Книга 1. Цепные псы одинаковы - Олненн Иней. Страница 51

— Тебе от меня не уйти. Теперь я охотник, и твой след отмечен кровью.

Ингерд взглянул на раненую руку и только теперь понял, почему не останавливается кровь и на землю капает — потому что заклят был клинок Рунара, и это заклятье поразило Ингерда. Но отступить он не мог, и снова вверх взлетели клинки, а позади послышались крики — это товарищи его тоже вступили в бой.

Да, Ингерд ненавидел Рунара, ненавидел по-прежнему — сильно, яростно, бесповоротно. Он ненавидел Рунара, который студеной зимней ночью повел своих бойцов на Волчье становище, который резал детей и жен, как жертвенный скот. Он ненавидел Рунара, который тогда еще был человеком. Ныне Рунара Асгамира не было больше, он стал эгнаром. И не было больше ненависти в душе Ингерда, но теперь там появился страх. И от злости на себя за этот страх, он столь яростно встретил нападение Рунара, что опрокинул его в одно мгновение. Тот упал на спину, ломая кусты лещины, и скатился по склону к реке. Ингерд бросился вниз, Вепрь уже на ноги вскочил, весь грязью измазанный, а сам смеется.

— Тебе не убить меня, — говорит. — Никому не убить меня! Зря стараешься, Волк!

Мечи взлетали и падали, молодые рябины и ели срезали, как траву; трещали под сапогами стволы поваленных ольшин, да грязь вперемешку с гнилой листвой летела по сторонам. Ингерд загнал Рунара в реку, на камни.

— Иди куда идешь, — смеется Рунар, — да только возвращаться тебе некуда будет! Еще день — и падет союз племен, и земля их кровью умоется!..

Похолодел Ингерд, а Рунар сразу вперед пошел, и уже Волк в воде оказался. Прижал его Асгамир к камням, подсек, меч занес. Увернулся Ингерд и на встречном движении кинжал-то ему в грудь и всадил по самую рукоять. Дернулся Вепрь, отшатнулся, захрипел, затмилось судорогой лицо его. Ингерд, обессиленный схваткой, привстал, руки по камню соскользнули — обратно в воду упал, а как поднялся — нету Рунара, ушел и кинжал в своем теле унес.

Вылез Ингерд из реки на берег, глядит — Травник на пне сидит, посох меж худыми коленками зажат, а на ногах сапоги обуты. Кончился, стало быть, Лес Ведунов, кончилась защита, вот Рунар и напал.

— Он вернется, — сказал Травник. — Одержимые всегда возвращаются, пока их не убьешь. А убить их трудно.

— Наши все целы? — спрашивает Ингерд, стягивая сапоги и выливая из них воду.

— Раны заработали, но их раны не опасны, не чета твоей. Пока с нами Одинокий Охотник, эгнарам вас не одолеть.

— Может, ты, чудный отрок, ведаешь, кто таков этот Одинокий Охотник? Странный он больно.

— Знамо дело, ведаю, — отвечает чудный отрок, при сапогах еще более несуразный, он глядел на них, будто понять пытался, зачем они на ногах нужны.

— Так кто же он? — торопит Ингерд.

— Он — атанн, тот, кто Эльямарам служит.

Ингерд ничего не понял, но переспросить не успел — к ним уже спешили Орел, Барс и Лис. Все запыхавшиеся, встрепанные, грязные, но невредимые, легких ран не считая.

— Опять сбежали! — сообщил скорый Эйрик. — Сбежали в самый разгар боя, чтоб им пусто было! Измором нас взять хотят, проклятые!

— С каждым разом их все меньше, — говорит Оярлик. — В прошлой драке их было семеро, двоих мы положили. Сегодня напали только пятеро.

— И завтра нападут пятеро, — буркнул Эйрик. — Мы никого не убили.

— Но и сами целы остались, — справедливо заметил Аарел Брандив.

— Мне другое покоя не дает, — говорит Ингерд. — Вепрь обмолвился, что союз племен скоро разрушится, что у связанных Клятвой дела плохи. Слетал бы ты, Зоркий Орел, поглядел бы, что в землях наших делается.

Брандив понял тревогу Волка и согласился.

— Будь по-твоему, — говорит. — Без меня идите на север как идете. Теперь мы уже около Медвежьих земель стоим, осторожными будьте. Я вас найду.

И птицей черной в небо взмыл.

— Скорее возвращайся! — крикнул вдогонку Эйрик Редмир.

— Он может и не вернуться, — сказал Оярлик.

— Одинокий Охотник держит свое слово, — вступился за него Травник.

— Да я не про то, — отмахнулся Лис, но договаривать не стал.

Надо было идти дальше, хоть и устали сильно. До самого до темна шли, Бурая в луга вытекла, дорога легче сделалась — трава да камни все лучше, чем бурелом да болото.

Ингерд был мрачен. Трудно давался ему поход этот, путь оказался дольше, чем думалось поначалу, и препятствий больше, и все же признавал он правоту Брандива: в одиночку бы не выстоял, и валялись бы сейчас бесславно его кости в крутояре каком-нибудь, а душа в полоне у бёрквов мучилась бы. И хоть по-прежнему одинок был Черный Волк, а все ж не один…

Остановились отдохнуть. Отошли от речки в сторону, валежника набрали да в поле костерок развели, мясо разогрели вчерашнее, Оярлик кругом ходил — дозорничал. В молчании поели, Оярлика Эйрик сменил, Травник раной Ингерда занялся.

— Мне она сразу не понравилась, — говорил он, сдирая старую повязку, — и вот, поди ж ты, неспроста…

— Тебе ведомо заклятье такое? — морщится Ветер. — Избыть его сможешь?

— Ведомо, — отвечает Травник, носом шмыгая — простыл, — а вот избыть его — как получится…

— Да он так кровью истечет, — встрял Оярлик, — по капле и обескровеет. И эти, как их там… по следу пойдут. Как их звать, ты говорил?

— Эгнары, — Травник дело делал споро, длинные тонкие пальцы чутко прощупали края раны. — Зашивать надо.

— Да кто они, эти эгнары? — не унимался Рыжий Лис.

— Эгнары? Ну… э-э… — от усердия высунув кончик языка, долговязый отрок сшивал края раны иглой, сделанной из шипа редкого куста змеиного; в иглу нить была продета, из жил того же куста сплетенная. Рос тот куст только в Лесу Ведунов, имел свойство быстро заживлять раны и ценился дороже солнечного камня и дороже соли.

— Так что? — спрашивает Оярлик.

— Что?

— Договаривай, коли начал!

— Ты бешеную собаку когда-нибудь видел? — спрашивает Ингерд, силясь не закричать от боли.

— Ну, видел.

— Это почти одно и то же.

Травник закончил сшивать, бережно свернул моток и вместе с иглой упрятал в деревянную коробочку.

— Из человека эгнара можно сделать заклинанием особым, — молвит. — Можно одержимого сделать из зверя — оборотень получится или еще кто, это просто, большого ума не требуется. Такой оборотень будет гоняться за тобой до самой смерти — своей или твоей. А вот из человека одержимого сотворить — для этого много знаний и много сил надо.

Травник говорил беспечно, будто они про погоду завтрашнюю беседовали, а Оярлик чуял, как у него волосы на голове от страха шевелятся. А Ингерд думал: зачем колдун с Ледяного Острова тратил столько ума и сил, если проще было оборотней сотворить! Однако так ничего и не придумал.

— Пойду, — говорит, — Барса сменю. Ему, поди, уже надоело вокруг стоянки дозорничать.

Встал, под куртку кольчугу надел, меч к поясу прицепил да кинжал, а тут — глядь, сам Эйрик к костру идет, да не один. Ковыляют впереди него ветхие старички — дед да бабка, у обоих по мешку за плечами, а в руках по охапке всяких дикоросов. Ингерд сразу насторожился, Оярлик встревожился. Только Травник сидел себе, голову меж колен свесив, да в котомке своей дорожной копался.

— Тепло и радость вашему дому, — прошамкал дед — зубов у него, видать, многих не доставало. — Дозвольте у костерка вашего обогреться.

Ингерд с Эйриком взглядом встретился — глаза Барса опасно сверкали, и ладонь его на рукояти меча лежала, готовая выхватить его в любой момент.

— Какого роду-племени вы? Куда путь держите? — спрашивает Ингерд, стариков разглядывая.

Старики как старики — ростом маленькие, сами щуплые, лица в морщинах, у бабки платок на голове, у деда — шляпа дырявая. Смотрят диковато и немного испуганно.

— Из Медведей мы, мил-человек, — прошамкал дед, — знахарством промышляем. В здешних полях травы полночные собираем.

Ингерд снова на Эйрика глянул.

— К нашему костру шли, — напряженно произнес Барс.

— Роса холодная, — бабка молвит, за охапкой дикоросов прячась. — Вымокли мы. Дозвольте обогреться, добрые люди.