Клинки Юга - Сударева Инна. Страница 81

Фредерик к еде не притронулся. Выпил воды и откинулся спиной на брошенное в траву седло. Расслабился, глядя в ночное небо. Жутко хотелось спать, но сперва надо было предоставить мастеру Линару больную руку на ежевечерний осмотр.

Доктор, покончив с ужином, приступил к своим обязанностям. Смотрел, щупал локоть и плечо короля и хмурился – вид конечности ему не нравился: на коже проявились голубоватые разводы, мышцы истончились, сустав распух.

– Болит? – спросил Линар, нажимая большим пальцем на одно из темных пятен.

– Нет.

Мастер покачал головой и полез в свою сумку – за мазями. Натирая ею Фредерика, попробовал поднять старую тему:

– Вы совершенно себя не бережете, сэр. Я еще понимаю: безумствовать так, когда есть силы и здоровье. Но сейчас, когда вы больны…

– Хотите историю, мастер? – Фредерик перебил его неожиданным вопросом. – Вы ведь давно не пополняли свою тетрадь с рассказками.

Линар не сразу нашел, что ответить. Поэтому кивнул не совсем уверенно.

– Это невеселая история, – начал король, засовывая здоровую руку себе под голову. – Про мое первое дело. В деревушке Родники… Правда, красивое название – Родники?

– Да, сэр.

– Да, – повторил Фредерик, призакрыв глаза. – И такая дрянь там случилась… Мне было двенадцать лет. В Родниках я оказался не специально – мимо проезжал вместе со своими парнями. Дождь начался, мы и завернули в деревушку – переждать непогоду. Устроились в первом попавшемся доме – у старушки одной. Надо сказать, село то было махонькое, заброшенное, от дорог и тропинок далеко. Одна улочка, пять или шесть хижин всего – вот и все Родники… Стали мы печь растапливать: плащи, сапоги просушить хотелось, похлебку сварить, чаю сообразить. Бабуля обрадовалась: так-то живо у нее в доме стало. Сама она совсем уж дряхлая была: подслеповатая, глуховатая, маленькая, сухонькая, еле ходила, на палку кривую опиралась, – молодой человек помолчал.

Ему вдруг ясно и четко вспомнилась куча мелочей, на которые он обратил тогда внимание в убогом жилище старушки: подкова над порогом, ржавый серп на подоконнике маленького кривого окна, до рыжего высушенные венички укропа над печкой, лоскутное одеяло на низкой кровати – единственное яркое пятно в серо-бурой избушке…

– Что же дальше? – спросил Линар, и Фредерик прерывисто вздохнул, потому что дальше рассказывать надо было очень нехорошие вещи:

– Дождь затянулся. Мы и поужинали, и обсохли, а ненастье продолжалось. До самой темноты. Мы решили заночевать. Устроились на полу – на плащах. Потом раздались крики. Откуда-то с улицы. Странные какие-то, нутряные. То ли ребенок, то ли кот кричал. Я поначалу не мог разобрать. У бабки спросил. Она сказала, что это сосед дочку свою воспитывает: «Разбила, видать, дура, горшок, вот он ее и поучает, чтоб ловчей руками ворочала». Но я тогда почувствовал. Первый раз чутье Судьи во мне проснулось. Почувствовал, что врет старушка. Врет и боится правду говорить. Поэтому взял свой мальчишеский меч и пошел в разведку. Мне хотелось все выяснить самому. Я вдруг понял: сегодня я стану настоящим Судьей, здесь – в Родниках – мое первое дело… Я выскочил наружу. Вопли, ужасные вопли того, кому делали очень больно, доносились не с улицы, а из соседней хаты. Я перемахнул через плетень, запрыгнул на крыльцо этого дома. У меня все внутри дрожало и холодело, а крики вдруг стали слабеть. И я заторопился: вышиб хлипкую дверь, ворвался внутрь и там, на куче какого-то тряпья, увидел мужика. Голого, тощего, грязного. Он трахал женщину. Из-за шума, который я поднял, он бросил свое занятие и быстро-быстро уполз куда-то в темный угол. И тогда я увидел, что он трахал не женщину, а девочку. Это она кричала и она стонала. Лежала в вонючих тряпках, тоже голая, тоже грязная, с раскинутыми ногами, и ее колотило, как в жестокой лихорадке. У нее были разбитые, распухшие коленки, живот, грудь, лицо – все в синяках. Он бил ее, жестоко. И ему это нравилось. – Фредерик смолк, видя, как побелело и вытянулось лицо Линара, замотал головой. – Нет, нет. Эта рассказка не для вашей тетради, мастер. Она – для моей памяти…

– О, нет, – теперь спохватился доктор. – Я просто… Перед глазами просто эта картина. Вы так рассказываете…

Король опять покачал головой:

– Прошу извинить. Я был неправ, решив рассказать вам эту историю.

– Сэр, я сам взялся записывать все ваши рассказы. И я сам решу, быть этой истории в моей тетради, или нет, – твердо ответил Линар.

– Он увидел, что я – мальчишка, – хмыкнув, продолжил Фредерик. – Он бросился на меня из того угла, в котором попытался спрятаться. Эти его грязные руки, они потянулись к моей шее. Я махнул мечом не глядя – я зажмурился… не от страха – от отвращения. И отхватил ему одну кисть. Начисто срезал. Он завопил, повалился, забрызгивая все вокруг кровью… А та девочка – это была его родная дочь. Он насиловал собственную дочь. Держал ее в доме, на цепи, как собаку, и насиловал, когда хотел. Кормил объедками, бил. Но самое ужасное было то, что все в Родниках это знали. И всем было наплевать. Целых четыре года им было наплевать на то, что рядом происходит такой кошмар… Я снес негодяю голову. Мне было двенадцать, но я сделал это одним четким и сильным ударом. Во дворе его же дома, возле поленницы. Его выволокли туда из дома мои парни. Все это время шел дождь. Бедная девочка стояла рядом. Мы укутали ее в плащи, дали ей чаю. Она слышала приговор, видела казнь, но все стояла и бормотала что-то, а в ее глазах я видел безумие. Я решил, что увезу ее подальше от Родников, в свое поместье, например, где о ней будут заботиться. Я подошел, чтоб сказать, что я решил. А она вдруг закричала, громко, визгливо – у меня даже в голове все помешалось. Замахала руками, сбросила с себя плащи и помчалась к реке. А там кинулась в воду. Я бежал следом, хотел и в реку за ней нырять, но мои парни меня удержали. Наверное, они поступили правильно. Что-то с ней было бы, с безумной, останься она жива. Навряд ли что-то хорошее…

Я приказал сжечь мерзкий, вонючий дом. А жителей Родников, которые следили за всем из окон своих домишек, – выпороть. Всех. Даже старушку, у которой мы собрались ночевать. И ни минуты я больше не задержался в этом селе. Мы уехали, несмотря на дождь и темноту…

Линар судорожно сглотнул. Фредерик закрыл глаза и продолжил:

– Когда я рассказал обо всем Судье Конраду, он не промолвил ни слова. Он просто взял из стоек меч моего отца и отдал его мне. И я понял: я все сделал правильно, я стал Судьей. Судья – это тот, кому не все равно, что где-то творится зло. Судья не сидит на месте и не ждет, когда его попросят быть Судьей. Пока жив, он ищет зло, как волк ищет добычу. Находя – убивает… Мне не все равно, мастер, вы понимаете? И я хочу, чтоб такими же были мои сыновья. Этому я хочу их учить, когда вернусь домой. Судей должно быть больше, чем таких, как Галер. А то в последнее время все наоборот… И, если что, вы расскажете моим сыновьям обо мне, все смешное и все печальное. Вы, Элиас и остальные… Мои рассказки хоть немного меня заменят.

– Я все понимаю, – тихо, но вполне ясно ответил Линар.

Фредерик еще раз вздохнул и вдруг пожаловался:

– Что-то у меня ощущение, что я одним легким дышу: тяжело и больно. Похоже, моя хворь не дремлет – расползается по телу…

– Вам бы поесть, сэр, – заметил доктор. – Вы со вчерашнего вечера ничего не ели. Только воду пьете.

Молодой человек мотнул головой. Почему-то сами мысли о еде вызывали у него чуть ли не тошноту.

– Тогда – спите, сэр. Сон всегда хорошее лекарство для больного, – ответил Линар и подал королю плащ, чтоб тот укрылся.

Фредерик послушно закрыл глаза, ему ведь, в самом деле, именно этого хотелось – спать… Закрыл глаза – и полетел.

По траве, по воде, по воздуху, над песками, над степью, над болотом. Назад-назад, домой-домой. Там – в беседке, увитой виноградными ветками – королева Марта в светлом платье, перебирает пальцами струны на лютне и поет, тихо-тихо. Даже не поет – шепчет. Так же тихо катятся слезы по ее белому лицу. Надо сесть рядом, обнять супругу, вытереть эти горькие капли, осторожно касаясь нежной кожи щек. Рука королевы кладет лютню в сторону, прижимается к его груди – к сердцу. «Тебе не все равно, – шепчет Марта. – А я, а дети, а дом родной – это тебе не все равно?..» Фредерик не хочет отвечать – хочет держать ее в своих руках и крепкими, жаркими объятиями доказывать, что не все равно…