Пять имен. Часть 1 - Фрай Макс. Страница 16
— А дальше? — спрашиваю я Изу.
— Ну… — Иза растерянно пожимает плечами, — опишем трагедию ребенка-экстраверта, растущего в абсолютно интравертном мире. Представь себе этот мир — у всех есть двойники. Не просто близнецы, а настоящие двойники, идеальные. Каждая пара зациклена только на себе, внутри пар одинаковые эмоции, одинаковые переживания, можно даже не разговаривать — твой двойник и так все понимает, потому что переживает то же самое…
— Эээээээ… Андрогины? Самодостаточные люди? А почему они у тебя то однополые, то разнополые?
— А тебе не все равно? — Иза кладет сигарету в выемку пепельницы, и я немедленно ее оттуда утаскиваю. Я уже и не помню, как у нас сложился этот ритуал, но мы всегда курим одну сигарету на двоих и пьем кофе из одной и той же чашки. — Они же все равно не размножаются… в привычном нам смысле, я имею в виду. Какого бы пола они ни были, пара — это всегда идеально сбалансированное единое существо.
— Ладно, — говорю я, — почти убедила. Стерильная цивилизация, самодостаточные пары, как только что-то случается с одним из двоих, его немедленно восстанавливают. Понятно. А что с ребенком Тони? Где его второй?
— А ребенок Тони у нас подкидыш, — Иза отнимает у меня недокуренную сигарету и затягивается. — Его нашли…
— В капусте!
Иза давится дымом.
— Почему мне не возвращают второго?! — наскакивает Тони на Мару. — Почему всем возвращают, а мне нет?! Почему?!!
Мара беспомощно смотрит на Лино. Лино пожимает плечами.
— Видишь ли, Тоник, — осторожно говорит Мара, — так получилось, что у тебя нет второго.
— А где он? — спрашивает Тони
— Нигде нет, — вступает Лино. — У тебя с самого начала его не было. Ты уже большой мальчик, знаешь, откуда берутся дети…
Тони кивает. Мара пару раз водила его на детфабрику, показывала двойные пробирки, в которых развиваются пары зародышей.
— Молодец, — Лино гладит Тони по курчавой шевелюре. Мара прерывисто вздыхает и отворачивается. — Так получилось, что ты к нам попал не с детфабрики. Тебя…ну…принесли. Одного.
— Кто принес?
— Не знаем, Тоник, — отвечает Мара. — Мы вышли утром, а ты лежишь у почтового ящика, как посылка. Маленький совсем. И плачешь. Мы тебя и взяли…
— Маленький вот такой? — Тони разводит большой и указательный пальцы.
— Побольше, — смеется Мара. — Вот такой! — и показывает руками расстояние сантиметров в пятьдесят.
Тони смотрит на нее и пытается представить себе — как это, такой маленький и один? Так не бывает. Пары разъединяют, как только дети начинают ходить. Это ему рассказали на детфабрике, когда он спросил, почему зародыши в двойных пробирках связаны между собой какой-то трубочкой. Выходит, Мара и Лино говорят правду — у него никогда не было никакого второго. Тони смотрит на Мару и Лино — они улыбаются друг другу. Они вместе. А он, Тони, по отдельности.
Час спустя Тони опять сидит на берегу Кванзы и кидает в воду камешки. Правда, теперь он тоже улыбается. Он только что обнаружил, что сколько бы камешек ни шлепал по воде, последнее слово всегда за «бульк», и это доставляет Тони какое-то щекочущее удовольствие.
«Я вам еще покажу! Я вам всем покажу», — думает он, отправляя в полет новый снаряд.
— Подожди, подожди, — говорит Иза. — Тебя куда-то не туда понесло, ты что делаешь из мальчишки?
— Понятия не имею, — отвечаю я. — Мстителя-разрушителя, маньяка-одиночку, судя по всему. А что из него еще может вырасти в такой ситуации?
— Глупости какие! — сердится Иза. — Его можно отправить в путешествие в поисках второго, он может выдумать себе невидимого второго, он может подрасти и встретить его… мало ли вариантов?!
— Не знаю, — говорю я. — Мне не нравится идея. То есть, все понятно, все трогательно, но я не вижу сюжета, развития. К чему ты хочешь прийти? Какой финал видишь?
Иза неопределенно пожимает плечами. Вид у нее забавный, как у обиженного ребенка.
— Не хочешь — не пиши, — говорит она. — Ты только критиковать умеешь! Придумай твою собственную идею, может, она будет лучше!
Я смеюсь.
— Мне теперь тоже идти под стол, чтобы ты меня простила? Я могу! Буду сидеть там и кусать тебя за ноги, а ты будешь носить мне еду, кофе и сигареты. Идет?
Иза фыркает.
— Ладно уж, прощаю, — говорит она. — А давай напишем такое… мистическое?
— Главный герой — журналист, — подхватываю я.
— Ральф Блюм!
— Тогда уж — Леон!
— Тогда уж — Гарсия!
— Леон М. Гасия, — говорю я. — Обязательно с М. в середке — для солидности. И лет ему сорок…
— Тридцать шесть!
— А работает он…
— В Эль Мундо!
Это похоже на игру в буриме, одна начинает фразу, другая ее заканчивает, одна изобретает ловушку, другая — возможность спастись из нее. Именно так рождаются наши лучшие вещи.
И вот уже Леон М. Гарсия, циничный и слегка нетрезвый испанский еврей (36 лет, разведен, воспитывает дочь), обрастает плотью. Мы уже видим его — носатого, слегка лысеющего, с вечной сигаретой в углу рта. Один глаз слегка прищурен от дыма, и кажется, что Леон все время ехидно усмехается.
— Он — журналист одной темы.
— «Охотится» на целителей, колдунов, шаманов…
— А почему?
— У него бывшая жена ушла в секту, дважды воровала дочку… потом, наверное, вообще умерла. От передозировки нектара и амброзии.
— Секундочку! — Иза стучит стучит зажигалкой по столу. — А каким боком тут двойники?
— Ну… может, очередной шаман будет его двойником?
— Скучно… Может, этот очередной шаман будет лечить людей с помощью двойников?
— Это как?! — иной раз Изины идеи ставят меня в тупик.
— А вот читает шаман заклинание, и из человека выходит двойник. И шаман говорит — это, мол, та часть тебя, у которой рак…
— Или венец безбрачия!
— Или венец безбрачия, не суть важно. Этого двойника человека должен убить — сам, своими руками. И тогда он избавится от рака. Ну, и от венца безбрачия заодно.
— Богатая мысль! При этом шаман говорит всем, что количество двойников в нас конечно, и тот, который является носителем рака, может заодно быть и носителем любви к своим детям… Поэтому злоупотреблять «процедурами» нельзя — можно убить в себе все человеческое…
— А Леон?
— А Леон оказывается свидетелем ритуального убийства двойников. Публикует жуткую статью со снимками, организовывает кампанию травли. Шамана сажают в тюрьму, а на суде он проклинает Леона.
— На следующий день Леон распадается на много нежизнеспособных двойников и умирает. Дочь остается сиротой, и ее усыновляет вышедший из тюрьмы шаман.
— Мне не нравится! — хором говорим мы с Изой. Иза нервно хихикает, я встаю из-за стола и начинаю ходить кругами по комнате. На этот раз обычная тактика не принесла плодов. Не дается нам рассказ о двойниках, хоть плачь…
— Мне кажется, я знаю, в чем дело, — тихонько говорит Иза.
— Я тоже знаю. — Я останавливаюсь посреди комнаты. Иза подходит ко мне почти вплотную.
— Это очень личное, правда? — шепчет она. — Слишком личное. Такое личное, что об этом невозможно написать.
Иза сейчас так близко, что я вижу свое отражение в ее глазах. Я тянусь к ней — обнять, поцеловать, просто прикоснуться! Губы опять — в который уже раз — наталкиваются на стекло… Хватаю со стола пепельницу, в бешенстве запускаю ее в преграду, вечно, с рождения отделяющую меня от моего двойника.
Иза со звоном осыпается к моим ногам.