Зиэль - О'Санчес (Александр Чесноков). Страница 71

— Орига, убирай своих свистунов-шалопаев, и побыстрее. Впрочем, можешь и не убирать, мне все равно. Слушай меня, Безголовая. СЛУШАЙ МЕНЯ-А-А!!!

Медленно, неохотно, с прегромким хрустом зашевелилась Безголовая. Прямо на моих глазах лопнула в куски целая скала, там, подо мною, в жерле горы. Будь она человек… безголовый человек, разумеется, то скала находилась бы повыше ключиц, у рваного края остатков шеи… Затряслась каменистая почва, под нею заклокотало…

— А ну!.. Веселее, старая сука! Рожай, рожай, рожай!!!

В ответ на мои непочительные речи, из под лопнувшей скалы вылетел в мою сторону тонко шипящий змей — толстенная струя раскаленного пара!.. И сразу еще одна, ей вослед, еще мощнее, еще стремительнее! Вот так мелкие ящеры-мухоловы выбрасывают вперед длиннющий язык, дабы поймать неосторожное насекомое… Да только Я — отнюдь не муха и не комар.

— А ну, еще! Поддай пару, толстуха! ЕЩЕ-О-О-О-УУ!!!

И гора, поддав пару, что в ней скопился, и выхаркнув его, в тщетной попытке меня достать, послушалась и взялась рожать во всю свою сокровенную огненную силу.

Что там жалкая скалишка? Огромный валун, весом, наверное, в десяток-другой взрослых тургунов, вылетел из горы вверх и попал прямо в меня! Убить не убил — да и я не собирался препятствовать его стараниям — но подхватил мое крохотное тельце и повлек, вернее, помчал вверх, в бездонное небо! Мда-а… Я так прикинул, кувыркаясь в поднебесье — не менее, чем на десяток долгих локтей над жерлом горы подбросил меня камешек, прежде чем утратил запасы приданной ему летательной силы и повернул обратно, к горе… Да так точно он вернулся (каюсь, я ему слегка помог), что бабахнул со всей дури обратно в жерло… Но только не на землю упал, а плюхнулся прямо в горб раскаленной лавы… Свеженькой, бурлящей, раскаленной почти до водяной подвижности… И тут же его вниз кубарем понесло, страдальца сонного… И меня заодно, впрочем, я — только за! Никакие человеческие и колдовские умения не помогли бы увидеть мне в этом кипящем аду хоть что-либо внятное, поэтому я добыл "из за пазухи" и развернул на полную мощность истинные свои умения… Прокатиться верхом на лавине — это просто чудо как красиво, давно хотел! Да не на какой-нибудь жалкой — снежной, там, или даже селевой, а на истинной лавине, той, которая от слова лава!

— Еще, старуха, еще!!! Я только съеду под гору разок и мигом обернусь, за новой порцией! ДАВАЙ-Й-Й!!!

Чувствовал я себя превосходно: жить, дышать и кричать бурлящая вокруг меня лава не мешала нисколько… У меня даже борода не обгорела. А вот растениям и воинам Морева, сгусткам этим безглазым, пришлось куда как туго: бурлящая лава впитывала их и растирала в такие мелкие дрызги-брызги с крупицами, что даже и мне собрать из этого хаоса одну прежнюю особь было бы весьма затруднительно, если вообще возможно… В свое время довелось видеть мне живых существ во время извержений горной лавы… До горловины тысячи и тысячи локтей, а жар такой стоит, что легкие лопаются в еще живом теле, мозги закипают и выплескиваются в лопнувшие глазницы… Здесь, в лаве, живое существо даже и мучений не успело бы почувствовать: пых — и растворился раскаленным парком в горящем воздухе… А Камихай, быть может, и уцелеет — все-таки, не чужой он горе Безголовой, авось она пожалеет его… Не хнычь, несчастный демон Камихай, поживешь, подремлешь тысчонку-другую тысяч веков в неподвижном состоянии, в каменном плену, глядишь и найдут тебя какие-нибудь землеройки, либо щуры с нафами… себе на беду… А может, и тебя лава смешает с безглазыми в единую пепельную мучицу… Как я и обещал, скатившись с вершины до подножья Безголовой, изменившейся до неузнаваемости, я взлетел обратно к жерлу, вспрыгнул на самый широкий и мощный лавовый язык — и опять с песнями и улюлюканьями помчался вниз!

И этот бешеный восторг от бешеной «скачки» на некоторое время пригасил во мне горечь утрат и смятение перед будущим: да, мне было хорошо и беззаботно в те долгие и стремительные мгновения.

Но — боль… Боль вдруг родилась во мне и кольнула человеческое сердце… Я даже скривился от неожиданности и замычал… Не завыл, а так… захныкал, заохал про себя… Людям положено так поступать — а я ничем никого не хуже! Откуда она взялась? Почему оно так сжалось?

Ах, вот в чем дело… Гора, вынужденная терпеть мои бесцеремонные понукания и слушаться их, разъярилась не на шутку и теперь неустанно плескала вокруг себя все новыми и новыми потоками смертоносной лавы… Накопила за тысячи веков… Да, это вам не восемь десятилоктевых гномиков, топочущих на клочке пространства! — вся моревная нечисть в округе махом была стерта с лица природы, словно бы не было ее никогда… Или, быть может, самые что ни на есть мелкие остатки ее, чудом уцелевшие там и сям, все еще догорали по краям предгорий…

Ох, как больно, оказывается, бывает чувствительным людям! Да, случилось именно то, что и обязано было случиться при данном развороте событий: выйдя из каменных берегов, расплавленная суть Безголовой добралась и до озера! Озера, в которое случайно, из мимолетной прихоти, я вдохнул частичку собственного бытия! А теперь оно умирало в невыносимых муках, вместе с живностью своею, вместе с водами и нечистями, вместе с заводями и омутами, вместе с вековечной своей красотой. Целый мир, царство, в котором оно долгие, долгие века и тысячелетия было единственным повелителем, даже божеством, дарящим жизнь и счастье обитателям своим… Способным остановить лесной пожар любой мыслимой силы, запросто проглотить сотню-другую молний во время грозы, уцелеть перед многолетней засухой, вместе с подданными своими… Озеро стонало и корчилось, не в силах пусть даже на единое мгновение оттолкнуть от себя, пригасить беспощадный огонь, по моей вине, по моему приказу проникший в нутро его… Оно просило у меня о помощи… Напрасно: помогать природе — обязанность богов, а я не бог. Я чувствовал эту боль, ибо она была частью моей боли, а погибающее озеро было частью меня самого… Но на этом наше с ним сходство и родство завершилось: я повздыхал, постонал и остался жить дальше. Предполагаю, даже, что я испытал жалость…