Сильнейшие - Дильдина Светлана. Страница 60

Прекрасно, сам себе возражал. Та служанка, давно, сказала — ты будешь забавой. Тогда это испугало, теперь нравится, да? Подумаешь, пара шрамов! Зато с оборотнем не соскучишься. Не тебя, так другого кого…

Уж лучше меня, вступал первый голос. Несколько шрамов… но живы дети. А он… ему тоже легко сделать больно. А надо ли?

Да он и боль иную принимает как радость, сам говорил… и что же теперь, быть, как они, как южане?

В Бездну такие мысли!

— Ты кто такой? — возник рядом суровый человек огромного роста — широкий нож на поясе, широкий браслет выше локтя.

— Покажи мне дорогу к дому Тайау… главы Рода, — проговорил Огонек, поднимаясь. Сжал в руке разбитую игрушку. Одиноко ей там, в пыли. Плохо, когда один.

Киаль перебирала заморские раковинки, низала ожерелье; просияла при виде мальчика.

— Ала, скажи… меня никто не звал? — осторожно осведомился он.

— Нет.

Вот, значит, как. И не хватились. К горлу подступила обида, готовая пролиться злыми слезами. Дурак…

— А братья твои ничего не говорили обо мне? — сорвалось.

— Нет, — удивленно вскинула брови. — Да их и нет сейчас… уехали вчера вечером.

Отложила раковинки, потребовала:

— Спой!

Улыбалась, радостная, как всегда. Хорошо, когда такая сестра… Пел для нее, весь день с ней провел, потом вернулся к себе. К себе, надо же! Еще бы сказал — домой. Бросил взгляд на бесхвостую рыбку, заботливо им же пристроенную под листьями комнатного папоротника.

Чуть не завыл с тоски — закат время самое подходящее, багровая полоса на темно-фиолетовом небе, как раз в душе такие цвета. Завыть не успел — Кайе в дверном проеме возник, злой, напряженный, на плечо шарф наброшен. Его Огоньку швырнул:

— Хватит сидеть, поехали! Затянулась твоя рана!

Привел его к стойлам грис. Вывел сначала Бурю, потом Пену — Огонек обрадовался ей, как родной. Она-то в чем провинилась на Атуили? В упрямстве разве что.

Снаружи было уже темно, и Бури не было видно — она прямо растворялась во тьме. Зато Пена светилась. Шерсть ее ловила слабый отблеск месяца и возвращала с утроенной силой.

— Ух ты… она светится! — восхищенно сказал Огонек.

— Да. Садись.

— Куда едешь? — спросил Огонек, заранее ощетиниваясь и боясь показать свою радость. Он ведь не понял… не знает.

— У меня есть дела.

— А я при чем?

— А тебе полезно воздухом подышать! — вскочил на Бурю, разбирая поводья.

Огонек покосился на спутника — в темноте в одиночку с ним… Разозлился сам на себя. В темноте. С энихи. Ну, прямо возьмет и съест! Какая разница, один он с Кайе или нет — все равно перечить никто не посмеет.

Целую ночь они кружили вдоль границ поселений Асталы, не останавливаясь нигде. Выезжали на вымощенную камнем дорогу, сворачивали на узкие тропинки. То делали привал, то ехали дальше. Огонек начал подозревать, что Кайе над ним издевается, и никакой цели у него нет и в помине. Перед рассветом, в очередной раз слезая с грис, вскрикнул:

— Взгляни!

След на влажной земле отпечатался, медвежий. Возле Пены, светящейся — разглядел. Кайе опустился на колено, потрогал пальцами след.

— Большой зверь. С ним не стоит сейчас встречаться…

— Почему — сейчас?

— Потому что ты рядом.

— А один бы ты в драку ввязался? — ехидно спросил Огонек. Он устал и был голоден.

— Не знаю, — хмуро ответил Кайе.

Проехали еще шагов пятьсот — Огонек окончательно потерял направление. Попросил передышки, более жалобно, чем хотел — рана заныла. Правда, в этом в жизни бы не признался.

Остановились; обмотав поводья грис вокруг ствола, оборотень исчез. В первый миг Огонек вздохнул с облегчением, во второй осознал, насколько рядом с кана было спокойнее. Злился себе, и даже по сторонам не смотрел. А сейчас ожил лес, сучья к мальчишке протянул, зашумел на непонятном языке. Холодом потянуло. И тени зашевелились, куда более черные, чем бывают в лесу…

Хрустнул сучок, и Огонек увидел сверкнувшие глаза. Пена взвизгнула испуганно, рванулась с привязи. Медведь, понял подросток, и сердце улетело куда-то.

— Пошел прочь! — заорал Огонек, хватая гибкую ветку и замахиваясь на зверя. Из-за спины мелькнула черная тень — энихи прыгнул вперед, проскользнув у локтя мальчишки. Крик боли раздался, и жалобный плач — не медвежий. Потом энихи вновь показался, прошел краем поляны, припал к земле. Пару мгновений спустя Огонек увидел вместо него человеческую фигурку. Вспомнил, что надо дышать.

— Кто это был? — спросил, не решаясь отойти от Пены.

— Ихи, мелкий… ты думал, медведь?

— Да, — колени ослабли, и мальчишка сел на траву.

— Не сиди возле копыт. Знаешь ведь — грис всего пугаются… — Над плечом оборотня закружился светлячок. Маленький, сине-зеленый. Мерцал лукаво, света почти не давая.

— Ты убил его?

— Да нет, порвал немного… пусть живет. А ты что же, новый способ охоты — на медведя с веткой? — фыркнул, отмахиваясь от светлячка.

— Ну да, — неуверенно улыбнувшись, сказал Огонек. — Ты ведь ушел, а грис не оставлять же ему! А они, наверное, вкусные…

Тот сдавленно хмыкнул, и расхохотался в голос. И Огонек понял, что тоже смеется. Протянул руку, и его кисть сжала горячая ладонь.

Вот зачем он возил меня по лесу, подумал мальчишка. Не мог найти случая заговорить нормально… ему тоже не хотелось быть одному. Только не упомяни вслух об этом, одернул себя, наблюдая за светлячком в волосах айо. Не поздоровится… и не в страхе дело, а просто — ну, вот такой он. Дитя Огня.

Потом на поляне сидели, ловя первые лучики рассвета. И без того было влажно, а еще роса выпала — крупная, и похолодало заметно. Огонек невольно придвинулся к южанину, тот положил горячую руку мальчишке на плечо, привлекая к себе. Словно пламя под кожей — не обжигает, конечно — человек ведь. Да… такой не замерзнет.

— Говорят, в нас — Сильнейших — течет кровь Огненного зверя, особенно в оборотнях. На юге он не водится, и кана там нет. А дед говорит, глупость все это.

— А что такое этот зверь?

— Такой… кто ж его знает, — Кайе задумчиво потер щеку. — Дед говорит, он вообще не живой.

— Мертвый? — поежился Огонек.

— Да нет. Ненастоящий, не зверь вовсе. Да не знаю. Пушистый. Я его гладил.

— О!? — подросток вскинулся, с невольным восхищением глядя на собеседника.

— Когда на реку Иска ехали. Он маленький, с хвостом не длиннее руки. Горячий. Только опасный — между двумя нашими пробежал, так одного парализовало почти на сутки, а у другого полтела в ожогах. А ткань его штанов только чуть потемнела. Вот такая зверушка.

— И ты гладить ее не боялся?

— Я-то? Нет.

— Знал, что тебя не тронет?

— Откуда мне знать? Захотел — и погладил, — уголок рта пополз вверх.

— Значит, огненные звери тебя не трогают… А меня ты назвал Огоньком, потому что привычно? Чтобы я был… из твоей стихии?

— Захотел, и назвал, — сумрачно буркнул Кайе.

Когда рассвело, снова тронулись в путь. Возвращаться Огоньку не хотелось, хоть и замерз, устал и бок побаливал. Никогда не было так спокойно. Подумал — а сколько человек оценили бы, скажи он, что с Кайе Тайау спокойно? Нет, кажется, с ума он все же сошел.

— Вы всегда убиваете воров? — спросил о том, что давно мучило.

— Да. Это учит других.

— А если человек просто ошибся?

— Ошибся? — округлые брови вскинулись, и такое недоумение отразилось на лице, что Огоньку стало неловко.

— Бывает… и от отчаяния.

— Отчаяние! Если наш — пусть придет к нам. Или к другому Роду, если под их рукой.

— А если у человека нет покровителей?

— Сам виноват, что никто не захотел его взять. Нужно стараться стать нужным, а не воровать. Слабые и никчемные не должны жить. И те, кто вносит раздор, причиняет больше вреда, чем пользы.

— Жестоко это, — опустил голову, разглядывая наборную узду.