Волк: Ложные воспоминания - Гаррисон Джим. Страница 26

Мы спустились с холма к рогаликовой кофейне «Сосуществование», где какой-то английский репортер угостил нас пивом и макаронным салатом в обмен на весьма сомнительные сплетни о гремевшем совсем недавно Сан-Францисском Ренессансе. Уолтер утверждал, что настоящий ренессанс происходит в Канзас-сити и что англичанину нужно лететь туда первым же самолетом, пока все не кончилось. Я слопал еще одну порцию макаронного салата, пока не кончилась щедрость патрона. За соседним столиком прикрывался газетой человек в деловом костюме. Мы сказали репортеру, что это федеральный наркоагент и что англичанина, поскольку он англичанин, сейчас депортируют за портфель с килограммом дури. Мы вышли и несколько часов простояли на углу перед кофейней, болтая с безымянными знакомыми. Самым интересным из них был Билли-кот, часто компании ради покупавший нам пожрать. Его законная жена работала по договору — сорок долларов за услугу. Билли-кот пару раз ссужал меня двадцатками и напоминаниями о том, скольких трудов стоят ему эти деньги. Еще у Билли имелись две студентки, сидевшие под кайфом на тайном складе в Чайнатауне, где, по его словам, их продержат еще не меньше двух лет. К тому времени он сможет на них положиться, поскольку других белых мужчин они не видят. Он утверждал, что обычно делает пять сотен в день, и я склонен верить — из этих денег минимум сотня уходит на порцию героина, и Билли всегда очень красиво одет. Я как-то ужинал с ним и с его женой, и почти весь вечер мы под разговор закатывали колесо за колесом. Билли постановил, что, пока его жена ебется за деньги, все в порядке, но стоит ей хоть с кем-нибудь лечь в постель бесплатно, это будет считаться изменой и потребует наказания. Сама эта мысль поразила мою протестантскую голову. Воистину развратные люди, а я тут сижу с ними и разговариваю, как ни в чем не бывало. Она смеялась и рассказывала истории про «джонов», по большей части пузатеньких заседателей, как у них ни разу в жизни толком не стояло, но при этом они хотят, чтобы друзья считали их половыми гигантами. Легко, отвечала она, и они всякий раз умоляли ее никому ничего не говорить. Кому она может что-то сказать? — удивлялась она вслух. Я ушел от них, разозлившись из-за студенток, которых держат в неволе. Билли сказал, что они привыкли и с нетерпением ждут его еженедельных визитов, но, если надумают сбежать, он сделает им «чик-чик» — это означало разрез ножом или бритвой вдоль носа, затем через верхнюю и нижнюю губы. Не всякий врач сможет аккуратно заштопать, а Билли сказал, что это обычное наказание для особенно непослушных блядей. Я был подавлен, как никогда прежде. Бедные девушки с очередью из китайцев. Изо ртов несет снежными грушами. После того вечера я стал держаться от Билли подальше.

Прислонясь к машине, мы поговорили о миссии Святого Антония, где каждый день в двенадцать часов кормят бесплатным ланчем. Кое-кто из бродяг приходит с банками, чтобы унести с собой то, что отказывается принимать его гнилой желудок. Я несколько раз тоже там ел с Уолтером или другими мятежниками с Норт-бич, мне нравилось разговаривать с монахами. К еде прилагалась таблетка витаминов и частенько блюдечко с мороженым. Но прошла пара месяцев, и уличная жизнь начала утомлять. На продолжавшейся три дня вечеринке в Филморе я наблюдал мерзкую групповуху. Девчонка была совсем молодая и совсем не в себе, хотя очень милая. Бонги, джин и все эти штучки. Я заглянул в спальню — влажные светлые волосы разметались по подушке, а глаза крепко зажмурены, явно от боли. Пятеро или шестеро еще дожидались обслуживания. Я ушел часа в три утра, чтобы успеть на рабочий автобус, заработать немного честных денег и вновь поселиться одному. Может, вернуться в Беркли к той библиотекарше. Или скопить немного денег и двинуться стопом обратно в Мичиган.

Четыре отвратительных дня я проработал с группой оклахомщиков, лишенных изящества и доброго юмора мексов. Они обитали в Окленде и слишком мало успели прожить в Калифорнии, чтобы получать пособие по бедности. Я вспомнил, как однажды поздней ночью проезжал в автобусе через Атланту и видел бледные лица с длинными бачками и тонкими губами. Старейшие американцы. Они курили перед дешевым баром — музыканты в галстуках-веревках на перерыве. Но мне нравится такая музыка, и если согнуть страну пополам вдоль горизонтальной оси, станет ясно, что северная деревенщина — зеркальное отражение своих южных дубликатов. Нищие. Часто таят злобу на чужаков. Презирают законы. Ищут опору одни в алкоголе, другие — в «старой доброй» фундаменталистской религии. Кое-кто из них мне, правда, понравился — легкая тень понимания, когда в полдень мы заговорили об охоте и рыбалке. Они сразу признали, что терпеть не могут Окленд, но дома нет работы. Вот и ушли покорять Запад. Большой восьмиколесник катит по дорогам. [73] Как тридцать лет назад Джоуды привыкали к хрому и неону вместо распотрошенной хлопковой земли. Невежество проявляется постепенно, наслаивается, словно осадок в устье реки. Бедняки всегда подозрительны, им так велит инстинкт, но ведь и богачи тоже, а уж средний класс подозрительнее всех.

Этой ночью у костра я услышал вой — далеко на востоке, может, в нескольких милях. Господи, это точно волк. Все свои вылазки я совершал либо на восток к озеру, либо на юго-запад к машине. Завтра пойду на север, там повыше, а потом на восток от палатки. Оказывается, четыре или пять тысяч лет назад индейцы добывали в этих краях медь, задолго до того, как Иисус въехал на осле в Иерусалим для последней демонстрации конфронтационной политики. Весь радикализм у меня в голове происходит в первую очередь из Библии. Вступление во взрослую жизнь со всем ее тогдашним сиропом эйзенхауэровской апатии только подлило масла в огонь. Безлунная лакуна, когда копилась энергия в тех, для кого жизнь была всего лишь цепочкой несправедливостей. Ложный период света и относительного спокойствия, когда властители нации играли в гольф и собирали миллиарды, а Конгресс коллективно ковырял в носу, выхрюкивая лень и нелепости. Нация продолжала срать в собственный ящик с песком и лишь недавно это заметила. Через много лет после того, как неприкрытую алчность репрессировали и по-простому поименовали бизнесом. Бизнес в бизнесе есть бизнес. Сеем ветер. Трудно понять, как вообще смогла устоять нация, зачатая в грабеже и возросшая на рабстве. Но нет ощущения ветхозаветного фатума — фатум современен и зарабатывается ежедневно. Соскреби лицо и увидишь под ним дерматиновый череп. Осень в Шайене. И корабли с миллионами рабов в трюме, чей мозг разъеден неволей. При основании столь сомнительном как можно даже заикаться о мире для этой нации? Неделю назад я видел в газете фотографию, на которой президент с вице-президентом занимаются спортом. Они напоминали брадобреев на воскресной прогулке, рубашки для гольфа прикрывали вяловатые сиськи. Сзади дизельная машинка, чтобы возить их преосвященства от лунки к лунке. В мире, где война от стенки к стенке, океан накрылся масляной пленкой, и погибли почти все киты. Пророки стонут и играют в ладушки-ладушки. М. Л. Кинг умер, увидав Божий Лик, — его глаза познали блаженство. [74] Тупиковый апокалипсизм молодых питается тяжелым роком и амфетаминами. В тридцать с небольшим лет я по-прежнему родом из девятнадцатого века, из сонного, замкнутого мира. Моя судьба — не делать ничего и никогда. Разве только вдохнуть жизнь в пару звериных шкур, сперев их с вешалок для шуб или подобрав на полах гостиных. Собирать их тысячами, складывать в гигантскую гору, пока не наберется достаточно для пристойных похорон. Полить керосином. Поджечь горящей стрелой, разумеется, взять собак, сесть и смотреть на огромный пожар, а если перед этим как следует напиться, то можно раздеться догола и вместе с собаками пуститься в пляс вокруг чудовищного костра, петь и выть до тех пор, пока не оживут сами звери или их души и призраки не поплывут вверх в перьях дыма. Я посыплю себя пеплом, начнется дождь и никогда не прекратится.