Сильнейшие - Дильдина Светлана. Страница 28

— А сердце не на месте — что будет с ней?

— Зачем же отпустила?

— Она — лодка, ей плавать надо. А я ей — как мать. Матери не будут детей держать подле себя всю жизнь.

— Мать, — коротко усмехнулся, презрительная гримаса, — Попробовала бы удерживать…

— Сколько тебе весен? — спросила Таличе, по-птичьи склонив голову к плечу. Прямо птичка, подумал неожиданно тепло.

— Четырнадцать. Недавно сравнялось.

— Четырнадцать… и кто же тебя вырастил, как не мать?

— Мало ли слуг!

Девочка опустила лицо, принялась чертить пальцем узоры в пыли.

— А мне тоже почти… будет скоро. Мы с братом погодки. Я в сезон Дождей родилась, вот и зовут…

Таличе. Дождевая струйка. От ее кожи пахло мятой и скошенной травой, в волосах серебрилась упавшая с воздуха паутинка. В маленьких ушах — бронзовые серьги-колечки. Сидеть с ней рядом… хорошо было. До того хорошо, что губы пересыхали, и боль поднималась во всем теле, едва ощутимая. Убил бы любого, кто попробовал тронуть Таличе. Так куда привычнее, чем испытывать… это.

Дикий котенок, думала Таличе по ночам. Опасный, очень опасный… но такой хороший, если правильно гладить, по шерсти. Как хорошо с тобой — словно ветер подхватывает и бросает высоко-высоко. Страшно… разбиться можно, но как чудесно лететь!

Таличе никогда не задумывалась, привлекательны ли внешне мальчишки, с которыми играла в детстве. Хорош ли брат… а сейчас придирчиво изучала каждую его черточку, желая понять. И сравнивала…

Ореховые глаза — а у того — синие, порой светлее, порой совсем темные, когда злится. Тогда они дикие совсем; а ведь и правда разрезом как у энихи. А черты у Аруты крупнее и резче. И сам — жилистый, высокий. Серьезный. Наверное, девушки по нему будут сохнуть — уже заглядываются.

А при мысли о лесном котенке словно пушистый кто на груди сворачивается и мурлычет. Бывает ли он нежным? — думала Таличе, и сама пугалась подобных мыслей.

Но ведь ей уже почти четырнадцать весен… и никого другого не надо.

Часы без него тянулись, а с ним — летели. До дня, когда мальчишки поссорились всерьез.

Изначально по мелочи, как у них водилось — ни один не хотел уступать. Речь о северянах зашла. Они такие же, Арута сказал. Мы — дети одной ветви, пусть их.

— Одной ветви?! — яростным грудным мурлыканьем прилетело с другого конца доски, на которой сидели, — Я не хочу иметь с ними общего!

— Нравится тебе или нет, но в ваших предках общая кровь, — пожал плечами Арута.

— Что ты знаешь о крови!

— То, что она течет в моих жилах. Вы знаете больше — вы ее выпускаете. Но по цвету мою не отличить от твоей. И от северной.

Арута не вскрикнул — вмиг посинели губы, широко открыл рот, словно выброшенная на берег рыба — и беззвучно осел назад. На крик Таличе прибежал отец, подхватил сына и унес в дом. Громко плакала Ланики.

Ночью оборотень не вернулся домой. Просидел на полянке в лесу, бездумно выдергивая перья из тушки убитой им птицы. Дом… и не подумал о родных, все равно не хватятся. У Къятты очередная забава наверняка, сам не понимал, почему подобные вызывали неприязнь, почти ревность. Не равнять же с ними себя? Но злился, когда видел, как смуглые пальцы пробегают по горлу и груди очередной игрушки. Пока был с Арутой и Таличе, об этом и не вспоминал. А сейчас нахлынула не просто злость — одиночество.

Ночью ливень пошел, но Кайе дождался рассвета, не пытаясь укрыться от тяжелых струй. С первыми лучами солнца дождь прекратился, и подросток направился к дому Аруты. Понятия не имел, что скажет — и в голову не пришло, что приятель мог умереть. Ведь Кайе же не хотел. То есть… хотел ударить, но не собирался убивать. И не ошибся, тот жив был — оборотень не знал лишь, что Аруту с трудом откачали, что Таличе уже готовилась печь лепешки ему в дорогу туда, откуда не возвращаются.

Мужчина стоял у калитки, сверху вниз глядя на хмурого подростка.

— Не приходи больше.

— Я хочу видеть его.

— Вы хозяева Асталы, но это мой дом и мой сын.

— И что же? Вы под нашей рукой.

— Если ты сделаешь еще шаг, придется просить покровительства другого Рода, — только боль за сына могла заставить говорить так.

Другого Рода. Значит… Къятта не может проиграть, но вдруг он не пожелает выходить в круг? Ему-то что! Тогда и Арута, и малышка Ланики, и Таличе достанутся другим. Особенно Таличе — эта мысль испугала, хоть ни разу не думал о ней, как о девушке. Несмотря на то, что испытывал рядом с ней — не думал. Как о товарище только. Знал, конечно, что девчонка… но разницы особой не видел: подумаешь, платье! А сейчас испугался за нее.

В открытую в дом пытаться войти не стал. Но в остальном — запрету не внял, пропустил мимо ушей. Это же другое, верно? Три дня бродил возле жилища строителя, умело не попадаясь никому на глаза. Дождавшись, пока Арута сможет ходить и рядом не окажется взрослых, подтянулся и кошачьим движением вскарабкался на ограду. Окликнул приятеля. Поймал взгляд запавших, обведенных кругами глаз.

Против ожидания, держался Арута совершенно спокойно. Ни капли страха — уж его-то Кайе чувствовал превосходно.

— Послушай, я… не хотел причинять вред.

— Да знаю я, знаю, — неожиданно взрослые нотки звучали в голосе. Арута потер переносицу — и жест этот показался другим, словно тоже взрослому принадлежал. — Но слушай, что мы можем дать друг другу? Зачем это все вообще?

— То есть? — растерялся Кайе.

— Мне интересно строительство, понимаешь? А тебе — забава, пока лес надоел. А мне в лесу делать нечего. Ты наигрался бы скоро — думаешь, я не понимаю? Давай хорошо друг о друге помнить. А встречаться не стоит.

— Значит, не хочешь простить?

— Я и не сержусь. Ты — то, что ты есть…

— И что же я есть? — тихим грудным голосом спросил Кайе. И вот тут Арута не нашелся с ответом, почувствовал страх.

— Я сегодня еще не кормила птиц! — прозвенел голосок, и Таличе, босая, с распущенными волосами, выбежала во дворик, держа на сгибе локтя корзинку. Она смеялась, но зрачки были большими-большими, хоть и выбежала из темноты на свет.

Кайе взглянул на девочку, вскинул руку, цепляясь за верх ограды, подтянулся и перемахнул через забор.

— Погоди! — прозвенело от калитки. Таличе стояла, бросив корзинку на землю. — Не уходи!

— Да что уж теперь, — угрюмо сказал мальчишка, смотря из-под густой челки. — Вроде все выяснили.

— Не все! — Таличе шагнула к нему, зажмурилась и поцеловала. Горячие губы ткнулись в краешек рта. Не открывая глаз, шагнула назад, готовая бежать. Руки обвились вокруг ее талии.

— Не пущу!

— Пусти, — жалобно, тоненько. — Арута…

Кайе нехотя разжал руки. Да, не надо, чтобы слышал ее брат. Довольно с него.

— Вечером я хочу тебя видеть.

Таличе замотала головой, тяжелые волосы скрыли лицо. Держал ее руку, горячую, как и губы. Пальцы тоненькие совсем. Дрожат.

— Приходи…

— Не могу…

— Я никогда… ничего не сделаю тебе. Веришь?

— Верю, — она подняла лицо, пытаясь смотреть сквозь полотно волос. Улыбнулась еще испуганно, но уже задорно. Почти прежняя Таличе.

Нечасто семья Ахатты собиралась вместе. А вот сейчас — собралась ненароком. Солнце висело над деревьями золотистым плодом тамаль, колокольчики по краям дорожки покачивались, огромные, с влажной сердцевинкой, с виду звонкие. Натиу говорила с Ахаттой о новом воине-синта, замене погибшего, а старший сын подошел и стал рядом — послушать. Служанка высокие чаши принесла, с напитком чи — самое то в жаркий день, раздала каждому. Вынесла легкий столик — чтоб было куда чашу поставить. Едва успели отпить по глотку, мальчишка примчался: рука ниже локтя в глине, штаны тоже измазаны; верно, бежал, не разбирая дороги. Похоже, прямо по стройке. Ладно, если не по чужим головам.

— Я хочу, чтобы Таличе, дочь строителя Чиму, приняли в Род! — выпалил на одном дыхании. Къятта сложился пополам от беззвучного смеха. Брови деда поползли вверх, а мать напряглась испуганно.