Воин Опаловой Луны - ван Ластбадер Эрик. Страница 43

Он снова поднялся на борт лорхи, молча прошел в капитанскую каюту. Выкатил Армазона из койки.

– Что… что ты делаешь? – пробормотал тот.

– Значит, никто не приходил и не спрашивал меня?

– Нет, – глядя на него честными глазами, проговорил тот. – Я уже говорил тебе. И если кто утверждает другое, то он проклятый врун.

– Да нет, это ты врешь. Армазон. – Он рывком поднял боцмана за грудки. – Наврал о сеньоре. А теперь о той девочкекамбухо. – Он выволок его из кровати, штаны почти спадали с Армазона. – Ну и мерзкая же ты тварь!

– Послушай, послушай! – закричал Армазон. – Может, это Роха забил тебе голову глупостями обо мне? Все это вранье, поверь мне! Он просто хочет стать боцманом на этом судне! Он всякого наговорит, только бы добиться своего!

Мойши дал ему оплеуху, и боцман заскулил.

– Заткнись, гнида! Роха мертв! Но пока он был жив, он и слова худого о тебе не сказал! – Мойши поволок боцмана по трапу наверх. – Та маленькая девочкакамбухо нашла меня на пристани!

– Но она врет! – взмолился Армазон. – Я просто не дал этой нищенке жратвы, вот и все. И кто станет меня за это винить? Подашь одному, так все сбегутся!

– Ты что, за дурака меня держишь?

Он выволок боцмана наверх. Нашел веревку достаточной длины и связал ему руки в кистях над головой. Затем перекинул его через плечо и начал подниматься на мачту.

Армазон в ужасе завопил:

– Ты заплатишь за это! Боги, что ты хочешь сделать со мной? Сеньора СегильясиОривара узнает об этом!

– Узнает, узнает, – мрачно проговорил Мойши, завязывая узел на рее. Он отпустил Армазона, и тот повис на связанных руках.

Спустившись на палубу. Мойши повернулся к вахтенному:

– Скажи команде, что, если кто освободит его, будет отвечать передо мной лично.

Моряк глянул на Мойши. затем на висящего Армазона и сглотнул слюну.

– Хорошо, пилото. Я скажу всем.

Светало. Чайки с пронзительными криками закружились над морем, выискивая еду. Похоже, шторм ночью сменил направление и прошел мимо юрода. Дождя не было.

Он пошел прочь от поднимающегося розового солнца, от наступающего тепла, от воплей Армазона.

Через некоторое время он слышал только крики чаек.

– Сегодня месса, – сказали ему. – Она в иглесии.

– Я пришел повидаться с ней.

– Знаю. – Глаз Чиммоку в тени дверного проема не было видно, а длинные висячие усы придавали ему вид тощего голодного животного. – Она просила меня дать вам указания.

– У меня мало времени.

– Она и это предвидела.

– Она? Или ты?

Тонкие брови Чиммоку взлетели вверх, но взгляд оставался бесстрастным.

– Я? Я тут ни при чем.

– Ты скучаешь по Шаангсею? – внезапно спросил Мойши.

Чиммоку беспокойно замялся.

– Возможно, – сказал он. – Иногда. Но сеньора живет в Коррунье. И я тоже.

– Ты там с ней встретился?

– В Шаангсее? Да.

– На набережной?

– Да. Это важно?

– Я подумал, что ты мог быть тем мужчиной…

– Вот указания.

На башне е высоким шпилем звонил колокол. Шпиль сиял золотом в юном свете утра. Яркая хрупкая бронза колоколов на звоннице. Звон был гулким и какимто печальным.

Это было высокое сооружение, яркобелое сверху, а внизу, у перекрытого аркой входа, до сих пор лежали тени. Слева и справа стояли огромные старые платаны, чтото шепча на ветру.

Двери иглесии были внизу дубовыми, выше обшиты тонкими досками из твердого дерева – темного и светлого вперемежку, так что без красок или лака получался естественный рисунок.

Широкая белокаменная лестница вела к дверям.

Далузийцы входили в двери, закутавшись в плащи неброских тонов. Женщины, которых ранним утром тут было больше, все имели на голове кружевные накидки.

Внутри было холодно и гулко. В неподвижном воздухе плыл аромат ладана, и слышалось приглушенное монотонное пение. Низкие скамьи без спинок из полированного дерева тянулись по всей ширине иглесии, разделенные тремя узкими проходами. Перед передними скамьями низкие ступеньки вели на возвышение. Справа на возвышении стояла резная деревянная кафедра, а слева чтото вроде миниатюрного балкончика. Из стенных ниш на молящихся скорбно глядели каменные фигуры святых.

Мойши пошел по центральному проходу и нашел сеньору в передних рядах. Тихонько сел рядом.

– Я рада, что ты пришел, – сказала она, не поворачивая головы.

– Сеньора, у меня мало времени…

Она только улыбнулась и приложила длинный палец к губам.

Впереди послышалось какоето движение. Прихожане встали. На кафедру поднялся священник, и Мойши с удивлением узнал в нем дона Испете, того самого куро с острой бородкой, разговор которого за ужином он нечаянно подслушал прошлым вечером.

Дон Испете воздел руки и возгласил:

– Годос и кода унос, сеа устедес бьенвенидо алла иглеспа дель Диос Санос!

Прихожане опустились на колени, потупили головы. Мойши снова изумился. Голос куро – тот, которым он говорил с паствой, – был совсем другим, нежели тот, который он слышал прежде. Сейчас он говорил убедительно и вдохновенно.

– Бьен.

Прихожане снова сели.

– Ныне день молитвы, – сказал дон Испете. – Это очень важный и воистину значительный день в нашем календаре. Ибо мы вспоминаем о страданиях наших праотцев. Это день скорби, ибо мы глубоко переживаем за тех, кто ушел, и тех, кто далеко от дома, и, вспоминая их, очищаем нашу повседневную жизнь.

И все же у молитвы иная цель. Сегодня мы посвящаем себя осознанию зла, ибо мы знаем, в каких многочисленных формах может оно представать, и потому мы должны восстать против него и защитить себя против его коварства.

И потому, дети мои, мы должны слышать хлопанье крыльев диавола вокруг нас, поскольку без него нам не понять безграничной благости Диоса. Потому мы раздумываем о более глубоком значении молитвы, и о трудности откровения темной стороны наших душ, и, по осознании этого, о лучшей защите нашей доброй чести…

Потом она поднялась по лесенке вместе с ним и прошла за кафедру в простую деревянную дверь. Они прошли по короткому каменному коридору, в конце которого оказалась другая дверь. Она постучала, и дверь тотчас отворили.

Они оказались в жилище дона Испете. Оно было маленьким, уютным, совершенно домашним. Там было несколько мягких стульев, удобный деревянный стол и кресло с высокой спинкой, а также книжные полки от самого пола до потолка. Половина левой стены была занята окном, за которым виднелся зеленый сад. Туда вела маленькая полуоткрытая дверца.

Дон Испете, похоже, только что сел за стол, но, когда увидел их, тотчас же встал и подошел поприветствовать гостей.

– Сеньора, – сказал он, улыбаясь, и поклонился, прикоснувшись губами к ее руке.

– Дон Испете, – негромко проговорила сеньора. – Нам понравилась ваша проповедь. – Она повернулась так, будто вдруг обнаружила когото рядом. – О, кстати, это Мойши АннайНин, мой друг.

– Бьенвенидо, сеньор. – Священник поклонился, но не протянул руки. Вежливость, похоже, он хранил только для тех, кого он хорошо знал. – Могу я предложить вам выпить? – Он смотрел прямо на сеньору.

– Благодарю вас.

Куро взял высокий хрустальный графин, на три четверти заполненный красным вином. Налил всем и, подняв свой кубок, провозгласил:

– Салуд! – Он сделал большой глоток, они последовали его примеру.

Дон Испете поставил свой кубок на стол и снова сел в кресло с высокой спинкой. Сложил руки на животе.

– Чем могу быть полезен вам, сеньора?

– Хелльстурм вернулся в Коррунью? – резко спросила она.

Священник погладил указательным пальцем свою бородку и развел руками.

– Сеньора, я не могу… – Но она уже встала и прошла через маленькую комнатку. Теперь она стояла у окна, словно глядя на зелень сада.

– Такие красивые деревья, – сказала она. – Знаете, дон Испете, эти оливы старые. На самом деле старые. Прадеды в своем роду.

– Да, сеньора. Это так.