Вуаль тысячи слез - ван Ластбадер Эрик. Страница 68

— И о чем же они беседовали?

— Нит Батокссс очень интересовался саламуууном.

— Я тоже им интересуюсь. Саламуууном торговал Консорциум Ашеров. Только они знают, где его производят. Мой отец считал, что ради этого секрета Элевсин Ашера убил моего дедушку. Только зачем Ниту Батоксссу встречаться из-за саламуууна с Курионом, да еще тайно?

— Как и все моряки, Курион занимается контрабандой, не так ли?

— Верно, он весьма успешно торгует лаагой. Но ведь не саламуууном! Это просто невозможно! Ашеры, которые стали контролировать Консорциум после гибели Элевсина и его семьи, следят за процессом торговли еще тщательнее, чем их предшественники.

— И все же нейронная память определенно зафиксировала, что в основе отношений гэргона и моряка лежит саламууун.

Курган засмотрелся в таинственные глаза Рады. Он был доволен — при первой же встрече она сообщила ему важную информацию о гэргоне. Если он узнает, чем занимаются Нит Батокссс и сараккон, то получит так необходимое превосходство над гэргоном. Правда, ДЛЯ этого придется пообщаться с Курионом.

— Ты молодец, — похвалил он. — Хотя больше мы встречаться не будем. Не желаю вызывать подозрения у твоих посетителей. Однако мне потребуются периодические отчеты. Поняла?

— Да, регент!

— Используй инфодесятиугольники. — Курган махнул рукой в сторону двери. — Пойдем, я познакомлю тебя с моим доверенным хааар-кэутом. Раз в неделю он будет приходить в «Кровавый прилив», ты станешь его обслуживать сама, а на дно кубка положишь инфодесятиугольник. Таким образом твоя информация будет незаметно поступать ко мне.

Рада кивнула и уже пошла к двери, когда правитель остановил ее.

— Расскажи мне про семь Порталов.

— Я ничего об этом не знаю. Что это за Порталы?

Курган пожал плечами, будто это было совсем не важно. Нит Батокссс так старался обнаружить эти Порталы и упомянул, что отблагодарит каждого, кто сообщит хоть какую-то информацию.

— Попробуй что-нибудь выяснить, поспрашивай посетителей. Если что-то узнаешь, сообщи мне.

Регент плотно притворил дверь за Радой.

Терреттт стал запоминать сны. Особенно один из них. Этот сон повторялся довольно часто, и днем, и ночью, оставляя отпечаток на той части мозга Терреттта, которая функционировала более-менее нормально. Так что сон запоминался помимо его воли. Он снился давно, так давно, что Терреттт уже начал к нему привыкать. Хотя то, к чему он привыкал, выглядело воистину жутко.

Во-первых, во сне было темно, во-вторых — холодно. Так холодно, что Терреттт начинал дрожать, как только над ним смыкались ледяные черные волны. Потом он просто висел в этой воде вверх ногами. Почему-то именно отсутствие твердой опоры пугало больше всего. Даже больше, чем темнота и холод, в которых тоже было мало приятного. Впрочем, Терреттта страшила и тьма. Он был уверен, что весь этот шум, голоса и прочие звуки, которые, словно бешеные дикари, раздирали ему голову, доносятся именно из темноты. Дело в том, что тьма эта была особая. Не индиговая сумеречная темнота, которую он часто изображал на своих картинах, не бархатная темнота лунной ночи и даже не мрачная чернота полуночной грозы. Нет, здесь крылось что-то другое, глубже и страшнее. Его словно пропитало недоброе бормотание и зловещие заклинания, полные ненависти, зависти, мести, извращенного желания завладеть чужой жизнью и затушить ее, как жалкий огонек свечи.

Во сне Терреттт погружался в ту темноту, в воду, на вкус напоминающую смесь желчи с горечавкой. Он чувствовал, что рядом есть кто-то еще, что этот кто-то так же, как и он, висит вниз головой и… чего-то ждет. Его раздирали ужасные предчувствия и, конечно, страх. Вода скользила по телу Терреттта, будто тысяча змей, от прикосновения которых ему становилось жутко. Он ненавидел змей за их скользкие прикосновения, вездесущесть и черные мрачные мысли. Именно поэтому Терреттт ненавидел и воду. Пошевелиться он не мог. Чем больше Терреттту хотелось выбраться из воды, тем глубже он погружался. По щекам катились слезы. Не в силах пошевелиться, он чувствовал себя полностью беспомощным.

Терреттту казалось, что из глубины что-то поднимается. Что? Ответа он не знал, потому что в этот миг всегда просыпался. Но каждый раз Терреттт чувствовал себя одинаково — злоба приближающегося существа была столь велика, что она обжигала художника запахом сожженных домов и несбывшихся мечтаний, от которого он задыхался, не в силах даже закричать.

Несколько раз ему казалось, что он подавится собственными рвотными массами, что не сможет раскрыть рот и задохнется. Однако желудки продолжали сжиматься, пока их содержимое поднималось к горлу. Его сердца колотились так судорожно, что Терреттт не сомневался — они вырвутся из грудной клетки, а бешеный пульс разорвет тело на куски. Нервы натянулись, как струна, и он мечтал лишь о том, чтобы потерять сознание и хоть ненадолго забыться.

Итак, Терреттт чувствовал, что кто-то очень злобный поднимается к нему из черной глубины, чувствовал, как открывается пасть, безжалостная, словно отравленные зубчатые ворота Н'Луууры.

Оно приближается, приближается, приближается… Сейчас оно проглотит его целиком.

Тут Терреттт открыл глаза и стал всхлипывать.

В палату вбежал Кирллл Квандда, услышав гортанное урчание и дикие крики. Терреттт начал биться о стены палаты, страдая от того, что не может закричать: «Уберите его отсюда! Уберите его! Уберите!»

Он давно привык к прикосновениям Кирллла Квандды и знал, что дэйрус не причинит ему вреда. И все же какая-то часть мозга Терреттта, пораженная кошмаром, трепещущая и дрожащая, заставила его содрогнуться от прикосновения. Он попытался укусить Кирллла Квандду. Почему? Терреттт и сам не мог этого объяснить. Точно его мозг, отравленный черной водой, заставил это сделать. Потому что… Терреттт попытался все обдумать, но запутался еще сильнее. А что, если это существо с длинными тонкими пальцами и зловонным дыханием вовсе не Кирллл Квандда… А что, если эта палата в «Недужном духе» — просто иллюзия, сон, кошмар… А на самом деле он висит вниз головой в колодце и ждет, а это существо…

Терреттт закричал, забился и бросился на стену, на ходу размазывая чью-то кровь. Свою или чужую, ему было все равно. Страх материализовался во что-то живое, извивавшееся у него внутри, а мысли о бездонном колодце и чудище, жившем где-то в страшной глубине, кружились в бешеном вихре, заставляя Терреттта раздирать ногтями лицо. Ему хотелось выпрыгнуть из окна, вдохнуть полной грудью свежий воздух, насладиться полетом и, разбившись о тротуар, наконец обрести свободу.

Глаза Терреттта раскрылись, спина выгнулась, он знал, что сейчас случится. Знал, ненавидел и боялся. Дэйрус брызнул Терреттту в глаза какое-то сильнодействующее лекарство, которое за одну секунду проникло во все органы больного. Словно воздушный шар, из которого разом выпустили воздух, Терреттт судорожно выдохнул, страх покинул его, а вместе с ним и жизнь. Так по крайней мере показалось художнику. Лицо Терреттта превратилось в тяжелую маску, выражающую апатию и спокойствие. Он позабыл про колодец, жуткую черную глубину и всплывающее к нему чудище. Внезапно мысли потекли вяло, одна не вязалась с другой, ему расхотелось что-либо понимать.

Будто сквозь сон Терреттт чувствовал, как Кирллл Квандда несет его к кровати, видел лицо Маретэн, побледневшее от страха и тревоги. Она помогала дэйрусу накладывать на подбородок тугую повязку и желала брату приятных снов. И он действительно смог спокойно заснуть. Терреттта огорчало, что он доставляет Маретэн столько хлопот. Он любил ее обоими сердцами и с радостью сделал бы что угодно, чтобы она стала счастливой. Терреттт мечтал умереть за сестру, дабы доказать, что его жизнь имела хоть какую-то цель.

Несколько часов спустя Терреттт проснулся, помочился в раковину, где тут же промыл синяки и царапины. Используя голод и жажду в качестве стимула, он тотчас схватился за кисти. Краски художник разводил собственным потом, который градом катился по лицу. Терреттт неистово водил кистью по бумаге, стараясь передать то, что он видел и чувствовал, все, что ему снилось. Однако, как больной ни старался, точно передать увиденное не удавалось. Как обычно, подводила память. Под действием лекарства образы видоизменялись. То, что возникало на холсте, казалось бледным, слабым и неточным. Терреттт страшно расстраивался. Сгорбившись у палитры, он рычал и топал ногами, больше походя на животное, чем на в'орнна и уж тем более — на Стогггула.