Меч и щит - Березин Григорий. Страница 84

Она скинула не только сапожки, но и рубашку с шароварами, оставшись, однако, не обнаженной как статуя, а в странном черном шелковом треугольнике на бедрах, походившем на штаны без штанин. Лучше я описать этот наряд не могу, тем более что глядел я, повторяю, не на него и не на красавицу, а на статую и дубовый венок.. В моем сознании дубовый венок был неразрывно связан с особами, танцевавшими в полнолуние голыми на лесных полянах. Сам я этого танца, правда, ни разу не видел, но слышал немало, равно как и про другие обряды таинственных лесных жриц.

— Ты… ты… стрега? — запинаясь, произнеся и невольно схватился за рукоять кинжала — в тесноте каюты он будет куда сподручней меча.

— Что ты знаешь о стрегах, северный варвар? — пренебрежительно усмехнулась она, делая вид, что не замечает моего движения.

— Достаточно, — резко ответил я, задетый тем, что меня путают с соплеменниками Агнара, хотя, наверно, здесь, на юге, мы все считались северными варварами: и соотечественники Эгмунда Голодранца, и анты, и ухрялы, и жунтийцы, и вюрстенцы, и, наверное, даже михассенцы, хотя последние жили буквально в двух шагах от Тар-Хагарта. — Стреги — это ведьмы, совершающие по ночам в лесах свои колдовские обряды. Они приносят человеческие жертвы, не вступают в сношения с мужчинами и не почитают никаких богов…

Тут я умолк, осознав нелепость своих слов, так как из них вытекало, что уж кем-кем, а стрегой эта смуглянка быть никак не могла. Хотя бы потому что она чтила по крайней мере одну богиню, чье серебряное изваяние, собственно, и навело меня на мысль, что предо мной — стрега. И потом, судя по тому, с какой быстротой она избавилась почти от всей одежды, с мужчинами ей доводилось иметь дело… Ведь даже в том, что она оставила на бедрах нелепый треугольник из черного шелка, проглядывало умение возбудить мужчину, присущее скорее опытной порне, чем неискушенной девственнице. Впрочем, девственницей красотка и не была — уж это-то я определил с первого взгляда, но как-то не придал значения.

Однако смуглянка не стала ловить меня на противоречиях, а уселась на подушке, скрестив ноги, и жестом предложила сделать то же. Все еще слегка настороженный, я устроился напротив нее, убрав руку с кинжала, но готовый дать отпор любым колдовским штучкам.

— Отчасти ты прав, — кивнула она, — хотя стреги все-таки почитали Древних Богов, но полагали, что никакие изображения не нужны, так как боги живут повсюду вокруг нас: в деревьях, в животных, в камнях и даже в людях — не во всех, конечно, лишь в некоторых; и стреги умели определять наличие в людях, деревьях и прочем большей или меньшей оренды [44]… Но это не имеет значения, потому что — запомни это хорошенько — никаких стрег больше нет!

Я хотел было возразить, но она опередила:

— О, разумеется, еще осталось несколько сотен старух, которые упрямо держатся за прежние обычаи, но у них нет будущего. К ним никто не идет в обучение, и, когда они перемрут, исчезнет и их ковен. А молодые стреги еще двадцать лет назад признали правоту Камиллы и пошли ее путем.

Заслышав это имя, я мигом насторожился, поскольку так звали, если верить Скарти, мать Фланнери, а он, внезапно сообразил я, ни о ней, ни о себе так и не рассказал. Я не раз давал себе обещание расспросить его, но почему-то всякий раз этому что-то мешало. Ладно, мысленно поклялся я, вот встретимся опять, и он больше не отвертится. А пока не мешает вызнать все, что можно, у этой нестреги…

— Каким-каким путем? — спросил я. — И кто такая эта Камилла?

— Ты уверен, что тебя интересует именно это? — промурлыкала в ответ она и слегка повела плечами, отчего ее груди приятно заволновались.

— Уверен, — твердо ответил я, стискивая зубы. И соврал не моргнув глазом: — Меня всегда занимало, что, собственно, за цели преследовали стреги: политические, религиозные или какие-то иные. Если расскажешь, то я буду очень благодарен.

— Ну хорошо, — глубоко вздохнула она. — Если тебе это интересно, слушай. В далекой древности на месте, где сейчас располагаются Алалия, Романия, Михассен и Северный Чусон, жили племена туатов. Они много чего знали и умели, но своего государства не создавали, так как их жрецы-мудрецы считали это излишним, ведь их почитали во всех племенах, а если б какой-то вождь объединил эти племена и стал королем, то им, пожалуй, пришлось бы склониться перед его властью, и вообще первенство перешло бы от жрецов к воинам…

Я громко застонал:

— Слушай, ну сколько можно?! Третий раз за последние три дня стоит только о чем-то спросить, как меня кормят древней историей. Я же ведь хочу лишь узнать, кто такая Камилла, при чем тут давняя грызня трона и алтаря?!

— Я ведь предлагала заняться делом более приятным, — обиделась моя рассказчица, а я подумал: «Что-то не припомню такого!» — А ты спрашивал, кто такие стреги и к чему стремились. Вот я и излагаю. А уж как излагать, это мне, наверно, лучше знать! Впрочем, если предпочитаешь перейти от разговоров к действиям… — И она положила руки на бедра с явным намерением удалить с них шелковый треугольник. Будь на ее месте другая, я бы такой жест только приветствовал, но сейчас меня больше занимало знание.

— Нет, излагай, как считаешь нужным, но по возможности не вдаваясь в политику давно минувших времен.

— Как угодно, — пожала плечами она. — Только никакой, как ты выражаешься, политики в моем рассказе нет — одна история, правда изустная, потому что письменностью туаты так и не обзавелись, жрецы считали и ее излишней, мол, будет мешать бардам и филидам развивать память. И это, конечно, тоже не способствовало объединению туатов, хотя бы для совместного отпора врагу. Поэтому когда жунтийцы стали сколачивать первую в Межморье гегемонию, они без труда разбили туатов и обложили их данью. А когда туаты восстали против их господства, то были с легкостью разгромлены и лишены половины земель. Когда гегемония перешла от жунтийцев к вендам, туаты снова попробовали скинуть иго, и венды, опять же без труда, потопили восстание в крови. После того как рухнула гегемония вендов, туаты решили, что смогут наконец вздохнуть спокойно и зажить по-старому, но тут…

— Но тут, в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году, их покорили левкийцы во главе с царем Леонтом, — вставил я, вспомнив читанную когда-то «Историю Левкии» Агасикрата и отождествив наконец загадочных туатов с хорошо известными историкам гиатами.

— Если ты дальше сам знаешь, то нам незачем тратить время на разговоры, и мы можем…

— Нет-нет, рассказывай, — попросил я, видя, что она снова берется за черный треугольник.

Она состроила гримаску, как бы говоря «дело твое», но рассказ продолжила, и я теперь воспринимал его лучше, поскольку мог сопоставлять услышанное с тем немногим, что знал о гиатах из истории. И оценил юмор безвестного левкийца, переименовавшего загадочных туатов во вполне понятных гиатов, то есть свинопасов.

— При левкийской гегемонии туатам жилось вполне сносно, так как платили они теперь не дань, размеры которой определяла только жадность жунтииских и вендийских князей, а подати, распределенные на всех подданных левкийской державы. Но для туатов это мягкое владычество оказалось хуже жестокой власти жунтийцев и вендов. Те требовали от туатов лишь одного — покорности и дани. А левкийцы втягивали их в свои войны, в управление государством, во всякие состязания. И народ стал забывать исконные обычаи и даже родной язык. То же самое продолжалось и при ромеях, только еще в большей мере, потому что ромеи забирали юношей служить в свои легионы и они возвращались домой уже настоящими ромеями. И жрецы-мудрецы предали свой народ, войдя в ромейское жречество и подчинившись понтифику. Они стали поклоняться чужим богам, даже не называя их для приличия туатскими именами. Нет, они чтили всяких там Марсов, Юпитеров, Юнон и прочих беллон с венерами. А своих богов туаты забыли…

И вот тогда спасать народ решили женщины, и среди туатов появились стреги. Они стремились сохранить в чистоте древние верования и тем самым сохранить туатов как народ. Но неизбывное проклятие туатов — разъединенность — проявило себя и теперь, потому что стреги чуть ли не сразу раскололись на тех, кто призывал удалиться от мира и хранить древнюю мудрость в лесных убежищах, передавая ее девушкам, добровольно шедшим в обучение, и тех, кто требовал не удаляться от мира мужчин, а наоборот — вспомнить, что когда-то женщины туатов сражались бок о бок с мужчинами, и передавать древнюю мудрость людям, проверенным в бою. Эти последние оказались в меньшинстве, и их изгнали из мест, населенных потомками туатов. В поисках пристанища они ушли на север, где впоследствии стали называться…