Тропа каравана - Суренова Юлиана. Страница 17

— А что с ними случилось?

— Их убили…

— Убили? А кто? Почему?… Нет, нет, не отвечай, не надо! Тебе, должно быть, очень больно об этом вспоминать, как мне о смерти мамы… Я помню, ты говорил: в том, другом мире люди не любили магов… Значит, ты тоже сирота, как и я…? Даже хуже. Ведь у меня есть па… Шамаш, вот ты маг… Ты когда-нибудь пробовал вернуть родителей? Можно было бы пойти за ними во владения Метелицы, в ее ледяной замок и попытаться разбудить…

— Нет. У нас не было снежной пустыни, и Метелицы не было.

— Но как же тогда? Что случалось с теми, кто умирал?

— Жизнь — это дорога. Рождение — начало пути, смерть — конец той его части, что идет по просторам земли, шаг через пропасть, на другом конце которой начинается вечная, звездная дорога, ведущая меж созвездий по пути мечты.

— Здорово! — она вздохнула. — Я бы тоже лучше ушла куда-нибудь, вместо того, чтобы спать вечным сном, ожидая, что, может быть, придет тот день, когда меня разбудят…

— Все будет так, как ты захочешь. Смерть — великий чудотворец. Она исполняет самые заветные желания, нужно только не бояться ее.

— Да, — она вздохнув.

— Ты загрустила.

— Я… Ну, я просто подумала… А как же моя мама? Я знаю, что увижу ее в последнем сне, а вот встречу ли на этой дороге?

— Все будет так, как ты захочешь, — повторил колдун. Он хотел сказать что-то еще, но…

— Вот ты где! — загромыхал совсем рядом голос Атена. Девочка не успела опомниться, как сильные руки отца подхватили ее и спустили вниз, на землю. — Ну-ка беги в тепло!

— Но папа!

— Марш, я сказал! — прикрикнул на нее караванщик, и девочке ничего не оставалось, как подчиниться. Скорчив недовольную рожицу и что-то бормоча себе под нос, она побрела к своей повозке.

Проводив ее взглядом, Атен повернулся к магу.

— Извини, что я прервал ваш разговор, — в какой уж раз, поддавшись первому чувству в своих поступках, а потом, ощутив запоздалую вину, хозяин каравана просил прощения у Шамаша, которого это удивляло нисколько не меньше, чем трепетное, благоговейное отношение к нему всех вокруг. — В ожидании ночи в пустыни становится особенно холодно… И, потом, уже поздно, Мати пора спать. Прости…

— За что? Она твое дитя. Тебе ли не знать, что будет для нее наилучшим, — промолвил колдун. Он подвинулся, жестом предлагая караванщику подняться на облучок, но тот только отрицательно качнул головой.

— Здесь опасный участок, нужно внимательнее следить за дорогой, — он оправдывался за отказ.

Какое-то время колдун молча смотрел на него сверху вниз, а затем тихо промолвил:

— Если так, может быть, следует остановиться? Вы не разбивали шатер уже два месяца. И люди, и животные устали от долгой однообразной череды дней, похожих друг на друга как снежинки из шали Метелицы. Им нужно отдохнуть.

— До города еще далеко. Мы не можем тратить время, благоприятное для пути, на отдых. Погода может испортиться…

— Я позабочусь о том, чтобы этого не случилось. И мне ничего не стоит согреть воздух внутри шатра, так что вам не придется тратить на это огненную воду.

— Нам действительно будет лучше дать всем отдохнуть, — к хозяину каравана подошел Евсей. — Я не припомню, чтобы когда-нибудь мы шли без остановок столько времени…

Атен оглянулся на шагавших чуть позади караванщиков, старавшихся не упустить ни одного слова из разговора хозяев каравана. Увидев мольбу в их покрасневших от усталости глазах, он кивнул, соглашаясь. В конце концов, за последнее время они одолели куда больший отрезок пути, чем планировали. В запасе оставалось достаточно времени. И, потом, ведь у наделенного магическим даром могли быть и какие-то свои причины говорить об остановке.

Минуло всего ничего с тех пор, как они приняли мага в свою семью, но Атену казалось, что Шамаш шел с караваном целую вечность…

"Да, к хорошему быстро привыкаешь. А ведь если бы Мати тогда не убежала… — вздохнув, караванщик качнул головой. Воспоминание о случившемся несло в себе двойственные чувства. С одной стороны, он был благодарен богам за Их милость, за все, чем Они одарила его, но, с другой, всякий раз слишком ясно представлял себе, как все могло обернуться, если бы… Его сердце сжималось от резкой боли. — Если бы боги не помогли найти Мати в снегах, если бы она не упросила взять его… Кто же знал тогда, кто мог знать…" — он снова вздохнул.

Порой, в душе, он страшно корил себя за то, что был так жесток с чужаком в те, самые первые дни…

"Ничего, — ему приходилось успокаивать себя. — Хвала богам, у меня есть возможность исправить ошибки, сделать все, чтобы Шамаш понял и простил…"

И хотя маг никогда ни о чем не просил, Атен считал, что обязан постоянно что-то делать для Хранителя. Караванщик впервые сталкивался с такой бескорыстностью и не мог не искать способ отблагодарить.

Когда шатер был установлен, и люди стали готовиться ко сну, Атен решил воспользоваться временем покоя и относительной безопасности и показать магу древние священные свитки. Он надеялся, что карты, составленные на заре времен и изображавшие мир таким, каким он был давным-давно, когда перемены только начали изменять лик земли, позволят Шамашу хотя бы в памяти вернуться назад, вспомнить то теплое, дорогое, что было у него в прошлом, найти тонкую нить, которая связывала бы его время с жизнью каравана.

Но взгляд наделенного магическим даром лишь скользнул по многоцветному полотну. Да, в его глазах было сочувствие — но и только. Ни горечи потери, ни боли, ни скорби, ни тоски по тому, что потеряно безвозвратно.

И Атен, украдкой, поглядывая на него, терялся в догадках: как такое возможно? Человек не способен столь надежно подчинять себе свои чувства. "Если бы он увидел на карте след того, что некогда было его домом, он не отвел бы взгляд с такой легкостью, — караванщик был убежден в этом. — Я не смог бы так… Никто бы не смог".

Нет, по-видимому, Шамаш не знал и ушедшего мира. Все: и древние города, и минувшие дороги, — было ему чужим. Но из каких же тогда глубин прошлого он пришел? Неужели земля много древнее, чем о ней говорят сказки и легенды? Или она действительно не одна и, как и у людей, у нее есть братья и сестры, наделенные собственной судьбой, идущие своей собственной дорогой?

— Тяжело жить на краю гибели, — вывел его из размышлений на грани между явью и дремой тихий голос мага. Шамаш, бережно сворачивая карты, пристально смотрел на караванщика.

— Что поделаешь… — качнув головой, тяжело вздохнул Атен. — Сколько я себя помню, мы постоянно живем одним днем, одним поколением, стараясь не думать о том, что случится с нашими детьми, что мы оставим им в наследство.

— Всегда есть в кого верить, на что надеяться и о чем мечтать, — Шамаш грустно улыбнулся, вспомнив недавний разговор с Мати. Возможно, этим двоим, — отцу и дочери, было так трудно найти общий язык именно потому, что они было очень похожи друг на друга, но, несмотря на это, упрямо видели лишь различия…

Какое-то время они сидели в тишине.

Атен думал о своих предчувствиях и опасениях. Ему давно хотелось поговорить с Хранителем о Мати. И вот сейчас, казалось, выдался случай как раз для такого разговора…

Но хозяин каравана так и не решился спросить, выбрав неведенье, пусть и томительное, однако, все же, не столь невыносимо жестокое, какой может быть только искренняя правда.

Колдун тоже молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. Казалось, что его большие черные глаза пронзали огненным взглядом пространство и время, вспоминая что-то, отделенное от него навсегда непреодолимой гранью, установленной богами.

— Ты тоскуешь по семье? — караванщик и сам не заметил, как слова сорвались у него с губ. Он вовсе не хотел расспрашивать Хранителя о прошлом, зная по собственному опыту, сколь болезненными могут быть воспоминания о потерянном навеки. Но сказанного слова не заберешь назад. — Прости, — смутившись, пробормотал он.

— Все нормально, — Шамаш продолжал смотреть в пустоту, и хотя его лицо оставалось спокойным, караванщик заметил глубокую печаль у него в глазах. — Мне не больно вспоминать о том, что у меня было, ведь я отказался от этого по своей воле. Я знал, на что иду… И я благодарен богам за то, что они сохранили мне память, ибо это — все, что у меня осталось… Странно только, что она кажется такой чужой, бесчувственной, словно принадлежит кому-то другому… И в ней нет самого главного, что хотят знать разум, сердце, душа: не было ли все напрасно…