Драконья луна - Троуп Алан. Страница 4

Внизу, подо мной, опять вспыхивает нечто оранжевое. Футах в шести от первой вспышки. Я спускаюсь ниже и ниже, пока не различаю полузатонувшие оранжевые цилиндры, привязанные к нескольким деревянным балкам, на которые положены листы фанеры. На фанере лицом вниз, головой к цилиндрам, лежит человек. Он вцепился в канат, связывающий воедино всю конструкцию. Ноги его уже и воде.

Бедняга. Остальные цилиндры, видимо, разметало, он видел, как утонули его товарищи. Спустившись так низко, что до поверхности воды остается лишь несколько футов, постепенно подбираюсь к человеку на плоту. Его еще недостаточно далеко отнесло от рифов, так что вряд ли он сильно истощен. Если даже так, решаю я, то просто быстро убью его, чтобы избавить от долгих страданий, а потом продолжу охоту.

Раньше нам с отцом случалось иногда подбирать такое вот несчастное создание, приносить его домой, залечивать раны, откармливать, держа в одной из шести камер, имеющихся у нас в подвале. Но отца уже давно нет, а с того дня как умерла Элизабет, мне отвратительна сама мысль о том, чтобы держать и доме пленников.

Я подлетаю к человеку так близко, что от взмаха моих крыльев у него на спине раздувается рубашка. На него летят брызги. К моей радости, он выглядит вполне здоровым, даже плотным, склонным к полноте.

– Que?( Что? (исп.)) – кричит он по-испански, поворачивается ко мне и трет глаза

Кубинец подтягивает ноги к подбородку, отползает поближе к цилиндрам. Осматривается.

Я кружу неподалеку и пытаюсь понять, что за несправедливость заставила его пуститься в это путешествие. Или тоска по лучшей жизни? У меня начинает урчать в желудке. Мне никогда не узнать о том, что привело сюда этого человека. Ясно одно – напрасно он это затеял.

Я складываю крылья и падаю, а коснувшись животом поверхности, скольжу по воде к плоту, постепенно наращивая скорость. Кубинец успевает увидеть меня до моего броска. Глаза его становятся круглыми от ужаса Он успевает крикнуть «Endriago!». Схватив его когтями задних ног, отрываю от плота, и, держа на весу, вцепляюсь зубами в шею. Тело обмякает в моих когтях, рот наполняется теплой кровью. Несколько энергичным взмахов крыльями – и я набираю высоту. Проглотив кровь, издаю победный рев.

На лету откусываю от своей добычи большие куски мяса, не забывая, однако, что должен оставить кое-что сыну. Этот человек крикнул «Endriago», что по-испански значит «дракон». То, что он за секунду до смерти, в темноте, сообразил, кто я такой, вызывает мое восхищение. Большинство моих жертв просто орут от ужаса.

И все же «дракон» – всего лишь название, выбранное для нас людьми. Мы сами называем себя Людьми Крови. Мне бы даже хотелось, чтобы этот несчастный до конца понял, кто именно отнимает у него жизнь. Разумеется, это не облегчило бы его участь. Но по крайней мере он знал бы, что будет убит не сказочным чудовищем или безмозглым зверем.

Откусив еще кусок, смакую сладкое свежее мясо. Генри понравится, думаю я, представляя, как мой сын тут же примчится, едва я прилечу домой. Я положу свою добычу на пол, и мы вместе поедим, отец и сын, приняв наше настоящее обличье, бок о бок.

А еще мне на ум опять приходит Хлоя. Интересно, охотится ли она сегодня ночью над равниной, окружающей ее дом. Мне бы так хотелось, чтобы сейчас она летела рядом со мной. Уже скоро, обещаю я себе. Через несколько дней – день рождения Генри. Через несколько недель после его дня рождения мы отправимся на Ямайку. А потом ждать останется совсем недолго.

Мне очень хочется, чтобы время прошло поскорее.

2

– Папa! Проснись!

Маленькие ручонки трясут меня за плечи.

– Папа! – не отстает Генри, – сегодня? Сегодня ведь мой день рождения, правда? Теперь мне четыре года? – Он опять трясет меня.

Со стоном позволяю голосу Генри разбудить себя, покидаю уютное убежище сна. Чуть-чуть приоткрыв глаза, как будто веки могут удержать ускользающий сон, я поворачиваюсь к сыну.

– Да, – бормочу сквозь сон, – да, тебе уже четыре года.

Генри упирается локтями в спинку кровати и, приложив ладошки к щекам, внимательно смотрит на меня.

– Значит, сегодня на материк, да? Ты обещал!

Конечно, я обещал, и не однажды, но иногда я сожалею о своем обещании. Кивнув, прикидываю, сколько сейчас может быть времени, затем окончательно открываю глаза и щурюсь от лучей, проникающих в комнату сквозь щели в ставнях. Узкие полосы света прорезают оставшийся с ночи полумрак. В углах комнаты все еще прячутся тени.

Итак, четвертый день рождения Генри. Как мчится время! Потом, как всякий раз в день рождения сына, я вспоминаю о смерти Элизабет, все переживаю заново. Как это несправедливо, что первый день жизни моего ребенка навсегда совпал с последним днем моей жены, что в мою радость всегда будет подмешана печаль. Закрываю глаза.

– Папа! – протестует Генри.

– Ладно, ладно… – Потягиваюсь, сажусь в постели, тянусь к наручным часам. Десять минут седьмого! Я тяжело вздыхаю. Обычно Генри спит, пока я не разбужу его. А уж если и просыпается сам, то не раньше восьми. Но сегодня трудно упрекать мальчика за его волнение. Он ведь никогда не был на большой земле и многие месяцы с нетерпением ожидает этого увлекательного приключения.

Генри появляется на причале через несколько минут после того, как два мотора «Ямаха» по двести лошадиных сил каждый, украшающие наш катер «Грейди Уайт» длиною в двадцать семь футов, наминают многообещающе кашлять. Почувствовав присутствие сына, я улыбаюсь. Где бы ни был Генри и чем бы ни занимался, услышав звук заводящегося мотора, он мгновенно оказывается рядом.

– Папа… – Он вопросительно смотрит на меня.

В ответ я чуть приподнимаю брови.

– Мы едем прямо сейчас? – взволнованно спрашивает мальчик.

– А ты хотел бы?

Генри кивает.

– Ты уверен, что сумеешь вести себя как полагается?

Мальчик хмурит брови, крепко сжимает губы, как будто готовится выполнить ответственное поручение. Я его понимаю. Ведь все, что ему известно о жизни на материке, он почерпнул из моих рассказов и телепередач. Единственное человеческое существо, которое он видел, кроме меня, – это Артуро Гомес, мой деловой партнер.

– О чем всегда надо помнить? – экзаменую я сына.

– Что люди на большой земле – не такие, как мы. Они не понимают язык мыслей, они не могут делать то, что можем мы, и поэтому они иногда пугаются нас и… могут попытаться причинить нам зло, поэтому на большой земле нам нельзя вести себя так, как мы привыкли дома…

– А именно?

– Нельзя менять обличье. – Он отрицательно мотает головой. – И есть никого нельзя.

Я не могу удержаться от улыбки, отрываюсь от моторов и беру Генри на руки, прижав его к себе. Он пытается высвободиться из моих объятий:

– Значит, едем?

– Ведь сегодня день твоего рождения, правда?

Он радостно кивает.

– А сколько тебе исполнилось лет?

Генри со счастливой улыбкой показывает мне четыре пальца. Один из моторов сбивается с ритма, потом возвращается к своему обычному ровному гулу. Я поворачиваюсь к катеру. На секунду у меня возникает искушение заглушить моторы и еще раз проверить все системы. Но я знаю, что в этом нет необходимости. Это только задержит нас. Мальчик и так слишком долго ждал: мы завтракали, ходили на могилу Элизабет, а потом я переделал все дела но дому, а он убрал свою комнату.

Пока Генри был маленьким, я мог говорить себе, что привязан к острову из-за сына. Но теперь, когда мальчик подрос и ничто уже не мешает нам отправиться в путь, оказывается, что мне вовсе не хочется покидать свой остров и снова попасть в общество людей.

– Папа! – напоминает о себе Генри.

Я киваю сыну:

– Да-да, нам пора, но помни, Генри: ты должен быть очень осторожен!

– Я знаю, папа, – отвечает он. – Ты уже говорил.

Генри смеется и повизгивает всякий раз, как нас подбрасывает вверх очередная волна.

– Скорей, папа, скорей! – кричит он.