Конан в Чертогах Крома - Робертс Джон Мэддокс. Страница 37

Когда коровы были надлежащим образом устроены, Конан с родней подобрали свои кровельные шесты и понесли их к каменной коробке дома, намеченного Дейтрой. Остаток дня прошел за работой: они укладывали шесты, резали дерн для кровли, выкладывали возле двери торф и высушенный коровий навоз - на топливо. По сравнению с той жизнью, к которой Конан успел привыкнуть на Юге, здешний быт выглядел попросту первобытным. Но Конан сам чувствовал, что удивительным образом черпает в нем силы. Милах все же прав: вот она, настоящая человеческая жизнь. С другой стороны, Конан понимал, что при его-то жажде странствий, вздумай он здесь задержаться, он бы подобной жизнью довольно скоро "объелся"...

Укладывая на крышу последний пласт дерна, Конан посмотрел вниз и увидел, что перед дверью домика собрались люди. Кое-кого из них он даже узнал. Неторопливо уложив дернину на место, Конан слез наземь. Его оружие лежало вместе с мечами Милаха и Куланна - внутри. Но, оказавшись безоружным среди свирепых вооруженных мужчин, Конан впервые за долгие годы никакой опасности не ощутил. Ибо все это были его родственники. Им, может быть, и не нравилось, как он себя вел. Но родство оставалось родством.

Конан отряхнул землю с рук и подошел к высокому седеющему бородачу, стоявшему впереди остальных. Этот человек был очень похож на самого Конана, если не считать длинной темной бороды. Его оружие, с виду простое и ничем не украшенное, было великолепнейшей работы. Не выделялся он и нарядами; однако нечто неуловимое выделяло его среди остальных.

- Приветствую тебя, Канах, - сказал Конан. Сам он и все остальные принадлежали к клану Канахов. А этот человек так и звался: Канах. Канах из клана Канахов. Вождь.

- И ты здравствуй, Конан, - отозвался Канах. - Много зим мы тебя не видали. В твоей семье почти не осталось мужчин. Ты вернулся, чтобы снова жить среди нас?

- По крайней мере, на какое-то время, - сказал ему Конан. - Я должен исполнить здесь, в горах, одно поручение, а прежде того рассказать о нем перед советом вождей.

- Расскажешь, - кивнул Канах. - Когда придет твоя очередь. Нынче вечером нам многое потребуется обсудить. Я рад видеть тебя, Конан, хотя в прошлом мы с тобой не очень-то ладили. Похоже, этой зимой нам потребуются все наши лучшие воины...

- Значит, - спросил Конан, - предстоит обагрять копья? Странное время для войны...

- Много странного сейчас происходит, - сказал Канах. - Сегодня вечером ты сам обо всем услышишь на сходке.

С этими словами вождь повернулся и пошел прочь, и за ним свита.

Конан забрал из дому свое оружие и двинулся в обход деревушки, возобновляя старые знакомства и расспрашивая о друзьях и общей родне. Он не слишком удивился, узнав, что большинства его прежних друзей уже нет в живых. Смерть всегда была частой гостьей в горных селениях. К тому же приятели Конана были беспутными юнцами вроде него самого. Вот они и окончили свои жизни, толком еще не начавшиеся...

Там и сям разгорались костры: здешняя долина располагалась недалеко от Пиктских Дебрей, и за десять лет, пока ее не посещали, успел накопиться хворост, пригодный на дрова. На торф придется переходить не раньше чем с середины зимы. У костров ходили вкруговую горшки пива, сваренного на нижних землях. Люди пели песни - странные, жутковатые, все без исключения похожие на похоронный плач, - песни, которые только и могла породить эта суровая земля.

Потом зашло солнце, и лишь отсветы из-за горизонта еще озаряли заснеженные вершины. Однако внизу, в долине, по-прежнему висел сырой осенний туман и моросил дождик. Прежде чем здесь выпадет снег, успеет смениться луна. Отряды охотников уже наведались в ближние холмы, заросшие лесом, и добыли нескольких оленей и кабанов. В деревне вкусно пахло жарящимся мясом, а мужчины затеяли состязания: прыгали кто выше, бегали наперегонки и метали тяжелые камни. При этом, в отличие от собратьев-северян или пиктов, киммерийцы никогда не соревновались между собой не только на мечах, но даже и на палках. Слишком серьезно рассматривали они всякую схватку. Если уж киммериец брался за оружие, так только для того, чтобы убить!

Вокруг самого большого костра посередине деревни сидели вожди. Они ели мясо и передавали один другому кувшины с пивом. Конана пригласили к этому костру, и пышноволосая девчушка лет пятнадцати вручила ему большой ломоть оленины. При этом ее зоркие, можно даже сказать, хищные глаза обежали его мускулистую фигуру от макушки до пят: это был оценивающий взгляд женщины, старающейся определить достоинства возможного мужа. О возвращении Конана уже прошел слух, а она была еще не просватана. И поди-ка заполучи в женихи киммерийского мужчину в самом расцвете лет. Редкость!

Конан завернул кусок дымящейся оленины в плоскую овсяную лепешку и запустил в него зубы. Жестковатое мясо показалось ему восхитительно вкусным. И вызвало в памяти сотню таких же пиров, когда он, мальчишка, дрался со сверстниками из-за объедков, оставленных взрослыми. Конан запил мясо добрым глотком пиктского ячменного пива и услышал, как его приветствовал седобородый старейшина, сидевший неподалеку:

- Здравствуй, родственник. Я знал твоего отца и деда.

- И я помню тебя, Анга, - отозвался Конан.

Старейшина слегка нахмурился:

- Чудным каким-то акцентом ты обзавелся, сын кузнеца Вот что значит - жил на чужбине!

- Мне и на Юге все про мой акцент говорили, - пожимая плечами, сказал Конан. - Похоже, я ни одного языка в совершенстве так и не выучил.

Была у киммерийцев еще одна черта, разительно отличавшая их от соседей асов и ванов. Если те пировали до самозабвения весело и разухабисто, то киммерийцы даже на величайших праздниках сохраняли торжественную серьезность. У воинов не было привычки, напившись, хвастаться подвигами, тем более драться между собой. Хотя пиво и на киммерийских пирах обычно лилось рекой.

Утолив первый голод, Конан несколько затосковал по доброму рукоприкладству - конечно, бескровному.

- Вот у асов на пирушке, - сообщил он сидевшим поблизости, - сейчас уже хватались бы за мечи, а стропила подскакивали бы от воинственных песен, и воины вовсю выкликали бы имена вождей, которых им довелось зарубить

На старого Ангу его слова не произвели особого впечатления.

Это хорошо, - сказал он, - что ты наконец вернулся туда, где люди умеют себя вести как подобает!

- Вот именно, - вступил в разговор мужчина с печальным длинным лицом, сидевший по другую руку Конана. - Кому, кроме труса или глупца, взбредет на ум хвастаться убитыми врагами? Всякий воин - враг он тебе или друг - стоит ровно столько, сколько стоит его сердце и рука. Вот мне, например, случалось принимать жестокие раны от всяких там свинопасов с равнин. Зато я видел, как падали вожди, сраженные мальчишками, впервые вышедшими на поле битвы...

Мужчины кивали головами, соглашаясь, что прозвучавшие слова были мудры

- И все-таки, - упорствовал Конан, - я бы сказал, что в других странах знают цену веселью Там поют песни, играют на арфах и флейтах... Девушки танцуют, жонглеры мечут факелы, дрессировщики водят ученых медведей... А у нас что ни песня - все равно что мертвого несем хоронить.

На него оглянулись так, словно он говорил на чужом языке.

- Ну да шут с ним, с весельем, - вздохнул он недовольно. - Вам все равно не понять.

Конан увидел, как у края освещенного круга появился Куланн. Извинившись, он встал, прихватив с собой горшочек пива. Потом подошел к юноше и передал ему горшочек.

- Держи, двоюродный брат, - сказал он Куланну. - Выпей Не к лицу мужчине печаль в первый вечер зимовки.

Куланн отпил небольшой глоток и вернул горшочек.

- Спасибо, - коротко поблагодарил он Конана.

- Вот что, родственник, - сказал ему тот. - Я тут прослышал кое-что о тебе и о той девушке. Ты не первый, кто переживает такую потерю. Собери лучше друзей, и мы все вместе сходим за новой!

Куланн ответил ровным голосом:

- Мне нужна только она. Бронвит... Мы с ней дали клятву. Я ее жених.