Тьма надвигается - Тертлдав Гарри Норман. Страница 23

Рядом оказался офицер – какой-то незнакомый, но все же командир.

– Что нам делать, сударь?

– Что делать? – эхом отозвался капитан. Выглядел он, словно оглоушенный. – Отступать, что еще? Здесь они нас разгромили. Возможно, мы еще сможем отбиться, хотя как сопротивляться такому…

Помотав головой, он развернулся и побрел на запад, в сторону границы. Ошеломленный Леофсиг последовал за ним.

Не склонный к ложной скромности, маршал Ратарь отлично знал, что во всем Ункерланте его превосходит властью только один человек. Никто из герцогов, баронов и князей не мог сравниться влиянием с главнокомандующим армией конунга Свеммеля. Никто из придворных в Котбусе не мог близко сравниться с ним, и никому из дворцовых подличателей не удалось заставить конунга усомниться в верности Ратаря – а пытались многие.

О да, властью маршал уступал только самому Свеммелю. Когда Ратарь проходил коридорами похожего на крепость дворца, высившегося на холме в центре столицы, сердца придворных преисполнялись зависти. Зеленая лента, наискось пересекавшая сланцево-серый мундир, говорила о высоком положении тем, кто не узнавал суровые, резкие черты маршальского лица. Женщины, почитавшиеся прекрасными, находили это лицо привлекательным. Ратарь мог бы овладеть многими из этих женщин – включая и тех, чьи мужья желали его погибели. Если бы маршал мог с уверенностью определить, кого из этих дам притягивал мундир, а кого – мужчина под мундиром, он получил бы куда больше удовольствия от этого занятия.

А может, и нет. Развлечения в обычном понятии слова маршала не слишком привлекали. Кроме того, он знал одну тайну, ведомую только ему, – хотя, быть может, кое-кто из его старших подчиненных или другие министры конунга Свеммеля подозревали о ее сущности. Ратарь мог бы выдать эту тайну без всякого страха, но знал, что никто ему все равно не поверит, и потому молчал. Болтливость его натуре не была присуща.

Прежде чем прошествовать в палату аудиенций к своему монарху, маршал снял меч с перевязи и уложил на полку в передней. Потом телохранители конунга обыскали его, тщательно и мелочно, будто пленного. Окажись на месте Ратаря женщина, ее осматривали бы матроны.

Унизительным этот осмотр маршалу не казался. Телохранители исполняли свой долг. Ратарь впал бы в ярость (а конунг Свеммель – в бешенство), если бы те пропустили посетителя без досмотра.

– Проходите, сударь, – произнес в конце концов один телохранитель.

Ратарь промедлил еще минуту, оправляя мундир, потом шагнул через порог. Перед лицом владыки Ункерланта суровое маршальское спокойствие дало трещину.

– Ваше величество! – вскричал он. – Сердечно благодарю, что был допущен в ваше присутствие!

Он пал ниц, коснувшись лбом зеленой ковровой дорожки, тянувшейся к трону, на котором восседал конунг Свеммель.

Собственно, любой стул, на котором восседал Свеммель, превращался в трон – самим фактом прикосновения царского седалища. Этот трон, хотя и позолоченный, впечатлял куда меньше, чем парадный, усыпанный самоцветами, что громоздился в Великом чертоге конунгов (его Ратарь полагал нестерпимо безвкусным – еще один бережно хранимый секрет).

– Восстань, маршал, – приказал Свеммель тоненьким голоском.

Ратарь поднялся и вновь почтил его величество поклоном, в этот раз простым поясным.

Конунгу Свеммелю было уже хорошо за сорок – на пару лет меньше, чем его главнокомандующему. Лицо его было не по-ункерлантски длинным, костистым и худым, и впечатление это еще усиливали внушительные залысины на лбу. Отступающие к темени монаршие кудри были темны – ныне, вероятно, более от краски, чем от природы. Если бы не это, конунг походил бы скорей на альгарвейца, чем на собственного типичного подданного. Впрочем, первыми конунгами древнего Ункерланта, правившими в нынешнем герцогстве Грельц, были выходцы из Альгарве. «Разбойники альгарвейские, скорей всего», – мелькнуло в голове у маршала. Но те династии давно пресеклись, а чаще пресекали друг друга мечом. А Свеммель был ункерлантцем до мозга костей, во всем – кроме внешности.

Ратарь тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Не до них, когда беседуешь со своим повелителем.

– Чем могу служить вашему величеству? – спросил он.

Свеммель сложил руки на груди. Жемчуга, смарагды и лалы, украшавшие раззолоченную парчовую мантию, ловили солнечные лучики и подмигивали маршалу в лицо, стоило конунгу повернуться.

– Тебе известно, что мы заключили перемирие с Арпадом Дьёндьёшским? – промолвил Свеммель.

«Мы» в данном случае было сугубо формальным – переговоры проходили по личному повелению конунга.

– Да, ваше величество, известно, – отозвался Ратарь.

Свеммель ввязался в кровавую свару с дёнками за земли, которые, по мнению маршала, не стоили того, чтобы ими владеть. Продолжал цепляться за них с таким упрямством, словно ледяные скалы дальнего запада, края, которые мог полюбить только горный гамадрил, обильно полнились щедрыми полями и ртутными рудниками. А потом, потратив попусту столько жизней и денег, он остановил войну, так ничего и не добившись. Воля конунга Свеммеля не знала себе закона.

– Мы, – проронил монарх, – подыскали нашим солдатам иное занятие, более нам угодное.

– И какое же, ваше величество? – осторожно поинтересовался Ратарь.

Из уст конунга «иное занятие» могло означать новую войну, помощь в уборке урожая или сбор ракушек на пляже – со Свеммелем ни в чем нельзя быть уверенным.

– Дьёндьёш – далеко не единственная держава, которая несправедливо обошлась с нами во время недавней смуты, – напомнил Свеммель и, нахмурившись, добавил: – Если бы повитухи действовали эффективнее, Киот с самого рождения знал бы, что истинное величие предназначено нам. Его все равно ждал бы топор палача, но, смирившись с этим раньше, он избавил бы страну от множества бедствий.

– Несомненно, ваше величество, – согласился Ратарь, понятия не имевший, кто из близнецов – Свеммель или Киот – на самом деле появился на свет первым. К армии одного из претендентов на престол, а не другого, он присоединился только потому, что печатники Свеммеля первыми добрались до его деревни. Через несколько месяцев юноша уже стал офицером, а к концу Войны близнецов командовал полком.

Что бы сталось с ним, если бы он вступил в войну на стороне Киота? Скорей всего, гнил бы в земле, преданный той или иной страшной казни.

Снова маршал отбросил раздумья о несбывшемся. Реальность и без того предоставляла достаточно проблем.

– Желает ли ваше величество обратить свой гнев на Зувейзу? Провокации на границе, затеянные зувейзинами, – Ратарь прекрасно знал, что провокации – дело рук самих ункерлантцев, но говорить об этом не полагалось, – дают нам полное право покарать дерзких, и…

Свеммель резко отмахнулся, и Ратарь смолк, склонив голову. Он просчитался, оценивая намерения конунга, – опасная ошибка.

– Покарать зувейзин мы можем, когда нам вздумается, как можем в любой час возобновить войну с Дьёндьёшем, – провозгласил Свеммель. – Значительно эффективней воспользоваться той возможностью, что не представится в будущем еще долго. Мы намерены сокрушить Фортвег.

– А-а… – протянул Ратарь и кивнул.

Что взбредет Свеммелю в голову, никто не мог предугадать. За прошедшие годы ошибались многие. Большинство из них уже перестало дышать. Немногие уцелевшие скрывались за границей. В пределах Ункерланта Свеммель мог настичь – и покарать – любого.

Не все идеи конунга бывали удачны – по личному мнению Ратаря. Маршал продолжал дышать, поскольку это мнение до сих пор личным и оставалось. Но если Свеммелю приходила в голову хорошая идея, то она могла оказаться… очень удачной.

Улыбка Ратаря походила, как часто бывало, на хищный оскал.

– Под каким предлогом мы ударим фортвежцам в спину?

– А нам нужен предлог? Мы не собирались утруждаться, – безразлично проронил Свеммель. – Фортвег, или большая его часть, по праву является нашим владением, хотя и отторгнута предателями и мятежниками.