Пророчество Предславы - Фомичев Сергей. Страница 5
Дух Вихря ещё не покинул этот мир. То, что случилось в Сельце, задержало его. Если бы не Сокол, колдуну, пожалуй, удалось бы поднять из могилы своё прежнее тело, обойдя примитивные ухищрения селян. И тогда он показал бы злобным людишкам, и в особенности Леонтию, что не следует обижать его родственников. Но Сокол своим чародейством порвал связь с плотью, забрал почти всю силу, и Вихрь ничего предпринять не мог. Лишь наблюдал, маясь бессилием, как Елену едва не сожгли на костре и вынудили бежать из села.
Сам он уже ничего не мог, но прежняя связь с владыкой осталась. И осталось одно-единственное страшное средство. Из тех, что берегут на самый крайний случай и молят богов чтобы случай этот не наступил. Ибо для того, кто решится, оно означало подлинную смерть. Уход в ничто.
И не стал бы Вихрь к нему прибегать, даже ради любимой племянницы, но вскипел в нём гнев, накатила жажда отмщения. И вечное скитание бесплотным призраком не показалось ему чрезмерной платой за сладостный миг мести.
Ночью над свежей могилой поднялся огненный шар. С сильным треском он вспыхнул, на миг озарив всё вокруг, и исчез. Селяне увидели вспышку, и многие связали это явление с помершим колдуном. Но никто не догадался, что означает знамение, и какие сулит беды селу…
Дух перестал существовать. Но подлинная смерть дала ему силу, и он воззвал к своему прежнему владыке, и потребовал мести. И упокоился, уверенный, что месть неизбежна, сколько бы времени она не заняла. Его хозяин всегда возвращал подобного рода долги.
Окрестности Полоцка. День спустя.
В двух верстах на полуночь от Полоцка тоже стояло когда-то Сельцо. Теперь здесь крестьяне не жили, а на месте Сельца давно уже расположился женский монастырь с величественным Спасо-Преображенским храмом и древней усыпальницей полоцких иерархов.
В прежние времена толпы паломников и пилигримов приходили поклониться могилам великих подвижников — Мины, Дионисия и прочих, имён коих предания не сохранили.
Но с некоторых пор поток их иссяк, и посетители стали в обители редкостью. Виновником запустения считали Ольгерда, Литовского князя, у которого с самого начала не заладилась дружба с Москвой. Будучи одновременно и православным, и язычником, он не вмешивался в церковные дела, но всё, что касалось московской митрополии, держал под строгим надзором.
В и без того тихой обители стало ещё тише. Лишь изредка раздавался гул монастырского била, возвещающего о начале службы.
После Первого часа одна из схимниц, немолодая уже монахиня Мария, взяв в своей келье книгу, отправилась к усыпальнице иерархов. Здесь, на скамейке возле надгробных плит, в месте удобном для духовных исканий и размышлений, её ожидала игуменья Феодора.
Подойдя к владычице, Мария попросила благословения. Получив, осталась стоять, пока Феодора не предложила сесть рядом. После долгого молчания игуменья произнесла:
— Сестра Ирина в тяжелом недуге. Скоро она покинет нас.
Обе помолчали.
— Но мы не должны забывать о долге, — продолжила Феодора. — Вместо Ирины сегодня пойдёшь ты.
Не сказав в ответ ни слова, Мария склонила голову. Она уже знала, что Ирина угасает и больше не может вставать, а значит, кому-то нужно её подменять до тех пор, пока не будет избрана новая посвящённая.
Игуменья сделала знак рукой и Мария, ещё раз поклонившись, отправилась в путь.
Покинув обитель, она огляделась. Солнце с каждым днём припекало сильнее и от весенней грязи почти не осталось следа. Широкие, полные ещё неделю назад лужи, совсем исчезли, оставив после себя язвы потрескавшейся земли. Вдали виднелись стены Полоцка, с манящими путника воротами, но Мария пошла вовсе не в город. Она направилась к мужскому монастырю, что располагался на полпути к Полоцку. И такая цель отнюдь не смущала схимницу. Она не раздумывала и не оглядывалась, напротив, шла с видом человека, выполняющего какое-то важное поручение.
Так повелось давно, никто уж и не помнит с каких времён. Но каждый день независимо от погоды и времени года в восемь утра и в восемь вечера из ворот Евфросиниева женского монастыря во имя Спасителя уходила к Евфросиниеву мужскому монастырю во имя Пресвятой Богородицы одна из старших монахинь. Кроме игуменьи их было шесть. Шесть схимниц, посвященных в тайну.
Мария шла, а мысли её блуждали в далеком прошлом, которое открылось ей за чтением той книги, что и теперь несла она с собой.
Давным-давно, когда не стояло ещё в этом месте ни храмов, ни монастырей, по этой же самой дороге неслась в ночи на вороном коне юная Предслава. Ей тогда только-только исполнилось двенадцать лет, но вряд ли по всей полоцкой земле можно было сыскать когда-либо более отважной женщины. Она сбежала от родителей, что сговорились выдать её замуж. Сбежала, подчинившись тогда ещё смутному порыву. И неслась на отцовском коне не вполне уверенная, что не станет потом раскаиваться. Слёзы рекой текли из её глаз. Влага во встречном потоке воздуха растекалась по лицу и, подсыхая, холодила кожу. Она хоть сейчас повернула бы обратно, если бы не стоящая перед глазами похотливая рожа отпрыска мелкого князя, к которому, как бы в гости, её привезли родители.
Предслава бежала от рабства, на которое обрекало её ненавистное замужество. Ей, дочери Святослава и Софии, внучке легендарного Всеслава Чародея и Владимира Мономаха, идти замуж за прыщавого недоноска дальнего родича пусть хоть и самого киевского князя?
Сопливый щенок и читать-то толком не умеет. Только и знает, что дурацкие соколиные охоты, да походы с мечом на робких и безоружных селян. Та ещё забава. А она в свои двенадцать лет уже владеет и славянским, и греческим. И не только читает — делает списки, переводы, и даже пробовала себя в летописании.
Отца жалко, конечно. Он так её любит. Он так потакал её детским желаниям. Да и замуж собирался выдавать по своему разумению для её же, Предславы, блага. Ну, что ему стоило оставить дочь при себе?
Нет, её ждёт иная судьба, иное будущее. Своевольная внучка Всеслава Чародея, она собиралась сама создавать свою судьбу. Она мечтала о могуществе. Не о той убогой власти, что имеют князья. Довольно она насмотрелась на жалкие и никчёмные дрязги отца и дядьёв. Нет. Она не желала владеть землями и людьми. Но хотела влиять на умы их и души. Предслава знала, что способна на это. Скорее к тётке в обитель. Тётка не выдаст.
Тётка не выдала, но и в монастырь не взяла — приставила отроковицу к книгам. Семь долгих лет девушка провела в архиве Софийского Собора. Семь долгих лет пролетевших как один миг. Она жадно читала свитки и книги, грамоты и писания. Она стала разбираться в политике, медицине, богословии, вопросах мироздания, истории и даже воинском деле. Но всё больше и больше захватывала её история собственного деда, князя-волхва. Ах, что за дед у неё был. Лишь герои былин и греческих легенд могли бы сравниться с ним. Вот только стояла за деяниями деда какая-то мрачная тайна, которая не давала покоя юной послушнице. И теперь целью Предславы стало найти ключ, разгадать все хитросплетения дедовых заклятий. И, кто знает, может быть ей, удастся когда-нибудь приблизиться к источнику мрачной силы?
Её постригли в монашки, дали новое имя — Евфросинья, хотя многие и спустя двести лет называют её Предславой. С новым именем она взялась за дело. В двух поприщах к полуночи от Полоцка основала женский монастырь и стала его игуменьей. В девятнадцать лет. Однако, посвятив себя богу, она не ушла от мирских забот, кипучая энергия не позволяла замкнуться в монастырских стенах. Спасскую обитель она превратила в сосредоточие своего влияния. И девичьи мечты о могуществе обрели новую силу.
Оставалась правда одна препона — суть и глубину замыслов мало кто понимал из недалёких монашек. Предславе понадобились люди своего круга. И она нашла выход — привела в монастырь сестёр Гордиславу и Звениславу. Отец, понятно, в восторг не пришёл. Просто взбесился. Непутёвая дочь захватила власть в княжеской семье, не обращая внимания на отцовские дела, которые и так шли из рук вон плохо. Задуманные им династические браки рушились один за другим. Братья за его спиной ухмылялись, не зная, что скоро настанет и их черед. Зато София, мать Предславы, напротив, переменила своё прежнее мнение и чем могла, помогала трём сестрам.