Брат-чародей - Горенко Евгения Александровна. Страница 79

— О чём нам с тобой говорить? — никак не могла успокоиться Дженева. — Может быть, ты хочешь узнать у меня, как я жила у бродячих артистов?! Которым ты меня отдал?… Или — продал?… И много ты тогда на этом заработал, отец?!

Бартен скрипнул зубами, но сумел как-то подавить ответный гнев, уже пятнавший багровой краской его щетинистые щеки и бугроватый лоб.

— Ты это… помолчи сперва. Я это… Может, я пришёл просить у тебя прощения.

Словно подкосившись, Дженева мешком села в своё кресло. Слишком недавно случилось то же самое с Граженой; слишком были свежи в памяти все те мысли, разговоры и объяснения, которые были вызваны такой же самой просьбой о прощении.

Дженева всхлипнула. Что ж… Всё верно. Она ведь тоже учится у чародеев!

Согнувшись и спрятав лицо в ладонях, она помолчала. Потом медленно выпрямилась. И, подняв уставшие глаза на всё так же стоящего отца, пробормотала:

— Хорошо. Я не буду держать на тебя зла.

— И правильно, — согласно кивнул Бартен. Теперь он выглядел почти спокойным и почти довольным. Так и не дожидавшись приглашения, он пододвинул к себе табуретку и, проверив её на всякий случай на крепость, уселся. — Я-то здесь не причём. Чего ж тебе держать на меня зло? Это не ко мне всё. Я, наоборот, сколько мог… И не виноват я перед тобой. А если хочешь знать, кто виноват, так это тоже уже дело прошлое. Помер он, и давно. Я вот только, когда болел… долго болел, тяжело, всю лето и осень… так вот жалел, что правды тебе не сказал. Боялся, помру — а груз-то вроде как на мне останется.

— Ты это о чём? — нахохлилась она. В сердце вдруг кольнуло нехорошее предчувствие.

— Да вот о чём…

Бартен метнул взгляд в сторону спокойно сидящего осторонь Юза. Тот понял намёк и опять поднялся на выход.

— Нет, останься! — почти умоляюще крикнула Дженева. Ей почему-то стало очень страшно, а присутствие молчаливого Юза было ободряющим. — У меня нет секретов от друзей.

— Как знаешь, — коротко согласился Бартен. — Ну так вот… Не отец я тебе. Я Илерину взял, уже когда ты у неё была. Старый барон сказал мне. Знал он, что я её люблю, — лицо его вдруг дрогнуло. — Ревновал я её. Но… Что уж тут… Давно это всё было. В прошлом это всё.

— Старый барон?… - недоверчиво переспросила Дженева.

— Да. Отец нынешнего. И твой отец.

Дженева засмеялась.

— Что ты врёшь?

— Кукушка врёт, — обиделся астарен. — А я правду говорю. Старый барон на эти дела уж какой мастер был. Вон сколько его материных детей у нас по округе разбросано.

И он принялся перечислять имена, загибая узловатые пальцы. Дженева отстранённо смотрела на их ловкое движение, а её память почти самостоятельно подсовывала детали, уверенно складывавшиеся в один узор. Там были и случайно подслушанные непонятные по малолетству слова соседок; и то, что Илерина до её рождения была в усадьбе горничной; и то, как она выделяла её, своего первенца, из всех остальных детей… Внезапно одно соображение пришло ей на ум.

— А почему тогда старый барон не признал меня своим материным ребёнком? — оживилась она. — А?

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами Бартен. — Да их у него и так столько было… Одним больше, одним меньше…

— Мужик, ты бы не раскидывался здесь своим мусором, — вдруг заговорил не проронивший до сих пор ни слова Юз. — Чай, не в хлев пришёл.

Шапка, которую астарен всё теребил, была довольно ветхой, так что у его ног уже валялись кусочки войлока и прочая труха. Бартен метнул добродушно улыбающемуся парню сердитый взгляд, его губы дрогнули всегда готовой ответной отповедью — но и только. Астарен раздражённо пошевелился, припечатал шапку к колену и снова повернулся к бывшей дочери.

— Я к тебе как человек к человеку пришёл! Как чтобы поговорить! А если здесь трудовых людей не уважают, то…

— А об этом… ещё кто-то… знает? — почти через силу выдавила Дженева.

— Хм… Да нет. Давно это было. Жёнка моя об этом молчала, характер у неё такой был, всё в себе. Да и мне-то говорить об этом было не с руки, любил я её… Это я тебе первой; когда болел, думал всё. Не хотел помирать с этим грузом-то. Решил, ежели выдюжею, уж найду тебя, расскажу. Чтобы ты не держала зла за то, что я, как мать-то твоя померла, так от тебя и избавился. Да и сама посуди: зачем мне чужой ребёнок-то? И так вдовец с тремя детишками на руках на руках, мал мала меньше. Они, тебе, кстати, привет передавали. Сыны мои уже взрослые, ух! Да и девка по хозяйству уже, тоже подспорье. А ты тоже не пропала, наслышан я, вишь как устроилась, — обвёл он рукой комнату.

— Так, говоришь, никто об это не знает? И нынешний барон тоже? — устало переспросила она, словно это как-то могло помочь ей обрести ушедшую из-под ног почву.

— Да кому об этом надо! Об этом-то и тогда почти никто не знал. А если кто и догадывался… — задумался Бартен. — Те уж сейчас, поди, и забыли об этом. Кому это надо!

— А сам старый барон… он знал?

— Он? Знал, конечно. Илерина-то носила ему тебя, показывала, да… — он закивал головой.

— И что? — с надеждой спросила Дженева.

— Что "и что"? — не понял тот. — Ты лучше скажи, где живёшь. Я тебе гостинчиков привёз, сахарку там, грибочков сушёных, что там ещё. Вот и занесу.

— В доме леди Олдери… На Тополиной улице, — пробормотала она. И замолчала.

Астарен покрутился на табуретке и, стукнув напоследок шапкой о колено, поднялся.

— Ну, бывайте здоровы. Идти мне надо. А к тебе я вечером зайду.

— Подожди, — девушка провела ладонью по лицу, словно пытаясь этим собрать мысли. — Я что-то хотела спросить… Сейчас… А, вот!

— Ну так давай, спрашивай!

— Ага… Соседнюю усадьбу, где барон Эрниверн, знаешь?

— Как не знать?

— Ты, говоришь, болел долго… А они? Что они? Всё ли у них было в порядке? Ну, последнее время?

Бартен хмыкнул неожиданному повороту.

— Да не так, чтобы очень. Я мало что знаю, — признался он. — Мы-то с ними не особенно ладим, но люди всяко рассказывают. Летом как хлеб у них погорел, так крестьяне до сих пор бунтуются. Опрошлу зиму сынок ихний чуть в проруби не утоп. А этой вообще, ночь в лесу на дереве провёл, если бы вовремя не подоспели да тех волков не отогнали. Ох, волков у нас нынче развелось… Прям беда. Зима-то голодная. И люди озверели, хуже волков. Много где слышно люди бунтуют. Но всё ж не так, как эрниверновские. Там ведь до смертоубийства уже дошло, — многозначительным шёпотом добавил он. — Нет, у нас пока хорошо. Наш барон людей держит, распускаться не даёт.

— Ладно, ступай уже…

Астарен потоптался, потом развернулся и со словами "ну, не серчай, дочка", вышел из комнаты.

Наступила тишина…

Эта тишина принесла Дженеве чувство какого-то облегчения; облегчения немного зыбкого, как будто бы на неприятный окружающий вид лёг туман. Вроде и не исчезло ничего, но зато и не так видно.

Не так видно, что было одно простое предательство — а теперь оно стало двойным. Сначала от неё отказался отец. А теперь, оказывается, это сделали даже два отца. То есть отец, который предал её столько лет назад, вдруг оказался ненастоящим, но и настоящий отец вдруг поступил точно так же, ещё раньше отказавшись от неё!

Тут, к счастью, сработало уже ставшее привычным умение смотреть на мысли просто как на мысли. А эта мысль о двух отцах сама по себе была смешной. Дженева нервно рассмеялась — и помотала головой, разгоняя остатки тумана.

— Нет, ты только глянь: насвинячил и ушёл!

Девушка подняла глаза на по-доброму улыбающегося ей Юза. На какое-то мгновение ей показалось, что он всё понимает; понимает, всё, что творится в её сердце. И она почувствовала, как её губы тронула лёгкая ответная улыбка.

— Так ты, оказывается, благородных кровей? Значит, к тебе теперь и не подступиться? — вопросительно поднял брови над по-прежнему смеющимися глазами Юз.

Это напоминание заставило Дженеву нахмуриться: что-то в этом было, что нужно было сообразить и понять. Но первым это сообразил всё-таки Юз. В его голосе впервые послышались серьёзные нотки.