Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман. Страница 84

– Эк ему паршиво будет, когда проснется, – предрек он с ухмылкой. – Бедный похмельный блужий сын…

– Ему уже паршиво было, – ответил Бембо, – иначе он бы так не нажрался.

– А-а, он из этих? – понимающе кивнул другой. – Ничего, послужит еще немного и сообразит, что нечего изводиться, коли поделать ничего не можешь.

Кости легли не в его пользу, и жандарм разразился руганью.

– Нечего изводиться, – со смехом начал Бембо, – коли…

– Сам заткнись!

Когда на следующее утро Бембо высунул нос из казармы, его затрясло. Обыкновенно в Громхеорте погода стояла не хуже, чем в Трикарико, но как раз сегодня задувал с юго-запада пронизывающий ветер, глумливо напоминая о бескрайних степях Ункерланта, где зародился.

– Со мной всегда так, – проворчал жандарм, начиная обход.

Толстяк всегда был готов пожалеть себя, справедливо полагая, что, кроме него, никто другой этим не озаботится. Несколько утешило его, что встречные фортвежцы и кауниане страдали от холода не меньше него самого. Самые состоятельные могли набросить поверх кафтанов или рубах теплые плащи и замотать шеи шарфами, но большинству, как и Бембо, приходилось терпеть. Когда особенно злой ветерок забрался жандарму под юбку, альгарвеец пожалел, что не носит штанов по примеру кауниан.

За время службы он успел отыскать несколько заведений, где можно было стрясти подачку. В одном он вытребовал кружку горячего чаю с медом и выхлебал так поспешно, что обжег язык. Зато в животе потеплело немного – чего жандарм и добивался.

Когда он выходил из трактира, мимо прогрохотала железными ободами по булыжнику телега, везущая поденщиков на дорожное строительство: больше фортвежцы и несколько кауниан, еще более тощие и обтрепанные, чем их товарищи. Платили им за ту же работу куда меньше, чем фортвежцам. Бембо не особенно сочувствовал им: могло быть хуже – ему ли не знать?

– Доброго вам утра, жандарм! – крикнул ему один из фортвежских рабочих, но на старокаунианском – оно и к лучшему, потому что на местном наречии Бембо и пары слов не мог связать.

Мгновение спустя жандарм признал фортвежца: это был тот самый парень, что помог ему отыскать казарму, когда Бембо только прибыл в Громхеорт. Альгарвейцу не хотелось отвечать по-кауниански при свидетелях, но шляпу он снял и вежливо помахал знакомому. Тот махнул рукой в ответ.

Через пару кварталов Бембо услыхал, как за углом отчаянно скандалят двое – мужчина и женщина. Взявшись за дубинку, жандарм свернул в грязный переулок – выяснить, кто там нарушает порядок.

– Что за дела? – рявкнул он по-альгарвейски.

Поймет ли его кто-нибудь – вопрос другой, но спорщики разом заткнулись. Вздорили, как оказалось, солидного вида фортвежец с изрядно потасканной каунианкой. Но, потасканная или нет, женщина неплохо владела альгарвейским.

– Он меня надул! – вскричала она, указывая на клиента. – Получил свое, а теперь платить не хочет!

– Врешь, сучка! – взвыл фортвежец, тоже на языке оккупантов – возможно, он вел дела за границей, прежде чем началась война. – Ну скажите, офицер, на что мне сдалась эта дешевка?

– А кто тебя знает! – Бембо сплошь и рядом доводилось слышать о богатых альгарвейцах со странными вкусами, а чем фортвежцы хуже? – И как он тебя, говоришь, пользовал? – поинтересовался он у шлюшки.

– В голову, – буркнула та. – Я его давно знаю – он слишком ленив, чтобы трахаться.

Пропустив мимо ушей нечленораздельный вопль ярости, вырвавшийся у фортвежца, Бембо глянул на колени каунианки. Свежая грязь не успела еще высохнуть.

– Плати, – приказал он фортвежцу, многозначительно поигрывая дубинкой.

С руганью и жалобами купчишка все же запустил руку в кошель, сунул каунианке сребреник и ушел, бормоча что-то неласковое под нос. Каунианка внимательно оглядела Бембо.

– А ты, небось, захочешь половину себе забрать – если не все, – заметила она.

– Нет, – ответил жандарм, не раздумывая, и сам удивился: а почему, собственно? В расплату за всех кауниан, что прошли под его конвоем в эшелоны на запад? Бембо и сам не мог сказать. Впрочем, тут ему в голову пришла другая мысль. – Зато можешь по-иному расплатиться.

– Я почему-то так и подумала, – устало и цинично усмехнулась шлюха. – Ну так иди сюда.

Выходя из переулка пару минут спустя, Бембо насвистывал что-то бравурное. Утро обещало быть прекрасным.

И снова они отступали, отступали по глубокому снегу, выпавшему даже здесь, на севере. Дрожа и матерясь, Леудаст подтягивал вверх полы белой накидки, пытаясь пробраться по обочине разбомбленной, разъезженной бывшей дороги на Котбус. Альгарвейские драконы, видно, считали, будто от дороги что-то еще осталось, поскольку время от времени вместе со снегом на землю падали ядра. Порой вслед за разрывом слышались вопли раненных осколками ункерлантских солдат.

– Сударь, – окликнул Леудаст капитана Хаварта, догнав понемногу полкового командира, – сможем мы удержать их до столичных окраин?

– Покуда в Котбусе остается хоть один живой защитник, города им не взять, – уверенно ответил Хаварт.

На какой-то миг это успокоило капрала, но затем Леудаст сообразил, что и этого может оказаться недостаточно. Они миновали поляну, усеянную мертвыми, застывшими телами: ункерлантские крестьяне, зарезанные ункерлантскими же чародеями в отчаянной попытке подавить губительные чары, нацеленные рыжиками на их войско.

Какой же погребальный костер запалит конунг Свеммель, чтобы не позволить противнику подойти к столице? При мысли об этом кровь Леудаста застыла, будто скованная ледоставом в зимнюю стужу. Капрал надеялся, что до этого не дойдет… но только он и его измученные товарищи могли остановить надвигающегося врага.

На краю поля замаячили неуклюжие приземистые силуэты. Леудаст машинально вскинул жезл при виде бегемотов – реакция столь же привычная, сколь бессмысленная, – но сержант Магнульф предупредил:

– Не стреляй! Это наши.

Действительно, бегемоты направлялись на восток, навстречу подступающим альгарвейцам.

– Мы их всех бросаем в бой, – согласился Леудаст. – Если бы еще они могли продержаться подольше в этом бою, совсем хорошо было б.

Задумавшись, он не заметил, что приближается к деревне, пока не обнаружил, что вышел на ее окраину.

– Рассыпаемся! – закричал капитан Хаварт. – Рассыпаемся! Будем обороняться здесь! Отныне рыжики ни одной нашей деревни не возьмут без боя! И мы будем обороняться, пока хоть один из нас остается в живых!

Леудаст забежал в избу, ничем не отличавшуюся от той, где он жил раньше, пока печатники конунга Свеммеля не загребли его в армию. Сразу стало теплее – утих пронзительный ветер. Солдат выглянул в окно и кивнул довольно. Из дома открывался прекрасный обзор, хотя снег валил так густо, что наступающих с восхода альгарвейцев различить еще нельзя было. Впрочем, они увидят своего противника еще позже.

Леудаст едва успел выбрать себе лежку, как альгарвейские ядрометы начали забрасывать деревеньку снарядами. Стены дрожали так, что Леудаст побоялся – сейчас крыша на голову рухнет вместе с чердаком.

– Эффективность, – с горечью прошипел он.

Конунг Свеммель эффективности добивался, а вот альгарвейцы, похоже, впитывали ее с молоком матери. С самого начала войны их ядрометы держались ближе к передовой, чем ункерлантские. «Вот и еще одна причина, почему мы отступали до самого Котбуса», – подумал капрал.

Что будет дальше, он понимал прекрасно. Обработав позиции противника разрывными ядрами, альгарвейцы опробуют прочность обороны и попытаются обойти защитников с фланга. Какие части прикрывают деревню справа и слева, Леудаст не знал, но был уверен твердо: если рыжики полезут на деревню в лоб, то лбы себе и порасшибают.

– Вот они! – заорал кто-то.

Леудаст выглянул в окно. И действительно – снегопад не до конца скрадывал очертания темных фигурок. Альгарвейцы не додумались прикрывать мундиры белыми накидками, чтобы не выделяться на фоне заснеженных полей. Леудасту странным образом стало спокойней оттого, что противник его тоже не безупречен.