Портрет миссис Шарбук - Форд Джеффри. Страница 6

— Пожалуйте сюда, мистер Пьямбо, — объявил он.

— А где ваш фиолетовый костюм, Уоткин? — спросил я, следуя за ним из прихожей по темному коридору.

— Фиолетовый? Не припоминаю у себя фиолетового костюма. Может, вы имеете в виду красновато-коричневый?

Он провел меня через роскошно декорированную столовую с хрустальными люстрами, отражения которых сверкали в зеркально-матовой поверхности длинного стола. Стены были увешаны картинами; я узнавал их — это были подлинные работы известных художников, старых мастеров, а также моих современников. Мы миновали кабинет с книжными стеллажами от пола до потолка, заполненными фолиантами в кожаных переплетах, а потом прошли по коридору, отделанному ароматическим кедром, явно привезенным из Ливана.

Наконец мы оказались в комнате в тыльной стороне дома. Мой проводник открыл передо мной дверь и отошел в сторону, делая приглашающий жест рукой. Входя, я вдруг с удивлением подумал о том, что Уоткин провел меня по уставленным мебелью комнатами и ни разу не споткнулся. Он, насколько мне помнилось, даже не прикасался пальцами к стене, чтобы не потерять ориентации.

Я оказался один в большой, практически пустой комнате. Здесь не было никаких украшений и почти отсутствовала мебель. Потолки имели высоту не меньше пятнадцати футов, а на обеих боковых стенах располагались по два арочных окна. С левой стороны открывался вид на сад с поникшими розами — лишь несколько бледно-желтых лепестков еще цеплялись к стеблям. С другой стороны была видна часть соседнего дома, очертания которого вырисовывались на фоне пасмурного неба. Слева, в глубине комнаты, за открытой дверью виднелась затененная лестница, ведущая вверх. Пол был великолепен — навощенный до блеска светлый кленовый паркет со вставками из темного дерева. Стены были оклеены обоями с зеленовато-золотым растительным узором на кремовом фоне. Посредине комнаты стояла трехстворчатая ширма высотой футов в пять — ткань в рамке из вишневого дерева. На панельках цвета старой пергаментной бумаги были изображены падающие бурые листья.

Перед ширмой стоял простой деревянный стул с невысокой спинкой и широкими подлокотниками. Уоткин, зашедший в комнату вместе со мной, закрыл дверь и сказал:

— Присядьте. Моя нанимательница сейчас будет.

Я прошел к стулу — шаги мои эхом разносились по комнате — и сел, как мне было сказано. Сев, я услышал, как дверь открылась и тут же закрылась.

Я с нетерпением ждал встречи с заказчицей и пытался хоть немного собраться и успокоиться, чтобы при ее появлении подать себя с лучшей стороны. С этой целью я мысленно сосредоточился на цене, которую попрошу за свои услуги. Если Уоткин меня не обманул, его хозяйка была готова расстаться с сумасшедшей кучей денег. Я улыбался при мыслях об огромных суммах, которые угрями проскальзывали в мозговых извилинах; я практиковался в произнесении этих цифр шепотом, чтобы дрожащий голос не выдал меня, — ведь я прекрасно понимал, что цифры эти просто нелепы. Первая из названных сумм звучала вполне убедительно, но, когда я попробовал цифру побольше, меня испугал едва слышный шум за ширмой передо мной.

— Хэлло? — сказал я.

Ответа не последовало, и я уже подумал было, что этот едва слышный звук, похожий на откашливание, есть плод моего собственного сознания, сосредоточенного на ограблении при помощи искусства. Я уже собрался вновь задуматься над ценой, как звук раздался снова.

— Хэлло, мистер Пьямбо, — произнес тихий женский голос.

Я замер на мгновение, а потом заговорил громко, чтобы засвидетельствовать свое смущение:

— Я не знал, что тут кто-то есть.

— Да. Есть. — Женщина словно задумалась на мгновение, и я наклонился вперед. — Можете называть меня миссис Шарбук.

ЕДИНСТВЕННОЕ УСЛОВИЕ

Я попытался вспомнить, слышал ли я эту фамилию раньше, но ничего такого в голову не приходило.

— Что ж, — сказал я, — очень рад познакомиться.

— Уоткин говорит, что вы согласились написать мой портрет. — Материя ширмы слегка вибрировала при звуках ее слов.

— Меня заинтересовало ваше предложение, но нужно договориться о деталях.

Тут она назвала сумму, превосходившую самые смелые мои предположения.

Я удержался — набрал в легкие побольше воздуха и сказал:

— Это же целая прорва денег.

— Да.

— Не хочу показаться невежливым, миссис Шарбук, но позвольте узнать, почему мы разговариваем через эту ширму?

— Потому что вы не должны меня видеть, мистер Пьямбо.

— Как же я тогда вас напишу — не видя? — со смехом спросил я.

— Неужели вы решили, что я предложу вам столько денег за обычный портрет? Деньги-то у меня есть, но я их не транжирю, сэр.

— Простите, но я вас не понимаю.

— Вы меня прекрасно понимаете, мистер Пьямбо. Вы должны написать мой портрет, не видя меня.

Я рассмеялся снова, на сей раз еще громче — по причине растущего смятения.

— Я бы сказал, что для такого задания больше подходит мистер Уоткин, который чувствует себя в городе как рыба в воде, не обладая при этом зрением.

— У Уоткина свои таланты, но даром живописца он не наделен.

— Можете вы мне сказать, как вы это все себе представляете?

— Конечно. Вы будете приходить ко мне, сидеть здесь за ширмой и задавать вопросы. По тем сведениям, которые я вам предоставлю, моему голосу, моим разговорам вы должны будете составить мой образ, который передадите на холсте.

— Извините, но мне это кажется невозможным.

— Я открыла для себя, что слово невозможно лишено всякого смысла. Я готова согласиться с тем, что это трудно, но у меня есть причины обратиться к вам с такой экстравагантной просьбой. Вам нужно только написать отличный портрет, а я знаю, что это вам вполне по силам. А если вам к тому же удастся в точности передать мои черты, то я удвою названную сумму. Вы в любом случае не будете обижены после выполнения заказа, — а возможно, станете очень богатым человеком.

Слушая ее, я пытался представить, как она выглядит, по звучному голосу, который — казалось мне теперь — исходит из каждого уголка комнаты. Перед моим мысленным взором возникли каштановые локоны, собранные в пучок, но, как только она заговорила снова, этот узел развязался и волосы устремились вниз свободным водопадом.

— Единственное условие — вы не должны меня видеть. Если вы по какой-то причине вы не сможете сдержать своего любопытства и попытаетесь взглянуть на меня, то заказ будет немедленно аннулирован, а вы за вашу наглость будете строго наказаны. Вам понятно?

— Наказан?

— Вы ни в коем случае не должны меня видеть. Если же вы нарушите это условие, то предупреждаю вас, что Уоткин, который обладает определенными, как бы это сказать, способностями, разберется с вами. Не советую быть глупцом и недооценивать его таланты.

— Миссис Шарбук, я ведь джентльмен. Уверяю вас, в этом не будет необходимости.

— Я же со своей стороны не буду отвечать на вопросы, касающиеся моей наружности, но, кроме этого, вы можете спрашивать о чем угодно, и я буду с вами совершенно откровенна.

— А на вопрос о том, зачем вам это нужно, вы ответите?

— Вас это не должно заботить.

Я представил себе лучистые зеленые глаза — и они тут же исчезли.

— Так мы договорились? — спросила она. — Если все же решите отказаться, то на мой счет можете не расстраиваться. Я уже выбрала другого, если вы меня разочаруете. Есть такой отличный художник — мистер Оскар Хьюлет. Думаю, он сможет великолепно справиться с таким заказом. Вы его знаете?

— Да, и вам это, конечно же, известно. — Она наверняка знала не хуже меня, что Хьюлет все еще в Европе.

— Возможно, — прошептала она, и мне показалось, что я услышал ее смех.

Я пытался принять решение, а ее глаза тем временем превратились в голубые, а потом в карие. Я представлял себе, как сошелся в смертельной схватке с Уоткином, затем передо мной возник образ Хьюлета, создающего шедевр, сменившийся воспоминанием о М. Саботте, который в старости заболел и нес всякий бред, как уличный сумасшедший.