Меч и щит - Березин Григорий. Страница 9

Как бы то ни было, продвигались мы быстро, собирая по пути конную знать, успевшую прослышать о вторжении и поспешить на соединение с войском. Однако общая численность увеличилась незначительно.

В Медах мы не сворачивали и, хотя уже темнело, не давали отдыха коням и людям, пока не подъехали к Межумошкам. Там мы спешились и, даже не отведя лошадей подальше назад, как предполагалось по плану, без сил повалились на траву и уснули, кое-как завернувшись в одеяла. Во всяком случае, я поступил именно так. Утром я обнаружил неподалеку шатер матери, — надо полагать, телохранители королевы улеглись спать позже меня. Но это уже мелочи.

Несмотря на усталость, проснулся я рано, как и многие в нашем лагере. Увидев среди вставших барона Одо, я подозвал его жестом. Мы поднялись на небольшой взгорок и посмотрели на лагерь жунтийцев. Среди многочисленных разноцветных шатров не попадалось на глаза ни одного человека, только привязанные к кольям лошади. Я лишь головой покачал, дивясь самоуверенности Гульбиса. Тот настолько уповал на внезапность своего набега, что даже не выставлял на ночь часовых.

— Думаешь, пора? — полувопросительно обратился я к Одо.

Тот кивнул:

— Да. Пусть их разбудит пение наших боевых труб.

— Отлично.

Мы вернулись в лагерь и обнаружили, что мать уже распорядилась поднять лежебок и отогнать в тыл всех небоевых коней.

Затем я приказал воинам построиться в боевые порядки за взгорком, в виду жунтийского лагеря. Полторы тысячи гоплитов образовали фалангу в десять воинов глубиной, а на флангах я расставил по двести верховых стрелков вперемежку с тяжеловооруженной дворянской конницей.

Телохранителей матери я решил оставить в резерве на взгорке, откуда королева вовремя увидит, куда требуется прислать подкрепление. Там же, на холме, мы собрали всех тагмархов, чтобы отдать им распоряжения и напутствия перед битвой. Последнее я предоставил матери, и она сыграла свою роль блестяще. Ее слова «Ступайте, и пусть каждый выполнит свой долг», несомненно, попадут во все исторические труды. Но дальнейшие ее речи понравились мне гораздо меньше.

— А мы с принцем Главком будем наблюдать за ходом боя отсюда и в случае чего своевременно поможем.

— Минуту, — отставил я уже готовившихся разойтись по своим частям командиров. — Нам с Ее Величеством надо еще кое-что обсудить наедине. — И, решительно взяв мать под локоть, я чуть ли не силой увлек ее за пределы слышимости.

— Ты не можешь заставить меня торчать тут, словно пришитого к твоей юбке, под защитой телохранителей. Я уже не мальчик, и если меня назначили стратегом в этом походе, то я должен быть среди своих воинов.

— Возможно, я поспешила с этим назначением. Твои слова показывают, что ты еще не дорос до звания стратега. Вспомни, как действовал твой отец — он всегда руководил боем с какой-то возвышенности, а не бросался вперед на врага, размахивая мечом. И правильно — у каждого свое место в сражении. Гоплит — в рядах фаланги, его долг — стойко отражать натиск врага. Стрелки находятся чуть впереди по краям фаланги, конница — там же, охраняет стрелков в случае неприятельского натиска и преследует разбитого противника. А место полководца — позади войска, дабы видеть всю картину боя и перебрасывать войска туда, где они нужнее всего. Только мальчишка может думать, что полководец несется в бой на белом коне впереди всех.

Пока она холодно отчитывала меня, я чувствовал себя тем самым мальчишкой. Я б, пожалуй, уступил ей, как уступал всегда, тем более что ее доводы выглядели вполне разумными, но вот про отца и белого коня она упомянула зря. Тогда у меня действительно был белый красавец конь по кличке Светозар (с Угольком я встречусь только через год), и ее слова меня сильно уязвили.

— Отец мог себе это позволить, — огрызнулся я, — за ним уже числились десятки битв и побед, и ему не требовалось доказывать свою храбрость. Его место и впрямь было бы здесь, на холме, где будешь ты. А я должен в передних рядах подавать воинам пример мужества и служить им знаменем.

— Пойми, Главкион, — тон матери от надменно-царственного перешел в жалобно-просительный, — ведь я же о тебе беспокоюсь. Что, если тебя ранят? Или, не дай боги, еще и убьют?

В другое время меня бы, может, и тронула материнская забота, поскольку видел я ее, прямо скажем, нечасто. Но обращение ко мне по имени Главкион настолько возмутило меня, что все остальное я пропустил мимо ушей.

— Я не Главкион! Никогда, слышишь, никогда не зови меня больше Совёнком! Я Главк! Светлый! Блистающий! Названный в честь бога рыбаков!

Назвав меня ласкательным детским именем, мать задела не до конца затянувшуюся рану. Вся ребятня замка отлично знала, что означает это слово, и, лишенная по молодости лет благоговения пред царственными особами, до того задразнила меня, что пришлось научиться драться прежде, чем читать и писать. И я не раз плакал из-за этого дурацкого имени, пока Архелай не понял, что меня мучает, и не разъяснил по-отечески, что Главкион — это уменьшительное от Главк, а так звали бога рыбаков во времена, когда Левкия владела землями от моря до моря и среди левкийцев еще были рыбаки с сетями и гарпунами, а не удильщики, как сейчас.

Забывшись, я орал так, что тагмархи стали на нас оглядываться. Тогда я заставил себя успокоиться и заговорил более мягким тоном:

— Пойми, мать, нас испытывают на прочность. Надо показать всем этим стервятникам, что есть кому защищать наши границы. И показать именно здесь и сейчас. А в случае чего… меня ведь, в отличие от тебя, есть кем заменить.

Моя вспышка настолько ошеломила мать, что она не сказала ни слова, когда я, вернувшись к тагмархам, сообщил, что королева решила сама руководить боем с холма, а я буду с конницей на правом фланге. И, шагая к своему месту в строю, я чувствовал себя окрыленным. На мой взгляд, я одержал такую большую победу, что справиться с жунтийцами представлялось уже пустячным делом. Ну подумаешь, у них, судя по количеству лошадей и шатров, троекратный перевес в силах. Много он им даст при этой диспозиции? Наша победа уже, можно сказать, дело решенное!

Вскочив на Светозара, я подъехал к своим стрелкам и взмахнул рукой, давая знак трубачам. Те вышли вперед и пронзительно затрубили, вызвав в жунтийском лагере ответное пронзительное ржание коней. Разбуженные шумом жунтийцы выскакивали из шатров и беспорядочно метались по лагерю. Будь у меня побольше сил, я бы напал именно тогда, но при нашей численности в этой свалке нас просто задавили бы численным перевесом. И поэтому я сидел, не шевелясь, в седле и ждал, когда жунтийцы разберутся, что к чему и кому куда. Разобрались они, надо сказать, на удивление быстро и, оседлав коней, выстроились сплошной желтой массой против нашего фронта. И какой-то миг оба войска неподвижно стояли в молчании друг против друга.

Наконец где-то в рядах неопушенных одуванчиков заиграла труба, подавая сигнал к переговорам. Я сделал знак ответить тем же.

На желтом фоне жунтийских воинов появилось голубое пятно, и на середину поля выехал всадник. Я двинулся ему навстречу, и мы остановились примерно в сорока шагах друг от друга. Какую-то минуту мы молча измеряли один другого взглядами, он — спокойно, а я — с ненавистью. И моему гневному взгляду предстало совсем не то, чего я ожидал. Передо мной сидел на гнедом жеребце вовсе не балладно-эпический злодей, а статный, довольно красивый мужчина лет сорока — сорока пяти, с правильными чертами лица и глазами янтарного цвета. Волосы его скрывал простой, без забрала или носовины, шлем с летящим лебедем на конце шишака. Такой же белый лебедь на голубом поле украшал и его щит, и я без труда догадался, что предо мной не кто иной, как сам Гульбис. Впрочем, если б у меня еще и оставались какие-то сомнения, они бы быстро развеялись, ибо, заговорив наконец, он в первую очередь представился:

— Я — Гульбис, сын Вейопатиса, сына Андая из рода Хальгира, сына Юрате, владетельный князь Судавии и радасин Жунты. С кем я говорю?

— Ты имеешь честъ говорить с Главком, сыном Архелая, царя Левкии и Хельгваны, королевы Антии; наследным принцем Антии, царем Левкии и князем Вендии, — ответил я в тон ему, слегка подчеркнув свое более высокое положение по сравнению всего лишь с князем.