Последнее воплощение - Белозеров Антон. Страница 88

Мужчины, женщины, старики и дети со смесью любопытства, страха и лихорадочного предвкушения разглядывали Комету, одно имя которой долгое время внушало им ужас. Теперь они стремились насладиться зрелищем поверженного врага, превратившегося из великой воительницы в отощавшую и изможденную девушку-полудриаду.

— Смерть колдунье!

— На костер ведьму!

— Будь ты проклята, тварь!

— Сдохни, сука!

Жадная до кровавых зрелищ людская толпа заводила сама себя. В Комету летели не только оскорбления, но и гнилые овощи, фрукты, нечистоты. Если бы повозку с девушкой не сопровождали конные гвардейцы Триединой церкви, наверное, толпа набросилась бы на беззащитную пленницу прямо здесь, в узкой городской улочке. Но тычки древками копий и удары плетьми делали свое дело — повозка медленно, но неуклонно продвигалась к месту назначения.

И вскоре Комета увидела, что ее ожидает. Улица выходила на довольно просторную городскую площадь. Посередине площади находился деревянный помост, на котором был вертикально установлен толстый деревянный столб. Сейчас гвардейцы со всех сторон обкладывали столб вязанками хвороста.

Вокруг помоста бурлило и волновалось море людей. По-видимому, здесь собрались не только горожане, но и жители окрестных сел и деревень. Чуть поодаль яркой пестрой кучкой сосредоточились дворяне. Для них были выстроены деревянные трибуны, на которых чинно расселись дамы и кавалеры, словно они пришли посмотреть на театральное представление, а не на насильственное умерщвление живого существа.

Присмотревшись повнимательнее, Комета разглядела на трибунах пару знакомых лиц. Полюбоваться на ее казнь среди прочих прибыли граф Эрдаван Гамилианский и маркиз Гармио Каррисанский. Они сидели рядом с пожилым мужчиной, одетым особенно роскошно, и что-то говорили ему, указывая на приближавшуюся повозку. Вообще, как определила девушка, все дворяне с подобострастием и заискиванием суетились вокруг этого человека. Она предположила, что это и есть сам герцог Абассиро Лапралдийский.

— Смерть чудовищу!

— Сожгите проклятую мерзавку!

— Сгори в очистительном пламени, злой дух!

Толпа вопила и бесновалась, желая поскорее насладиться зрелищем казни.

На Комету с новой силой обрушился дождь гнилых продуктов и комьев грязи, но она не чувствовала боли от ударов или стыда от унижения. Наоборот, она вдруг ощутила, что действие отравы быстро исчезает. Крики людей наполняли ее тело силой, очищали разум от остатков дурмана. Комете было не до того, чтобы задумываться о причинах своего неожиданного выздоровления. Просто, похоже, «светлому воплощению» было безразлично, наслаждаться ли восторженными приветствиями холмогорцев, или питаться проклятиями ненавидящих людей. Главным было находиться в центре общего внимания.

Комета постаралась незаметно для своих сторожей пошевелить руками и ногами, размять затекшие мускулы, испытать на прочность путы. У девушки даже появилась надежда на то, что в ней сейчас проявится сверхъестественная мощь Найи Кайдавар. Но прочные веревки не поддались усилиям Кометы. Она избавилась от последствий отравления, но по-прежнему оставалась всего лишь получеловеком-полудриадой.

Тем временем повозка с пленницей приблизилась к помосту и остановилась. Гвардейцы грубо схватили девушку и потащили ее к столбу. Комета не сопротивлялась, продолжая делать вид, что находится в полубессознательном состоянии. Она прекрасно понимала, что вероятность выбраться живой из вражеского города равна нулю. Спасти ее могло лишь чудо.

И чудо произошло, правда совсем маленькое. Привязывая Комету к столбу, палачи освободили ее руки, чтобы затем стянуть их позади. Но им не удалось закончить работу. Едва девушка почувствовала свободу, как она буквально «взорвалась» серией коротких молниеносных ударов. Ближайшие гвардейцы отлетели в стороны, даже не успев понять, что произошло. Завладев шпагой, Комета одним взмахом перерезала веревки на ногах.

Затем настал черед отцов Триединой церкви, которые все время находились рядом с пленницей. Несколько выпадов шпагой, и Комета осталась одна на помосте. Над площадью, над городом и, казалось, над всем миром повисла гробовая тишина. Толпа, которая только что выкрикивала оскорбления и угрозы, в ужасе оцепенела.

— Сдавайтесь, люди! — прокричала Комета, рассчитывая ошеломить, напугать, шокировать врагов.

В мертвой тишине раздался чей-то истеричный полувопль-полувсхлип:

— Злой дух вырвался на свободу!!!

Над площадью зазвенел многоголосый женский визг, от которого заложило уши. Началась безумная паника. Люди бросились прочь от помоста, толкая друг друга, давя упавших, сметая всадников и повозки.

Но гвардейцы Триединой церкви не поддались общему смятению. Наоборот, они начали пробиваться к Комете, безжалостно колотя простолюдинов. Загремели выстрелы, и вокруг девушки засвистели пули.

Комета окончательно убедилась в том, что надежды на спасение нет. Ей оставалось только погибнуть в бою и постараться захватить с собой как можно больше чужих жизней. Осознание того, что смерть неизбежна, наполнило девушку необыкновенной легкостью и даже радостью. Словно она наконец-то скинула со своих плеч груз земных забот и избавилась от физических страданий.

— Вперед, Холмогорье! — Комета ринулась туда, где находились ее самые злейшие враги — к трибунам с дворянами. По дороге она прикончила двух солдат и завладела тяжелой секирой.

Пришедшие на своеобразный «праздник» разряженные в лучшие одежды кавалеры оказались не готовы к бою. Легкие «парадные» шпаги с ножнами и эфесами, украшенными золотом и драгоценными камнями, не могли защитить своих хозяев. Комета крушила своей секирой тонкие клинки, как тростинки, не тратя силы на парирование ударов.

Она пробилась к герцогу Лапралдийскому, с размаху опустила тяжелое лезвие прямо ему на голову и расколола череп пополам. Маркиз Каррисанский, пытавшийся ее остановить, лишился не только шпаги, но и всей правой руки. Это была не битва, это была резня.

Граф Гамилианский, как и большинство дворян, привычно бежал с поля боя.

Комета бросилась в погоню, размахивая секирой и бессвязно выкрикивая:

— Холмогорье! Леди Комета! Свобода или смерть!

Все тело девушки было покрыто десятками порезов и неглубоких ран, нанесенных шпагами дворян, но она достигла того боевого сверхчувственного состояния, когда боль и усталость уже не имеют власти над хладнокровно-яростным духом воина.

Преследуя графа Гамилианского, Комета вбежала в ближайшее здание, которое, естественно, оказалось трактиром. (А какие же еще дома могли окружать центральную площадь?) Простолюдины, которые рассчитывали найти укрытие за надежными каменными стенами, теперь с дикими воплями ринулись обратно наружу. Но Комету они не интересовали.

Граф, спотыкаясь и поскальзываясь, взбежал по лестнице на второй этаж. Девушка преследовала его по пятам, постепенно сокращая дистанцию. Эрдаван Гамилианский, конечно же, чувствовал, что неумолимая смерть его скоро настигнет, но панический ужас перед «злым духом» был так велик, что он даже не сделал попытки обернуться и попробовать себя защитить.

Комета не собиралась устраивать дуэль с графом или каким-то иным образом проявлять благородство. Эрдаван распахнул одну из дверей, но запереть ее за собой уже не успел. Девушка изо всех сил ударила секирой по двери и в щепки разнесла тонкие узорчатые доски. На мгновение перед ней промелькнуло белое как снег лицо графа Гамилианского. Следующим взмахом Комета рассекла ему грудь от ключицы до талии, вскрыв грудную клетку и обнажив ребра.

— Вот и все… — девушка поставила секиру на пол лезвием вниз и оперлась на древко.

Даже сквозь стены трактира Комета слышала голоса сотен людей, которые окружали здание. Она осторожно выглянула в окно, которое выходило на площадь, и увидела, что к гвардейцам Триединой церкви присоединились армейские пехотинцы и кавалеристы. Затем послышался цокот копыт по мощеной камнями мостовой, и через несколько секунд на площади появились лошадиные упряжки, тянувшие полевые орудия.