Скорбь Гвиннеда - Куртц Кэтрин Ирен. Страница 1

Кэтрин Куртц

«Скорбь Гвиннеда»

Пролог

Восславим же людей великих, и отцов наших, что зачали нас [1]

Серебристый магический огонек освещал путь Ивейн Мак-Рори по узкому, вырубленному в скале проходу. Он разгонял мрак впереди, бросая инеистые отблески на уложенные в косу золотистые волосы, но черное платье женщины поглощало остальной свет.

Сегодня поутру настроение у нее было таким же тягостным, как эта тьма вокруг. Она почти не спала с прошлой ночи, после того как они с Джоремом наконец закончили свою работу. Никто кроме них двоих не знал о тайне, сокрытой глубоко в недрах этого михайлинского убежища, которое они некогда называли домом, — двенадцать лет назад, когда отстаивали трон для ныне покойного короля. И знание это они намеревались сохранить любой ценой, — а возможности Ивейн и ее родных были очень велики, как имели в том возможность убедиться регенты нового правителя. И все же Ивейн миновала последний поворот с опаской и чувством смутной неловкости.

Входной проем был залит светом, мерцающим и прохладным, но одно движение руки — и сияние расступилось, подобно занавесу. Ивейн, распахивая дверь, чуть заметно улыбнулась… безрадостно, попросту отмечая, что все в порядке; ибо то, что ожидало ее в крохотной комнатке, одновременно внушало надежду и страх.

— Я здесь, отец, — прошептала она, но подняла глаза лишь когда закрыла за собой дверь. Впервые за эти два дня, с тех пор как они с Джоремом привезли его из монастыря святой Марии, она осталась с ним наедине.

Оборачиваясь, она осенила себя крестным знамением, вновь испытывая душевную боль при виде неподвижного тела в синих одеждах, с головы до пят обернутого в белоснежный саван. Дрожащими руками отогнула ткань, скрывавшую любимое лицо, и аккуратно расправила ее. Но не заплакала. У нее больше не было слез, чтобы плакать.

— Камбер. Камбер Кайрил Мак-Рори. Отец Камбер, Отец.

Ивейн с любовью повторяла эти имена, опускаясь на колени перед мертвецом, прижимая пальцы к губам, чтобы унять дрожь.

О, отец, ты знаешь, что они сделали? Они называли тебя Элистером Келленом все эти двенадцать лет… и десять лет — святым Камбером. А теперь вознамерились опорочить оба этих имени. Они называют тебя предателем и еретиком, набивают свои сундуки, пользуясь властью при нашем юном короле.

Не сводя с отца глаз, она покачала головой, пытаясь утешиться мыслью, что теперь, по крайней мере, ему ни под кого больше не нужно подстраиваться, не нужно пытаться соответствовать чьим-то чаяниям.

Двенадцать лет он носил личину Элистера Келлена, и остатки ее уйдут с ним даже в могилу. Коротко стриженные серебристые волосы были выбриты с тонзурой, как носил его альтер-эго; однако обоим нравилось синее одеяние михайлинцев. Но гладкое, круглое лицо, освещенное теперь лишь магическим огоньком, принадлежало только ему одному.

В смерти он казался куда более суровым, чем при жизни, даже по сравнению с Элистером, и все же любимое лицо выглядело умиротворенным, агония последних минут отступила, и те, кто близко знал его, даже могли углядеть в уголках губ потаенную улыбку.

— Что же, регенты в конце концов получат свою награду, если будет на то воля Божья, — подумала она. — Что знают об истине эти люди, привыкшие лгать и извращать правду по своей прихоти? Предателем и еретиком он не был никогда, они твердят это лишь чтобы добиться своих грязных целей. Ты больше не Элистер Келлен, хотя священником останешься вовеки. Святой ли ты, я не знаю. Но ты был и остаешься моим отцом, наставником и другом.

Склонив голову, она прикрыла глаза, сожалея лишь, что не может точно также закрыться и от воспоминаний — не думать больше о том, как неделю назад обнаружила его мертвым, рядом с трупом Джебедии, на снегу, запятнанном их кровью, застывшей ледяной коркой.

Но хотя казалось, что жизнь покинула «Элистера Келлена» так же, как и Джебедию, Ивейн втайне была уверена, что он не умер по-настоящему, а лишь связан сильными, глубокими чарами, которые большинство колдунов считали легендой. Она была достаточно тренированным Дерини, чтобы не отдавать себе отчета в том, что подобные рассуждения могут быть лишь иллюзией, вызванной подспудным нежеланием примириться с фактом его гибели; но сердце любящей дочери, лишившейся недавно также мужа и первенца, шептало в надежде: «А что, если это правда? Что, если…»

— Помоги мне отец! Что мне делать? — выдохнула она и подняла голову, чтобы вновь взглянуть на него, спустя несколько секунд. — Я не знаю, где ты сейчас. Если ты и впрямь… ушел безвозвратно… тогда молюсь всем сердцем, чтобы ты обрел успокоение в руке Божией, как того заслуживает твоя прекрасная душа. Но вдруг он и правда не умер? Что это — просто моя любовь жаждет удержать тебя здесь еще хоте ненадолго, или и впрямь какая-то частичка тебя продолжает цепляться за жизнь, чтобы мы, смертные, могли каким-то образом вернуть тебя к нам?

Позади она ощутила колебание защитных пологов, затем услышала, как тихонько отворилась и закрылась дверь. Джорем опустил руку ей на плечо и встал на колени рядом с сестрой, вознося молитву за отца. Затем перекрестился, коротко, почти машинально, и в упор взглянул на Ивейн. Серые глаза встретились с синими.

— Ансель ждет, чтобы ты сменила его, — произнес он негромко. Остальные дожидаются нас в Дхассе.

Ивейн со вздохом кивнула и встала; он также поднялся на ноги.

— Ад, вероятно, пора заняться делом, — прошептала она. — Я слишком долго предавалась скорби.

Джорем натянуто улыбнулся.

— Не будь так строга к себе. Ты потеряла не только отца, но и мужа с сыном. Я первым сказал бы, что горевать слишком долго — эгоистично и пагубно для души, однако потерю надлежит оплакивать.

— Да, и я оплакала ее сполна. Теперь пришло время строить планы на будущее. Райсу с Эйданом я ничем не могу помочь, но что касается отца…

— Лучше бы ты не говорила мне об этом.

— Джорем, мы не раз уже все обсуждали…

— Но это не означает, что твой замысел мне по душе. — Он вздохнул, скрестив руки на груди. — Послушай. Он прожил долгую, плодотворную жизнь под собственным именем. Затем, приняв облик Элистера Келлена двенадцать лет назад, прожил еще целую новую жизнь, в возрасте, когда большинство людей уже помышляют лишь о встрече с Творцом. Прости Господи, ему был семьдесят один год, Ивейн. Почему бы просто не оставить его в покое?

— А если он был не готов к смерти? — возразила она.

Джорем хмыкнул, горестно качая головой, и опустил взор на укутанное в саван тело.

— До чего похоже на отца — надеяться принять это решение вопреки Божьей воле!

— В чем же тут дерзость, если Господь сам дал ему средства к этому, и он никому не причинил зла?

Труд его жизни не был завершен.

— Каждый человек, умирая, может сказать о себе то же самое. Чем он лучше всех нас?

Несмотря на всю серьезность их спора, она усмехнулась.

— А ты хочешь сказать, он ничем от нас не отличался?

— Ты сама знаешь ответ, — пробормотал Джорем. — Конечно, отличался. Но дело не в этом.

— А в чем же тогда?

Он вздохнул.

— Это тот же самый вопрос, что он задал себе, когда умирал Райс. К тому времени он был вполне уверен, что способен наложить эти чары — и мог бы удержать Райса среди живых, пока не подоспел бы Целитель.

И все же он опасался, что заклятье такой силы, способное заставить отступить саму Смерть, имеет столь огромную цену, что заплатить ее не сможет ни один из них. Собой он готов был рискнуть — но не взялся решать за другого человека, ставя под угрозу его бессмертную душу.

— Однако если отец наложил эти чары сам на себя, то тут, кроме него, никто не замешан, — напомнила Ивейн.

Джорем кивнул.

— Верно. Но, повторяю, это заклятье очень мощное. Если отец неким странным, таинственным образом все еще жив, кто может быть уверен, что он не предпочел бы, чтобы все осталось как есть? Кто мы такие, чтобы пытаться затянуть его назад?