Тропа каравана - Суренова Юлиана. Страница 37

— Ты хочешь занять его место?

Евсей со свистом втянул в себя огромный глоток холодного воздуха и замер, силясь выдохнуть. На миг ему показалось, что он просто разучился дышать.

— Как ты мог подумать… — кое-как справившись с разом накатившими на него чувствами, пробормотал караванщик. — Атен мой брат и я никогда, слышишь — ни-ког-да — не сделаю ничего, что навредило бы ему! Возможно, в твоей земле люди и были способные на такое… предательство, но только не здесь, не в караване!

Маг молча качнул головой, в его глазах читались сочувствие и глубокая, полная боли, грусть.

— Ты не совсем правильно меня понял, — спустя какое-то время проговорил он. — Я спросил, не собираешься ли ты заменить хозяина каравана, а хочешь ли ты этого.

— Какая разница! Разве я дал тебе повод думать…? Ни в делах, ни в мыслях… — он умолк, так и не договорив, едва почувствовав, как холод подполз к его сердцу, как, вздрогнув, заметалась внезапно разбуженным зверьком душа. Он взглянул в глаза мага, ища в них подтверждение своим опасениям. Но они молчали.

"Конечно, — вздохнув, Евсей опустил голову, — он ведь маг, что ему стоит прочитать мои воспоминания, заглянуть в фантазии? — он прикусил губу, пытаясь с помощью боли освободиться из-под власти наваждения, покинуть границы сна. Но как он мог остановиться, когда уже сорвался в бездну? — Да, - вынужден был признать он, пока еще только одному себе. — Я мечтал о чем-то подобном… Что может остановить полет воображения? Но это были только грезы…! - он начал вспоминать, осторожно, боясь вновь бездумно окунуться в них с головой. — Сперва я хотел поменяться с Атеном судьбами. Он всегда и во всем был первым… А я — лишь тем, кто стоит за спиной. Власта… Мати… Как бы я любил девочку, баловал ее…! А потом, когда его начали одолевать эти сомнения… Я разочаровался в нем, думал, как бы поступил на его месте, будучи самим собой… Я хотел быть им, лучшим, чем он есть на самом деле… Быть им и, одновременно, собой…"

Вздохнув, он, с трудом оторвав взгляд от белого покрывала земли, посмотрел на наделенного даром.

— Да… — это все, что он мог сказать.

Он ждал осуждения, возможно, даже презрения. Но Шамаш лишь, устало улыбнувшись, кивнул:

— Хорошо.

— Что "хорошо"? — караванщик глядел на Хранителя потерянным взглядом изможденных глаз, мечтая об одном: чтобы его душу оставили в покое. — Зачем тебе это? Я не верю, что ты из тех магов, которым доставляет удовольствие унижать простых людей, заставляя их заглядывать в самые темные закутки своих сердец и душ.

— Я уже сказал, что лечение причиняет боль, — чуть сощуренные глаза Шамаша пристально смотрели на собеседника, — и ты столь пылко убеждал меня, что оно все равно необходимо.

— Да, лишь так можно исцелиться. Но, — он растерялся, — ты-то думал иначе! И, потом, при чем здесь я, ведь речь шла об Атене?

— Я не говорю о человеке за его спиной. Ты же, как мне показалось, нуждался в помощи куда больше, чем кто-либо иной… Ты сказал, что веришь в возможность излечить душу так же, как тело… Я знаю, что для многих легче побороть самые жуткие страхи, преодолеть затаенную боль, чем признаться себе, что фантазии — лишь детская игра разума, с которой, вырастая, так не хочется расставаться. Сейчас ты думаешь, что я отбираю у тебя то единственное, что, возможно, реальнее самой жизни, ибо в ней у тебя нет ничего, кроме холода и однообразия пустыни и бесконечности дороги. Тебе невыносимо больно рвать нить, связывающую воедино душу, рушить башню, вокруг которой строился весь внутренний мир. Но, поверь мне, это необходимо сделать. Боги не позволят жить чужой жизнью тому, кому дали собственную.

— Я знаю… — он вздохнул, качнул головой… — И все же… Шамаш, как мне быть? Я слишком привык… Это как дурная тяга к бутылке…

— Если тебе недостаточно того, что у тебя есть в этом мире, попробуй придумать другой.

— Я тебя не совсем понимаю, — караванщик наморщил лоб, силясь отыскать тот смысл, который маг вкладывал в свои последние слова. Он пристально смотрел на собеседника, стараясь не упустить не только ни одного его слова, но и ни единого всплеска света в черных безднах глаз Хранителя, полагая, что от этого очень многое зависит.

— Ты никогда не задавался вопросом, зачем люди придумывают сказки?

— Чтобы с их помощью дети постигали мир.

— Но… — он растерялся, не зная, что ответить. Евсей никогда прежде не задумывался над тем, что казалось ему само собой разумеющимся. — Для себя? — он даже поморщился, такой неприятной показалась ему эта мысль.

— В той или иной степени все люди эгоистичны. Об этом говорит хотя бы то, как мы упрямо разделяем «я» и «ты», "свои" и "чужие".

— Конечно, это так. Большинство людей в первую очередь думают о себе… Но, Шамаш, если честно, мне достаточно странно слышать об этом от тебя. Мне всегда казалось, что уж ты-то напрочь лишен эгоизма. Ты так мало говоришь о себе, ни о чем не просишь, стараешься помочь другим, даже не задумываясь, что это тебе даст.

— Ты зря меня идеализируешь. У любого человека, вне зависимости от того, наделен он даром или лишен его, есть свои недостатки. Что же до эгоизма… Ты и представить себе не можешь, в какой степени мне присуще это чувство.

— Вот уж никогда не поверю!

— Однако это так. И ты не замечаешь очевидного лишь потому, что привык к эгоизму «я», которого во мне действительно нет. Но этот «недостаток» с лихвой замещается эгоизмом "свои".

— Ну нет, это совсем другое! Это…

— Что? Патриотизм? Но у моего народа уже очень долго не было своей земли, того места, которое можно было бы назвать родиной и которая могла бы объединить всех вокруг себя. Мы всегда были бродягами, детьми разных краев. Нас соединял только дар. Но даже если бы его не было, мы все равно были бы едины уже потому, что с рождения и до смерти воспринимали себя частью целого.

— Да, конечно, мы тоже считаем караван чем-то единым, ведь только так можно выжить в пустыни…

— Но вы родились в городе, — прервал его Шамаш. — Насколько мне известно, в большинстве своем вы — жители одного оазиса.

— Эшгар — так назывался наш город, — в какой уж раз Евсей ловил себя на мысли, что стремится как можно чаще упоминать в разговорах его название, и не важно, к слову или нет, будто это могло упрочить связь со столь далекой родиной.

— Он объединяет вас много сильнее, чем караван и дорога… Однако, — Шамаш вдруг прервал свои рассуждения, — не об этом речь… Сказки живут до тех пор, пока люди их читают. Но рождаются они благодаря сказителям и тому, что нужны именно им.

Евсей провел горячей ладонью по лицу, толи смахивая снежинки, толи отгоняя наваждение. Удивительно, но от былого напряжения, чья тяжесть еще совсем недавно страшным бременем давила на плечи, не осталось и следа. — Зачем ты ведешь этот разговор? Не хочешь же ты предложить мне стать летописцем? — он не смог сдержать улыбки, такой смешной показалось ему эта мысль. Евсей уж начал думать, что маг просто шутит, но тот оставался совершенно серьезным.

— Почему бы нет? Раз уж тебе так нужен тот второй, нереальный мир, ты смог бы обратить недостаток в достоинство.

— Но… — нет, конечно, это было бы просто здорово. И вообще, Евсей всегда чувствовал в себе склонность к чему-то подобному. Он был даже уверен, что у него получится. Возможно, ему было даже суждено… Но… И почему только всегда оставалось место этому «но», замешенному на неотступных и непокорных сомнениях! — Летописца выбирают боги, а что до простых историй, то караванщиками придумано их столько…

— И что же? Если они нужны тебе…

— Если бы все было так просто…!

— Жизнь и так трудна. К чему же ее еще более усложнять? Попробуй взглянуть на мир не с точки зрения того, что ты сумеешь сделать для него, а чем он может помочь тебе. Или не в ваших законах сказано, что земля создана для человека, а не человек для земли?

— Конечно, но…

— Я ведь не заставляю тебя делать что-то против воли, а лишь показываю дорогу, идя по которой ты сможешь найти золотую середину между тем, что есть, и тем, о чем мечтаешь, равновесие между реальным и желаемым.