего удивительного в том, что когда много лет спустя все его товарищи по ученичеству, уже будучи мастерами, разъехались по местам своего назначения, получив неплохие места при разных дворах, Тиллий внезапно обнаружил, что он так и остался в стенах Братства, похоже навсегда. Он стал одним из архивариусов, а более бесперспективного места — не найдешь. Став им однажды, можно было забыть о всех остальных возможностях, открывающихся перед книжником.

Лениво продолжая совершенствоваться в своих умениях, он вполне сносно исполнял свои монотонные обязанности и к сорока годам уже почти полностью смирился с тем, что, родившись когда-то под несчастливой звездой, ему всю свою жизнь предстояло оставаться неудачником. Все так бы, наверное, и устоялось на вялых жалобах небу за несправедливо распределяемый жребий, если б не тот злополучный свиток, попавшийся ему на глаза. Он долго не мог поверить, что в библиотеке братства может существовать хотя бы что-то, пусть даже надпись на стене, не учтенное двести раз и не занесенное во всеобщий каталог, но факт был налицо. До сих пор он не мог понять, что остановило его от того, чтобы обнародовать находку и занести ее в реестр.

Уединяясь в дальних закутках бесконечной библиотеки, он изучал и расшифровывал записанное на пергаменте, что было не так уж сложно для посвятившего подобным занятиям всю жизнь. Содержимое свитка не оставляло места сомнениям, хотя происхождение его было совершенно необъяснимым. Кто, когда и зачем записал на пергаменте то, что являлось главной тайной великой в прошлом бертийской династии, как это попало в хранилища Братства Слова, и почему до сих пор оставалось неучтенным? Все эти вопросы были очевидны, и все они оставались без ответа.

Постепенно в голове Тиллия начало сформировываться некоторое подобие плана, особенно после того, как он узнал, что правит в Эргосе туповатый и простодушный Гендер, у которого не так давно родился сын. После этого смутные мысли начали действительно обретать статус плана, и все большее число деталей занимало свои места, делая его более стройным и законченным.

Еще больше его укрепила в правильности выбранного направления встреча с провидцем, забредшим в стены Братства Слова. Поинтересовавшись, что его ждет в будущем, Тиллий услышал туманный, а других у провидцев не бывает, ответ: «Тебя ждут большие перемены, которые вознесут тебя вверх, где ты и станешь снова собой». Звучало это пророчество вполне обнадеживающе, и не сложно было его истолковать в духе подтверждения собственных мыслей.

И вскорости он тайно покинул стены Братства, направившись ко двору Гендера исполнять на радость себе пророчество. На удивление легко ему удалось получить место советника, напустив немного пыли в глаза, что не было проблемой после стольких лет бесцельного ученичества. Столь же несложно было стать наставником Серроуса, начав с самого детства подготовку к совершению главного обряда. Все шло как нельзя лучше, Серроус, действительно, попал в зависимость от советов своего учителя, и даже появление этого хлыща Валерия не сильно омрачало жизнь книжника, потому как тому осталось экспериментировать с младшим принцем, а значит, все это не имело существенного влияния на его, Тиллия, планы. Единственное, что настораживало — это та гладкость, с которой удавалось добиваться своих целей, неестественная легкость одерживаемых побед.

Ранняя гибель Гендера тоже была на руку Тиллию, потому как они с принцем уже почти полностью были готовы к тому, чтобы овладеть силами, сокрытыми в бертийской короне, а значит, ему предоставлялся хороший шанс сполна вкусить прелестей правления из-за спины молодого короля, не опасаясь еще, что смерть от старости может подкараулить его со дня на день, не дав насладиться плодами долгого пути к успеху.

Но именно теперь, когда до завершения задуманного оставалось только восстановить господство бертийцев над всем Хаббадом, в реальности чего сомнений у Тиллия не было, начались какие-то непонятные сбои. Все чаще советнику начинало казаться, что податливость принца была показной, направленной на то, чтобы вытянуть из старика его знания, заручиться его поддержкой на время исполнения обряда. Теперь же, когда самое сложное для Серроуса было уже позади, он сразу начал проявлять удручающую самостоятельность, как бы бравируя этим, идя во всем наперекор советам учителя. Но и это не было самым страшным. Глядя во внезапно повзрослевшие глаза короля, он постоянно встречался с жестокой мудростью тысячелетий. Казалось, что эти глаза видели мир за многие сотни лет до рождения Тиллия, так что тот сам начинал себя чувствовать мальчиком под этим взглядом, исполненным неутоленной веками тягой к жестокости.

Чему же он позволил пробудиться? Каким силам открыл снова путь в этот мир? Не был ли он всего лишь орудием в руках этих сил? Не случайно он так часто стал вспоминать о непонятных обстоятельствах, при которых в его руки попал тот злополучный свиток. Как легко в его душе, иссушенной неутоленным честолюбием, сформировался этот дурацкий план, отнявший больше десяти лет жизни и приведший к новому поражению. Слова провидца так же начали приобретать новое толкование. Может быть, ключевыми словами были «где ты и станешь снова собой». Кем собой? Кем он все время был? Неудачником! Он действительно испытал перемены, вознесся вверх и, похоже, снова стал неудачником, которым, собственно, всегда и был.

Тиллий рассчитывал, что сможет управлять освобожденной силой, направляя ее в своих интересах, но вовсе не хотел стать вернувшим в этот мир жестокость древности. Серроус пока еще не сделал ничего особенного, но у книжника хватало ума, чтобы определить, к чему ведут перемены, столь скоро в том происходящие. Меньше всего он хотел бы под конец жизни принять на свои плечи грех за пробуждение древнего зла, особенно не получив ничего взамен.

Он даже обрадовался, услышав донесшийся как бы издалека отзвук гонга, сообщавший, практически ему лично, что пора бы отправиться на совет. Само это слово начинало казаться ему издевкой. Тиллий и сам был не прочь срежиссировать совет, но то, что они получили сейчас, уже и на пародию не тянуло. Серроус, выслушав стороны, сообщал им о своем решении, на чем совет можно было считать закончившимся. Конечно, и он, и Грэмм вполне могли изобразить оживленное осуждение, но единственной целью этого балаганного действия было позабавить нового короля. Не всегда было желание играть роль шута. Например, сегодня.

Он толком не знал, радоваться ли тому, что наконец остался один. Мозолить глаза другим давно уже не хотелось. Никакого желания видеть настороженно направленные на него взгляды, выискивающие черты, изменившиеся со времени последней встречи, прислушивающиеся с опаской к каждому слову, словно перед ними змея притаилась. Он уже понял, что то время, когда можно было пройти по своему замку, не рискуя обнаружить постные лица, с опасливой надеждой ожидающие, когда же повелитель пройдет наконец мимо и скроется за поворотом, прошло. Он перестал быть желанным в своем доме. На него смотрят как на прокаженного, опасаясь, что зараза, поселившаяся в нем, может передаться, поразив их.