Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман. Страница 123

С другой стороны, культурные, утонченные альгарвейцы первыми начали резать кауниан ради сомнительного преимущества в бою. Судя по всем донесениям, конунг Свеммель последовал их примеру, не моргнув глазом… но альгарвейцы оказались первыми. Забыть о этом Хадджадж не мог, как ни пытался.

– Ваше превосходительство, Ункерлант вступил в войну с Зувейзою, поскольку условия Блуденцкого договора перестали устраивать вашего монарха, – заметил он.

– Блуденцкий договор подписывал Киот-предатель, – рыкнул Ансовальд.

Это была чистая правда: как и Фортвег, Зувейза воспользовалась царившей в Ункерланте к исходу Шестилетней войны смутой, чтобы добиться независимости.

– Но конунг Свеммель придерживался его условий в последующие годы, что принесло ему неплохие результаты, – промолвил Хадджадж. – А когда он решил нарушить договор и вторгся в нашу страну, результаты оказались не блестящими. Разве не эффективней было бы следовать путем, уже доказавшим свою действенность?.

Свеммель, а за ним и его подданные бесконечно твердили об эффективности, но разговоры давались им легче действий.

Мясистая физиономия Ансовальда была словно создана для мрачных гримас. Именно такую посол и скорчил.

– Теперь вы, ворюги чернозадые, отхватили даже больше земли, чем отписано вам по Блуденцкому договору, и прекрасно это знаете!

Хадджадж шумно выдохнул.

– Да, и случилось это оттого, что вы, бледнолицые воры, захватили себе слишком много от того, что честно отдали по договору. Вернитесь к довоенной границе, подпишите гарантии нерушимости этой границы, и я, возможно, уговорю царя Шазли удовольствоваться этим.

С тех пор, как боевые чары начали поддерживать массовыми жертвоприношениями, министр иностранных дел Зувейзы искал способа отвертеться от мировой войны. Нынешняя попытка казалась ему многообещающей, учитывая, что о встрече запросил Ункерлант.

Но Ансовальд перечеркнул его надежды, заявив высокомерно:

– Конунг Свеммель готов вернуться к тем границам, что выторговали вы у него в Котбусе, но ни на шаг дальше.

– Я согласился на эти границы лишь оттого, что Ункерлант вторгся в наши пределы, – возмущенно воскликнул Хадджадж, – в то время, как моя держава выступала против него в одиночестве. Сейчас обстоятельства изменились, и конунгу Свеммелю лучше бы признать это.

– Он и признает, – ответил Ансовальд. – Предлагая вам даже такую малость, он признает – неофициально, понятное дело, – право Зувейзы на существование. Это больше, чем вы смогли добиться от него прежде. Берите и будьте благодарны.

Хуже всего было то, что определенная логика в его словах имелась. Определенная.

– Этому не бывать! – сурово промолвил Хадджадж. – Зувейза согласилась на эти границы, будучи разбитой в бою. Но сейчас мы не разбиты, как вы сами подметили. И если конунг Свеммель не признавал нашей независимости – отчего же вы столько лет прослужили послом в Бише?

– Конунг вел с вами дела. Вы, зувейзины, так или иначе никуда не денетесь, – признал Ансовальд с такой неохотой, словно у него выдергивали по зубу за каждое слова. – Но быть– одно дело, а быть суверенной державой – совсем другое.

– И ради того, чтобы выслушать эти условия, я примчался сюда из самой Биши? – спросил министр. Когда Ансовальд кивнул, Хадджадж почувствовал себя обманутым.

– Я не могу передать их моему повелителю, который остается царем Зувейзы, нравится это Свеммелю или нет. Мы надеялись поторговаться – учитывая, какую часть Ункерланта успело захватить Альгарве к нынешнему дню.

– Ныне меньше, чем прежде, – отрубил Ансовальд, гордо вскинув голову. – Завтра меньше, чем ныне. До прихода весны мы вышвырнем оккупантов с нашей земли – а тогда придет и ваш черед.

Хадджадж не очень на это рассчитывал.

– Чуть больше месяца назад враг подступал к окраинам Котбуса, – напомнил он.

– Сейчас им не видать столицы как своих ушей, – прорычал Ансовальд. – Через год наши отважные солдаты будут стоять на окраинах Трапани. Вам и вашему племенному вождю, возомнившему себя царем, стоило бы иметь это в виду и вести себя подобающе.

Невзирая на боль в коленях, Хадджадж с достоинством выпрямился.

– Я надеялся, – промолвил он, чуть поклонившись, – вести дело с человеком здравомыслящим. – Учитывая, что посол представлял на переговорах царственную персону конунга Свеммеля, надежды министра представлялись излишне оптимистичными. – Если вы и правду верите в то, что высказали только что, мне остается лишь заключить, что некий черный маг одурманил ваш рассудок.

– Армии короля Мезенцио найдут свой конец в заснеженных степях Ункерланта, – упрямо заявил Ансовальд.

– Посмотрим, – ответил министр. – Однако вы, на мой взгляд, заблуждаетесь глубочайшим образом, и я не вижу смысла в дальшейней дискуссии, когда взгляды наши расходятся столь явственно. – Он поклонился снова. – Вас, разумеется, беспрепятственно проводят через линию фронта. – От прощальной насмешки он удержаться не сумел. – Имейте в виду, однако, что мы не можем обещать вашей безопасности от альгарвейских войск по дороге в Котбус.

Ансовальд бросил на старика злой и, как показалось Хадджаджу, испуганный взгляд – должно быть, вспомнил, где проходили становые жилы, а где – передовая.

– В здешних краях, – ункерлантец попытался сделать хорошую мину при плохой игре, – снега выпадает меньше, чем в южных областях державы. Но мы и отсюда вышвырнем сучьих детей. Посмотрите.

– Всего вам доброго, сударь, – только и промолвил Хадджадж через порог.

Ему показалось, будто Ансовальд пытался что-то ответить через закрытую дверь, но возвращаться не стал: голос посла звучал исключительно обиженно.

Вздохнув, Хадджадж спустился по лестнице и вышел из караван-сарая. Он тоже чувствовал себя обиженным. Вывернуться из тенет Дерлавайской войны так легко, как надеялся старик, его стране не удастся. Он вздохнул снова: слишком часто так случалось в мире – легче ввязаться в неприятности, чем выпутаться из них.

Незаметно для себя он дошагал до вокзала. Джурдхан возник благодаря тому, что в здешних краях проходила становая жила. Ближайший караван до Биши уходил на север лишь через несколько часов. Спецпоезда министру не подали: тогда на его поездку могли обратить внимание альгарвейцы, а Хадджадж – и его господин – не желали привлекать внимание союзников к переговорам с ункерлантцами. Тогда рыжики из старших партнеров в союзе превратились бы в хозяев.

Хадджадж пожалел, что Зувейза не может обойтись вовсе без союзников, и вздохнул в третий раз. Увы, так в мире случалось тоже слишком часто.

Вместе со всем лагоанским экспедиционным корпусом Фернао шагал по заснеженной равнине на запад, к Хешбону – самой восточной из факторий, основанных янинцами на северном побережье Земли обитателей льдов. Чародею уже довелось однажды побывать в Хешбоне, после того как он выкрал фортвежского короля Пенду из-под носа у янинских тюремщиков. Одного раза ему бы вполне хватило, но мнения Фернао, как обычно, никто не спрашивал.

– В одном ты был прав, – заметил Афонсо, пробираясь сквозь сугроб.

Фернао покосился на коллегу.

– Я во многом был и остаюсь прав, – поправил он с машинальной самоуверенностью чародея. – А ты что конкретно имел в виду?

– Я, – ответил Афонсо, – не стану жрать верблюжатину, покуда у меня остается хоть малейший выбор, и любой здравомыслящий человек со мной согласится.

– Обитателям льдов нравится. – Фернао примолк задумчиво. – Хотя это только доказывает твою точку зрения.

– Ага. – Младший из двоих чародев вздохнул, и перед лицом его повисло облачко. – Киноварь! – Слово это прозвучало как проклятие. – Если бы не ртуть, никому в голову не пришло бы сюда соваться. Я сам жалею, что оказался здесь, правду говоря.

– Еще меха, – уточнил Фернао, как ответил бы любой лагоанец на вопрос о том, зачем его страна вообще держала фактории на южном континенте.

Афонсо в подробностях объяснил ему, что именно следует сделать с указанными мехами, – несколько бессвязно, зато с большим чувством. Фернао только посмеялся.