Тьма надвигается - Тертлдав Гарри Норман. Страница 38

На самом деле – существенно позднее, но Ратарь был уверен, что сможет удерживать конунга Свеммеля от отдания приказа о наступлени прежде, чем все будет готово.

Но со Свеммелем, как только что подумал маршал, ничего нельзя было знать заранее. Властительный конунг скорчил гримасу, точно младенец, собравшийся разреветься.

– Мы не можем ждать так долго! – вскричал он. – Мы не станем ждать! Мы ждали этой минуты двадцать лет!

– Если ваше величество ждали так долго, – заметил Ратарь, пытаясь послужить голосом разума, – не разумнее ли будет подождать еще немного, чтобы увериться в неотвратимости удара?

– Если ты покажешь себя непокорным слугою, маршал, – убийственным тоном промолвил Свеммель, – мы найдем другого, кто поднимет праведный меч Ункерланта! Наше войско вступит на украденные зувейзинами земли через десять дней – не позднее того. Такова наша воля!

Если маршалом Ункерланта внезапно станет другой военачальник, тот опозорит Ункерлант в войне с Зувейзой и всех последующих страшней, чем мог бы Ратарь. Маршал знал, кто скорей всего мог бы заменить его, и без ложной скромности полагал себя способней любого из них, и, кроме того, его рука привыкла к вожжам и капризам скакуна. Любому другому потребуется не один год, чтобы разобраться, как сделать то, что должно быть сделано.

Все это промелькнуло в мыслях Ратаря прежде, чем маршал обеспокоился за свою жизнь. На то, что жена станет тосковать по нему, рассчитывать было трудно: в последние годы они окончательно отдалились. Старший сын дослужился уже до младших офицерских чинов. Падение отца испортит мальчику карьеру… если только Свеммель не решит избавиться от всего семейства. В превентивном порядке.

– Ваше величество, – ровным, невыразительным голосом проговорил Ратарь, – отбросите ли вы плоды двадцати лет ожидания, потому что не можете перетерпеть двадцати дней?

Подбородок конунга был не самым внушительным, какой маршалу доводилось видеть, но Свеммель все же выставил его самым воинственным образом.

– Мы не намерены ждать и минуты! Будет ли моя армия готова выступить через десять дней, маршал?

– Если мы поторопимся с ударом, не успев развернуть полки на позициях, зувейзины смогут организовать сопротивление, – предупредил Ратарь.

Конунг впился в него взглядом. Ратарь опустил глаза, разглядывая зеленую ковровую дорожку, на которой стоял, и все же взгляд Свеммеля давил ему на плечи, словно тяжкий, неподъемный груз.

– Редко, – проскрипел конунг, – бываем мы настолько снисходительны к нашим слугам, маршал! Ты исполнишь приказ?!

– Я повинуюсь, ваше величество, – промолвил Ратарь.

Повиновение Свеммелю погубит немало солдат. Скорей всего – тысячи. Но Ункерлант мог позволить себе губить солдат зря. А Зувейза – нет. Простая арифметика. И если армию поведет маршал Ратарь, царский каприз погубит меньше бойцов, чем при любом другом командире, – так говорил себе полководец, безуспешно пытаясь успокоить совесть.

Когда он снова поднял взгляд, Свеммель уже расслабился – настолько, насколько позволял его мятущийся дух.

– Так иди! – повелел он. – Иди и готовь мое войско, дабы бросить его на зувейзин по нашему слову! Мы объявим миру о преступлениях, кои совершили против нашей державы Шазли и его обожженные солнцем нагие приспешники. Никто не поднимет голоса в их защиту!

– Никто не осмелится, – подтвердил Ратарь.

Когда весь мир ввергнут в войну, кто оплачет судьбу одного далекого крошечного царства?

– Так иди! – повторил Свеммель. – Ты показал себя умелым полководцем, маршал, и армии под твоим водительством при отвоевании Фортвега подтвердили и превзошли наши самые смелые надежды. Иначе твоя дерзость не осталась бы безнаказанной. В следующий раз, невзирая на обстоятельства, без наказания она не останется. Тебе понятно?

– Я ваш слуга, ваше величество, – ответил Ратарь с земным поклоном. – Вы приказываете, и я повинуюсь. Я лишь хотел быть уверен, что ваше величество в полной мере знакомы с результатами своего решения.

– Каждый в Ункерланте, будто то мужчина, женщина или ребенок, – наш слуга, – бесстрастно промолвил Свеммель. – Маршальский меч ничем не выделяет тебя. Решения мы принимаем по своим соображениям. И не нуждаемся в том, чтобы нас сбивали с толку, особенно когда мы не спрашивали твоего мнения, маршал. Этотебе тоже понятно?

– Вполне, ваше величество.

Лицо Ратаря ничем не выдавало его мыслей. Оно, по возможности, вообще ничего не выдавало – самый безопасный образ действий перед лицом конунга Свеммеля.

– Тогда пшел вон! – рявкнул конунг.

Ратарь снова пал ниц, потом поднялся и вышел из царских палат, не оборачиваясь, дабы не оскорблять владыку зрелищем своей спины. В передней он пристегнул к перевязи маршальский церемониальный меч, и телохранители привычно заслонили от него двери царских палат, чтобы вооруженный полководец не вздумал напасть на конунга. Порой мысль эта становилась искушением, хотя лицо Ратаря и этого не выражало.

Вернувшись в штаб, он взялся по мере сил готовить армию к вторжению в Зувейзу на выдвинутых конунгом Свеммелем неисполнимых условиях. Адьютанты, выслушав приказ, только всплескивали руками, и Ратарь, обыкновенно флегматичный до невозможности, орал на них в голос. После аудиенции у конунга хотелось облегчить душу. Но это не очень помогало.

Гарнизонная служба в герцогстве Барийском пришлась Теальдо очень по душе, хотя наступающая в южных частях Альгарве осень казалась северянину зябкой. Восторг жителей Бари по поводу воссоединения с сородичами, с которыми пытался разделить их дюк Алардо, не утихал, и восхитительное множество барийских девиц с восторгом готовы были соединиться с альгарвейскими солдатами.

– А почему нет? – изумился Тразоне, приятель Теальдо, когда солдат высказал свое довольство вслух. – Это же их патриотический долг, нет?

– Если я когда-нибудь решусь заявить девке, что переспать со мной – ее патриотический долг, она точно решит, что ее патриотический долг – огреть меня по башке, – отозвался Теальдо, отчего Тразоне только расхохотался. – А вот что еще мне нравится здесь – не приходится палить по валмиерцам или елгаванцам, а те не палят в меня.

Тразоне рассмеялся снова, басовито и громко, как и полагалось при его могучем сложении.

– С этим спорить не буду, клянусь силами горними, спорить не буду. Но рано или поздно нам придется стрелять, и окажется, небось, что лучше бы мы воевали с клятыми каунианами.

– Рано или поздно – там увидим, – отозвался Теальдо. – А пока никто в меня не палит – вот и славно.

Он вышел из казармы. Бревна, из которых был сложен сруб, еще пахли свежей живицей. Вдалеке били о каменный мол, заслонявший гавань Имолы от зимних бурь, мощные валы Узкого моря. Над головой тянулись на север бессчетные птичьи стаи. Пернатые уже начали бегство от долгой зимы в краю обитателей льдов. Скоро, очень скоро они покинут и герцогство Бари, направляясь в теплые страны. Одни остановятся в северной Альгарве или Елгаве, другие пересекут Гареляйский океан, чтобы провести зиму в тропической Шяулии, где едва знали, что такое мороз.

Над щебечущими птичьими стаями лениво – обманчиво-лениво – кружили драконы. Теальдо глянул на юг, в сторону моря и сибианских островов за морем. Там драконов парило еще больше. Сейчас Теальдо почти не завидовал окружавшему драколетчиков женскому вниманию, как в тот день, когда только вступил в герцогство. Летчики не позволяли сибам ронять ядра солдату на голову – занятие, которое Теальдо одобрял всем сердцем. А еще они не давали вражеским ящерам заглядываться с высоты на него и его товарищей. Это занятие рядовой тоже одобрял.

Трубач на плацу перед казармой выдул звонкую мелодию: сигнал сбора. Теальдо кинулся на свое место. За его спиной солдаты сыпались из бараков, точно из веселого дома при налете жандармерии. Теальдо встал в строй едва ли не первым, так что у него осталось добрых полминуты, чтобы стряхнуть с килта несколько пылинок, почистить носки ботинок о чулки и лихо заломить широкополую шляпу, прежде чем сержант Панфило начнет зверствовать.