Бог долины - Болтон Джей. Страница 8

— Как только выдастся момент, я все тебе расскажу, — успокоил его певец. — Наберись терпения и без забот вкушай радости жизни. Да обо мне не забудь, ведь это я все так чудно устроил.

Внутри дом убрали по-праздничному: на земляной пол, присыпанный свежей соломой, постелили ковры, стены украсили ветвями цветущего жасмина, скотину выгнали на задний двор и тщательно обкурили углы благовониями. Конана и чрезвычайно довольного поэта усадили на почетные места из сложенных стопкой бараньих шкур за огромным низким столом, занимавшим всю комнату.

Женщины — невестки и дочери Дастана — появлялись одна за другой: кто с водой для умывания в медных сосудах, кто раздевал и разувал гостей и умащивал их благовониями, кто просто накрывал на стол.

— Как зовут тебя, милая? — учтиво обратился киммериец к черноокой красотке, натиравшей его тело розовым маслом.

Он заметил ее еще в первый раз, когда девушка приносили им воду, и сразу выделил среди других. Стройная, женственная, с совершенной фигурой, с изящным станом, превосходящим красотой изогнутые зингарские клинки. Без тени жеманства, она не бросала на варвара кокетливых взглядов, как большинство ее подруг, а была так естественна, что киммериец невольно залюбовался ею. Лишь взгляд ее глубоких черных глаз показался ему печальным, а улыбка, тронувшая губы девушки при звуке его голоса, немного грустной.

— Азада, господин мой, племянница почтенного Дастана, — тихо ответила она, скромно потупив взор.

— А меня — Ко… — варвар лишь вздрогнул от неожиданности, получив локтем в бок от Бахмана.

— Тебе незачем называть себя, господин, — улыбнулась Азада. — Всем жителям долины еще с колыбели известно славное имя небесного воителя Сияваша.

— Да, ты, наверно, права, — промычал в ответ варвар, одарив поэта испепеляющим взглядом.

Нежные и ловкие руки девушки, словно бабочки, порхали над киммерийцем, ласково касаясь его плеч и спины, и Конан зажмурился от удовольствия, млея, будто пригревшийся на солнышке кот. Он даже задремал от блаженства, но был безжалостно разбужен громким голосом Да-стана, разрушившим его сладкие грезы.

— Тебя, великий Сияваш, пришли приветствовать старейшины соседних сел. Дозволено ли будет им войти?

— Конечно, пусть войдут, и пусть разделят с нами этот стол, — радушно ответил Конан. — Да, и непременно позови всех уважаемых людей из этого села. Ведь именно к вам я пришел.

Старик расплылся от удовольствия, поклонился и, пятясь, вышел за дверь.

— А ты начинаешь вживаться в роль, — лукаво подмигнул ему поэт. — Смотри, какой стол — это же настоящий пир! Погоди, то ли еще впереди будет.

Что-то в последнем замечании или в самом голосе певца страшно не понравилось киммерийцу.

«Ох, не следовало мне доверять этому болтуну! В какую гнусную игру он умудрился меня втянуть?» — думал Конан, из-под нахмуренных бровей рассматривая беспечного поэта.

Но в это время в дверь вошли гости, и все внимание варвара обратилось к ним. Дастан по очереди представлял киммерийцу почтенных и уважаемых людей долины и рассаживал за столом. Народу посмотреть на Конана-Сияваша пришло столько, что к концу церемонии варвар уже откровенно скучал. Но вот все чинно расселись за праздничным столом, за которым еще оставалось достаточно места, и пир начался. Только тут Конан вспомнил, что он голоден, и не стал отказывать себе ни в чем. Длинные здравицы и полные хвалебных слов речи гостей нисколько не прояснили для него ситуацию, наоборот, все окончательно спуталось у него в голове. Одно только варвар для себя уяснил — этот Сияваш, за которого его принимали, считался полубогом у жителей долины, он был героем их легенд, но появлялся лишь в тех случаях, когда людям грозила опасность. Люди, сидящие в этой комнате и поднимавшие чаши с вином в его честь, ждали от Конана подвига. Какого — оставалось загадкой?

«Героем хорошо быть за столом, богам — жить в небесных дворцах, а ходить по земле, ища на свою голову подвиги — это дело иное», — рассуждал киммериец.

Он себя героем не считал, он был воином. С уходом юношеских лет исчезло и стремление к славе, ему и так ее было не занимать. Но он не был трусом и не бежал от опасностей, хотя и не искал их никогда. Вопрос напрашивался сам собой — что, собственно, он тут делает? Однако исправлять положение было уже слишком поздно. На него с восхищением и надеждой взирали десятки человеческих глаз.

«Ну, поэт, ты кашу явно пересолил.»

Конан гневно стрельнул взглядом в сторону певца, но тут же его гнев растаял. Чем-то этот бродяга был симпатичен варвару: поэт уже успел до красноты в глазах налиться вином, хотя, казалось, ни на миг не закрывал свой болтливый рот, и пребывал на небесах блаженства. Конан лишь усмехнулся и решил подпортить бродяге праздник — довольно обжираться и пить вино.

— Бахман, друг мой, почему бы тебе не спеть для нас? — громко, чтобы все слышали, произнес Конан и вернул подмигивание поэту.

Просьбу героя тут же дружно поддержали развеселившиеся гости — отказать было невозможно. Бахман поперхнулся, закашлялся, лицо его налилось пунцовой краской, затем пошло белыми пятнами.

— Достоин ли ничтожный из поэтов услаждать слух богов? — попробовал он отвертеться.

— Не скромничай. Стихи твои прекрасны, как эти горы, а голос сладкозвучен, словно мед, — улыбнулся ему киммериец.

— Благодарю, — поклонился поэт, еще немного и он готов был наброситься на ухмыляющегося варвара. — Но я не могу петь без музыки.

— О, не беспокойся об этом, — поднялся из-за стола Дастан. — Моя племянница Азада чудесно играет на флейте и охотно поможет тебе.

«Какая удача», — подумал Конан. Он был не прочь еще раз полюбоваться красотой девушки.

Бедолаге Бахману не оставалось ничего, как только сдаться. Вошла Азада — сама скромность и чистота, и все глаза в восхищении обратились к ней.

А когда она заиграла, то все разговоры за столом стихли сами собой, и дом наполнился чарующими звуками волшебной музыки. К чести поэта, он тоже не ударил в грязь лицом; стихи, правда, немного хромали, но этот недостаток он восполнил за счет звонкого голоса и природного слуха.

После первой перемены блюд к пирующим присоединились женщины, что было в обычае горцев. Конану этот обычай понравился, и он тут же усадил Азаду рядом с собой. Старик Дастан от радости чуть не прыгал и в ладоши не хлопал, польщенный «божественным» вниманием к своей племяннице. Да и сама красавица была тронута заботой варвара и не скрывала к нему симпатии.

Веселье разгорелось с новой силой и продолжалось далеко за полночь. Сегодня веселились все жители долины; в каждом селе, в каждом доме был праздник — вернулся Сияваш, а значит, все печали позади.

Отяжелевшие от обильной еды и выпитого вина гости уже разошлись. Особо подгулявших уводили под руки. Азада проводила Конана в спальню и застелила его ложе мягкими шкурами. Они уже о многом успели поговорить, но не настолько, чтобы отпустить друг друга.

— Прошу тебя, останься, — сказал киммериец, с нежностью взяв ее за руку.

И она осталась, слова были и не нужны…

Но насладиться счастьем им не дали. Дверь тихонько скрипнула, и кто-то заглянул в комнату. Послышался до боли знакомый голос:

— Вот здесь, кажется никого нет. Входи же, душа моя, — медоточиво звал поэт.

— Пошел прочь, пес! Здесь сплю я! — рявкнул Конан.

— А богоравный Сияваш, — не растерялся Бахман. — Спи, спи. Мы тут тихонечко в уголке побеседуем о поэзии.

Певец за руку втащил за собой в спальню девушку.

Одним прыжком киммериец оказался рядом с ними и схватил поэта за шиворот.

— Ты, кажется, не слышал моих слов! — Без видимых усилий он выставил бродягу за порог и вслед за ним мягко выпроводил девицу.

— Что ты себе позволяешь, самозванец! — громким шепотом возмущался Бахман.

— Еще вернемся к этому разговору, — ледяным тоном пообещал варвар отшатнувшемуся поэту и хлопнул дверью у него перед носом

Азада беззвучно смеялась, сидя на ложе и обхватив руками колени.