Книга 1. Цепные псы одинаковы - Олненн Иней. Страница 11

— Зачем это? — насторожился Ян.

Но Орел не ответил — уснул сном крепким, на спину откинувшись.

— Отчего ты его одиноким охотником зовешь? — спрашивает Ингерд.

— Оттого, что воюет он и охотится в одиночку. Племя его велико, а он людей сторонится, а почему — сам не знаю, а спросить все недосуг было, да и неразговорчив он.

Ян потянулся.

— Слушай, Ветер, ты, может, и семижильный, а мне подремать надо.

А тут и рассвет скоро, сырой туман по земле пополз. Ян проснулся замерзший, Ингерда нет, а Орел как спал так и спит. Только теперь Ян заметил рваную рану на его груди, и рука левая, как плеть, безвольно висела. Разрезал он на нем рубаху, вином рану как следует промыл, со своей рубахи лоскутов нарвал, а тут и Ингерд является, травку приносит особую, раны заживляющую быстро, — у знахаря-то живя многому научился. Ян эту травку пальцами как следует растер, на тряпицу положил и к груди Орла крепко привязал.

— Рука у него, видно, сломана, — сказал Ингерд. — Долго ему не летать.

— Аарел если летать не будет — умрет, — отозвался Ян. — Он больше птица, чем человек, не как мы. Я птицей стану или ты — зверем, так потом два дня ждешь, пока сила вся вернется, а он — нет. Сегодня же с восходом лететь сможет, кабы не рука.

Подивился Ингерд такой выносливости.

— Откуда же он сил берет столько? Неужто колдовство?

— Говорю тебе: он больше птица, чем человек. Живет как хочет, и племени от него пользы много.

Пока они больную руку лечили, кости на место ставили, Орел даже глаз не открыл, до того крепко спал.

— Нельзя оставлять его здесь, — покачал головой Ингерд. — Что делать нам с ним?

— Первый дозор встретим и сдадим его, — сказал Ян.

"Если раньше не подстрелят", — подумал про себя.

Ян не зря опасался, места кругом были глухие, нехоженные, дозор пройдет — травинка не согнется, сучок не треснет. До Соль-озера хоть и далеко, но свои рубежи Орлы охраняли зорко.

Не успели Ян да Ингерд и версту отмерить, как звонко пропела, разрезая воздух, стрела и в сосну вонзилась аккурат над головой Яна, только древко оперенное задрожало.

И тишина. Лист не шелохнется.

Ингерд втянул в себя воздух, полный чужих запахов, которые сливались в один: опасность. Как ни зорок был Ян, а не мог разглядеть, где затаились стрелки, чьи они и сколько их. Аарела как ни тряси — не добудишься, а стало быть, толку от него мало, и Ян громко сказал:

— Эй, Орлы! Кто тут из вас — Брандивы, Умантиры, Эрвиллы? Я — Сокол, и со мной Одинокий Охотник! Заберите его, если он вам нужен!

Тишина.

Потом ракитовый куст чуть шевельнулся, и появился загорелый воин, он был без доспехов, в одежде под цвет листвы. В руках держал натянутый лук, и каленая стрела смотрела Яну точно в грудь. Воин увидел Одинокого Охотника, что спал, уронив гордую голову на плечо Ингерда, но лук не опустил. Ян не двигался. Ингерд тоже.

И тут, будто по волшебству, из-за деревьев неслышно появились еще девять воинов, таких же смуглых и черноволосых, и последним — тот, в ком Ян признал Крийстена Брандива, славного Янгара Зорких Орлов, и был он старшим братом Аарела Брандива. Янгар признал Яна, потому как не раз приходилось им вместе гнать Боргвов от Соль-озера обратно за Келмень.

— Доброго дня тебе, янгар Брандив, — сказал Ян осторожно: какую дань возьмут с них Орлы за то, что землю их топчут?..

— И тебе доброго дня, Ян Серебряк, — отозвался Крийстен Брандив и поглядел на Ингерда. — Куда путь держите и где Одинокого Охотника подобрали вы?

Ингерд помалкивал, соображая, что слово чужака только навредит. Отвечал Ян:

— Орел с Рысью бился в стороне от дороги, там, где она болото зеленое огибает. Досталось ему сильно. Если б не перехватил ее — ушла бы по деревьям через топь.

Янгар Орлов кивнул своим воинам, те Одинокого Охотника подхватили, на сложенные луки устроили и в лес понесли.

— Идем к нашему очагу, Сокол, — сказал янгар. — И Волка с собой бери. Тут недалеко.

"К какому такому очагу? — думал Ингерд, когда они продирались сквозь светлеющий лес. — Откуда тут взяться очагу?.."

Быстро день занялся, солнце повисло на мохнатой еловой ветке, ожили деревья, распелись, покинули гнезда птицы, зверье из нор выбралось. И не слышно было, как ходят тайными тропами Орлиные дозоры, не пересекались их дороги ни с волчьими, ни с оленьими, а вот Рыси и Куницы мимо них пройти не могли.

Недолго шли они, потом расступились деревья, и увидел Ингерд перед собой высокую плосковерхую скалу, и звалась та скала Неприступной. Она и впрямь была таковой: гладкая, крутобокая, со всех сторон взору открытая. Взобраться на нее можно было по узкой лесенке, что вилась, прямо в камне выбитая. По той лесенке поднялись они на самый верх, под ноги Ингерд глядел хорошо, чтоб не оступиться, не то можно было зашибиться насмерть, упав с такой высоты. Орлы же взбежали по ступеням быстро и легко, оно и понятно: птицы ведь.

Наверху темнел вход в пещеру глухую, огня в ней не зажигали, потому как если вспыхивал огонь на Неприступной, то был он сигнальным и возвещал об опасности. Для этого на самой верхушке скалы всегда трое дозорных дежурили, зорко окрестности оглядывали.

В пещере было сухо и тепло — солнце камень нагревало, не давало сырости заводиться. На полу лежали меховые одеяла, в углу стояли короба с запасом еды, одежды и оружия на случай осады.

Одинокого Охотника бережно уложили на шкуры и укрыли, спал он беспробудно. Бойцы Крийстена Брандива подкрепились, и одна половина устроилась отдыхать, а другая ушла обратно в лес. Бодрствовать остались янгар и его гости — Ян да Ингерд.

— Здоров ли Кассар Серебряк? — спросил Крийстен Брандив, к столу деревянному садясь. — Делите мой хлеб-соль, нынче вы — в моем доме.

Ян да Ингерд взялись за еду, тоже походную, но она все же была лучше и разнообразнее той, что лежала в их дорожных мешках.

— Здоров отец, — ответил Ян. — Рука крепко меч держит, и глаз зорок, и старые раны за зиму зажили.

Крийстен Брандив был молодым янгаром, от роду ему только тридцать зим стукнуло, могуч был, в бою издалека увидишь, и умен — слово его всегда слышали, и вес оно в любом споре имело решающий. Орлы за него жизнь готовы были сложить, а Туархи и Боргвы страшились одного его имени и не напрасно: там, где на их пути являлся Крийстен Брандив, они еще ни разу не смогли пройти.

Ингерд ничего этого не знал, но звериным нюхом чуял, что Орел этот — сильный и опасный противник, вожак, за которым вся стая, как один, пойдет. Ян держался с ним на равных, разговор они вели обстоятельный и неспешный, Ингерд же все больше молчал и медленными глотками пил вино из жестяной кружки.

— Что на Стечве, Ян? — спросил янгар Брандив. — Сильно ли Годархи досаждают?

Ян помрачнел.

— Может, в этот самый миг бой ведут, — сказал он. — Редкий день спокойным выдается. В прошлом году они потише были, а нынче совсем зарвались, да к ним еще Стигвичи примкнули, да Торвалы, что раньше и носа из своих лесов не показывали, тоже своей доли захотели. Райалы и Веры к нам перебрались, один стан защищать сподручнее, чем три, и все равно тяжело оборону держать. Мало нас.

— Лихие дела множатся, — произнес Крийстен Брандив, прислушиваясь к далекому перекличу орлиному, успокоился, не услыхав в нем тревожных вестей. — Кого не спроси, никто уже не помнит, что такое покой. Пахарь с сохой управляется, а на меже клинок лежит. Дошли до нас вести, что Асгамиры под свою руку многие племена объединить хотят. Потому Одинокий Охотник Рысь и выслеживал.

— Враги объединяются, а меж нами мира нет, — подал голос Ингерд. — Не сделаем то же самое — по одиночке задавят.

— А ты, вестимо, тот самый чужак, про которого слава далеко за Стечвой гуляет? — глянул на него Брандив.

— Какая слава? — спрашивает Ингерд. — Худая иль добрая?

— А слава такая: что бьешься храбро и жестоко, что пощады в бою не знаешь и жалости не ведаешь, а худая иль добрая — сам суди. По мне так если землю свою от вражьих полчищ бережешь — нет доли славнее. Птицы с севера прилетали, много рассказывали про беду твою.