Руки Геракла - Саберхаген Фред. Страница 12

Бычьеголовая фигура, которая уже снилась мне прежде, снова возникла предо мной. Проснувшись, я сумел вспомнить кое-что из того, что это видение говорило мне.

– Я принесу тебе более полезные сны, чем этот, Геракл. Этот – не мой, но я вошел в него, поскольку очень важно, чтобы мы сумели поговорить.

– Но кто ты, поводырь снов?

Ответ был неясен, но, возможно, лишь потому, что я и не хотел ясного ответа.

Однако образ говорившего был четким, и во сне я знал, что должен назвать его по имени, но то имя, которое я знал наяву, было неправильным. Я проснулся почти испуганным, как давно уже не бывало.

На второй день нашей работы у Авгия десятник дал нам с Энкидом новое поручение. Внешне он казался человеком веселым, но нам обоим он нравился все меньше.

– Идемте со мной, – приказал он и повел нас со двора вниз по холму.

Когда мы остановились, дом все еще был виден.

– Хозяин только-только приобрел эту землю, – сказал он, словно это заявление его лично чем-то радовало. Может, так оно и было.

Прежний владелец все тут запустил.

– Надо привести в порядок конюшни, – лаконично заметил наш начальник.

Конюшни были построены в овраге, ниже водохранилища. Здесь новый предприимчивый хозяин, Авгий, уже воспользовался искусством умного мастера. У его строителей было под рукой много рабочих и животных, чтобы перекрыть реку дамбой, создав, таким образом, большой пруд для запаса воды и для разведения рыб. Я увидел даже что-то вроде мельничного колеса, встроенного в дамбу, удерживавшую воду в пруду. Авгий был человеком богатым и явно станет еще богаче.

Даже издалека я увидел, какая огромная работа нам предстоит.

Конюшни представляли собой ряд низких, полуразвалившихся построек, чудовищно грязных. Почему-то здесь очень долго не делали простой уборки. Я увидел перед собой длинное строение с когда-то побеленными стенами. Там было от пятидесяти до сотни стойл в ряду, покрытых частью соломой, частью черепицей, причем крыша почти везде требовала серьезной починки. Сейчас стойла были пустыми, но совсем недавно, судя по кучам навоза, они были заняты.

Мы с Энкидом получили лопаты и метлы, а также приказание приступать к работе. Нужно сложить навоз в кучи там, откуда его будет легко перевезти на поля.

Мы снова усердно работали весь день, и еще один, вынося и выгребая дерьмо. Опыт, полученный дома, говорил мне, что ни одного верблюда или мастодонта нельзя тут содержать, пока все не будет вычищено. Нужно убрать не только навоз, но и уничтожить все гнезда мышей и крыс. Работа была не слишком приятной, но полегче некоторых других сельских работ. Мы стиснули зубы, сошлись в том, что это займет, по крайней мере, всего несколько дней, и мы скоро снова отправимся в дорогу, сытые и с деньгами в кармане.

Пока мы чистили стойла, другие рабочие, с совершенно тупыми взглядами, иногда приводили животных, чтобы поставить их в стойла, но ничего не говорили.

В середине третьего дня наших трудов я вдруг остановился, оборвав какой-то спор с Энкидом, и на мгновение почти забыл, где я нахожусь. Я увидел девушку верхом на верблюде, стройную, юную, изящно одетую. Поводья и седло ее скакуна были украшены серебром. Это было видение из совершенно другого мира, снизошедшее сюда, где я трудился и отбивался от мух.

Поначалу я был уверен, что это чудесное видение вовсе не заметило меня. Но она повернула голову, всего лишь раз, и посмотрела на меня, а я-то не сводил с нее глаз. Я уверен, что и моя поза, и выражение лица бессознательно выдавали во мне отпрыска военачальника или даже бога, а не обычного работника конюшни. Наверное, мое поведение как раз и привлекло ее внимание и заставило ее на пару мгновений задержать на мне взгляд, поскольку более ничем я не могу этого объяснить. Я стоял с вилами в руках, в пастушеских лохмотьях, по щиколотку в навозе.

Тем вечером, когда уже смеркалось, мы с Энкидом доложили десятнику, что закончили дневную работу. Он пошел посмотреть. Когда он заметил свежий навоз в одном из только что занятых стойл, его лицо вспыхнуло гневом. Потом я понял, что он мог как впадать в гнев, так и успокаиваться по желанию.

– Глянь-ка сюда! Я сказал – вычистить! А тут по-прежнему полно дерьма! – Он замахнулся на Энкида, который ловко отскочил в сторону.

– Мы собираемся завтра уходить, – повинуясь внезапному порыву, сказал я. До того момента я полагал остаться еще на пару дней, чтобы еще подзаработать, но Энкид уже начал настаивать на скорейшем уходе.

Десятник только хрюкнул, глядя на меня исподлобья.

– Так как с нашей платой? – четко спросил я.

– Плата? Плата?! Вы ничего не получите, пока тут не будет чисто, как я сказал с самого начала! А кстати, как насчет жратвы, которую вы слопали? Она тоже денег стоит! А как насчет постели?

– А что – постель? – ошеломленно спросил я.

– Вы нам за это тоже должны.

– Мы? Вам? За это? Мы спали здесь, в стойле со скотом!

– А ты думал даром, что ли? Дошло, болван? Я ничего не хочу слышать о деньгах, пока вы не отработаете свое содержание!

Прежде чем я успел закрыть рот и снова обрел способность соображать, он ушел.

Когда мы остались одни, мой племянник сказал:

– Проклятье, Гер, эти конюшни никогда не будут совершенно чистыми, если в них будут держать животных! А их завтра опять сюда приведут. Из того, что он говорил, я понял, что мы тут всю жизнь можем проторчать, выгребая навоз, и все равно будем ему должны.

Я хмыкнул и кивнул. Я начал понимать истинное положение вещей уже несколько часов назад, но молчал, пока не решил, как лучше изо всего этого выпутаться. На этот раз Энкид с трудом понимал меня.

– Он что, думает, мы – дураки? – кипел он.

– Думаю, да. По крайней мере, он уверен, что мы испугались.

Кроме прочего, мой ценный, пусть и не очень полезный лук вдруг пропал и, конечно же, никто из работников ничего не знал. По крайней мере, они так говорили. Большинство вообще боялись со мной разговаривать. И, казалось, их ничего не волнует, кроме собственной шкуры.

Не в первый раз я пожалел, что во мне не шесть с половиной футов росту и что у меня нет божественно мускулистого тела, что щеки мои не покрыты густой темной бородой и что лоб мой не хмурится грозно. Тогда никто бы не посмел коснуться моего лука.

Когда мы в другой раз увидели десятника, он сказал еще, словно продумал все заранее, чтобы мы и не думали сбежать, пока не вычистим стойла как следует, потому что у хозяина есть пара злых собак, натасканных на поиск беглецов, которые не отработали своего долга. И с мрачной усмешкой, думая, что мы совершенно беспомощны, он пошел было прочь.

– Я хочу вернуть мой лук, – сказал я тихим, решительным голосом, когда он отошел на несколько шагов.

Он почти радостно повернулся ко мне. Оказалось, что слух у него острее, чем я думал, и он явно не считал нас достойными даже обмана.

– Ну, положим, ты его не получишь. И что?

Я стиснул кулаки, но промолчал, не желая вступать в драку.

Когда он ушел, мой племянник в горьком разочаровании посмотрел на меня.

– Почему ты его отпустил? – набросился он на меня.

– Потому. Если я стану драться с одним человеком, то потом придется драться и с другим. А я во время драки могу кое-кому переломать кости… кто-то возьмется за оружие… словом, будет беда. Мне не нравится убивать людей.

Энкид немного помолчал, пытаясь понять мои намерения. Наконец он спросил:

– Геракл, что нам делать?

– Плюнем на плату и пойдем отсюда. Выйдем в полночь, когда все спят. Проживем и так.

– А собаки?

– Если они пойдут по нашему следу, я с ними разберусь. Но я не хочу убивать людей и развязывать войну. – И все же я, даже говоря это другу, не торопился – я не хотел уходить, не дав выхода гневу.

Вскоре после того, как стемнело, мы снова увидели ту самую девушку. Наверное, она родственница хозяина, подумал я. Может, даже жена, хотя уж слишком молода.