Зиэль - О'Санчес (Александр Чесноков). Страница 62

— До послеобеда. К концу проповеди у входа в трактир, случайно. Видишь, я помню.

Мы с Карои разошлись, каждый в свою сторону — и тут же рассвет нагрянул.

Выходной день. В трактире так скучно, что я даже и завтракать не стал, так… выпил взварчику, закусил кренделем — и на свежий воздух, поближе к горам. До послеобеденной проповеди времени полно, жреческий барабан я за пять долгих локтей услышу, проверено. Попробуем разобраться с жимолостью. Тут куст, что мы ночью с Леррой обсуждали, днем выглядел очень уж неказистым и я припустил вдоль местной речушки Поясок, вверх по течению, поближе к дубняку. Иной раз меня самого очень смешат собственные потуги — преодолевать трудности сугубо человеческими силами: вместо того, чтобы приколдовать желаемое не сходя с места — побежал, побежал куда-то, пыхтя и с топотом… Сапоги не промокают, но скользят по прибрежной грязи, ветви норовят хлестнуть по глазам, всякая голодная хищная мелочь засуетилась неподалеку, в надежде полакомиться шумным и неловким чужаком, обильно испускающим вкусные мясные запахи… Я вас!.. Можно было бы и в меру этих скромных сил двигаться мягко, бесшумно, никого не настораживая, но я не на зверей и не на демонов охочусь…

Угу, вот оно! Ха-аррошенький куст, именно то, что надо! Высоченный, почти десять локтей в высоту, ствол и ветки скорее серые, а не желтые, как я привык наблюдать ранее. Листья… Листья обычные, овалы с острыми кончиками, черешки коротенькие, но их уже мало на ветках осталось, зато плоды… Серые ветви, с редкими полуувядшими листьями, словно кровяными бусинками усажены густо, это весьма красиво на мой вкус… Сию веточку мы срежем, колдовским образом, никого не стесняясь, сохраним от повреждений и возьмем с собой…

Но это было еще не все. Я забрался в такую глушь, где даже стражи дозорные гнезда ни разу не обустраивали, и опять поколдовал, чтобы потом никто из деревенских не сумел уличить меня в обмане. На сей раз потребовалась нешуточная, почти божественная мощь, но зато побочный итог мне понравился: в скале образовалась трещина, из трещины плещет ручеек, но не простой, а теплой, горячей даже, воды, такая, небось, даже в местную зиму не замерзнет. Впрочем, когда зима настанет — вряд ли я вернусь это проверять. Еще одну веточку возьмем… Вот — теперь узнаю жимолость: ее запах, он мне весьма по сердцу, ибо он тонкий и чистый, весь словно пропитан свежестью… И словно подстережа окончание моих трудов и поисков, дрябло забухал из далекого далека шаманский барабан: самое время возвращаться. Бежать вниз, в долину, даже по скользкой осенней грязи гораздо легче, нежели карабкаться по кривому гористому бездорожью, а тут еще я — ширь в кусты, цап рукой! — весьма удачно поймал за хвост горулеобразного зверька-падальщика, того самого, что терпеливо пас меня, возможную пищу, почти всю дорогу наверх, раскрутил его как следует и швырнул в небесные пади над пропастью… Довольно долго он визжал, пока летел вверх, а потом вниз, на камни, а я, весьма довольный своей сообразительностью и ловкостью, помчался следом, но своею волей, не кувыркаясь и без завываний. Между прочим, любое животное существо, брякнувшись оземь с такой высоты, распалось бы на плоские кровавые клочья, уж это-то я хорошо знаю, многажды проверял, а на сей раз — чисто! Я нарочно чуть левее взял, чтобы рядом пробежать и убедиться. Готов держать заклад: пять против одного, что это была Тигут, а не Орига. А еще бы лучше — Умана, я ее особенно недолюбливаю, но богиня подземных вод, пространств и пещер Умана знает это и сторонится меня больше всех…

— А что, Кавотя, все ли ладно в окружающем мире? Новости какие — имеются ли?

— Да… господин Зиэль… Все хорошо, слава богам, все по нужному порядку движется. А народ-то — очень уж доволен вчерашним праздником: иному, бабы рассказывают, в лес на промыслы идти — а его еще шатает от плетня до плетня! Уж от души угощенье-то! Кабанчика моего хвалили… Дак и то: всяк вволю полакомился, кто хотел, никто голодным не остался. Хороший пир получился, памятный!

— Ну и славно. Где молоко, что я велел добыть?

— Да вот же оно, в кувшине! Молочко холодненькое, с погреба, свежее, не скисшее. А жирнющее: сунь ложку, да поболтай малость — сразу же масла цельный комок поплывет!

— Угу, ты думаешь, что я собрался молоко маслом заедать?… Ладно, будем пить не взбалтывая… Так, небось, в этаком молоке — на полкувшина всё сливки поверху?

— Это уж так! — Кавотя аж заколыхалась вся, довольная, что догадливый постоялец правильно оценил ее старания угодить.

— Сливки слей и возьми для своих надобностей, хочу молоко пожиже, а то сушит меня со вчерашнего. Живо, живо, живо, толстуха!

Кавотя, давно привыкшая к чужой брыкливой глупости, ринулась, с порожним кувшинчиком наготове, угождать иначе, как ей было велено, тем более, что сие к выгоде, а не к расходу… Пусть к малой выгоде, но все же… Недаром говорят: малый прибыток сытнее больших расходов.

Столь поздний завтрак, более похожий на ранний пустой обед, если он не тяжел и без вина, вот как сейчас, располагает к уединению, неторопливым размышлениям, светлым воспоминаниям…

— Ты чего, Кавотя? Разве я тебя звал?

— Дак это… Пресветлый сударь Зиэль… Там, у ворот, его милость главный страж Карои вас дожидается. Велел доложить, не заходя внутрь, что подошел…

— Как, уже??? Где шапка? Щетку! Не эту — сапожную! Пресветлый… Уж не во дворце ли я? Угу, благодарю… Быстро тут у вас службы служатся, светлейшая сударыня Кавотя Пышка! Я же говорю: шаман ваш отец Луна, а никакой не жрец. Всё, бегу!

Страж Карои Лесай внутрь заходить не пожелал и стоял у ворот трактира, как договаривались. В ответ на мой недоуменный взгляд счел нужным пояснить, без этикета, по-приятельски:

— Да ну… Решил здесь постоять: дождя нет, в воздухе свежесть, чего это я буду лишний раз трактирным чадом пропитываться?

— Хм, склонен согласиться. Ты пеший? А я как раз колебался — брать мне Горошка, не брать?

— Тут, в пределах деревни, пешком-то идти некуда, — конечно пешим. Что, Зиэль, все по-задуманному, или какие-то изменения?

— Нет и не может быть никаких изменений, дружище Карои, путь проложен, по нему идем.