Завоевание недр - Адамов Григорий Борисович. Страница 8
Все-таки продвижение вверх было значительно медленнее спуска. Вращение огромного винта снаружи придавало снаряду вид гигантского сверла. На этом самом трудном участке пути особенно проявилась огромная мощь моторов. Им надо было не только дробить породы, но и подминать потом землю под снарядом.
Особые упоры выдвигались теперь из нижней части снаряда и утрамбовывали землю под огромным давлением до необходимой плотности, помогая в то же время всему снаряду подыматься вверх.
Медленно ползли сутки за сутками, не поспевая за мыслями и желаниями обитателей снаряда.
Но в каюте царило оживление. Веселое настроение друзей ничем не омрачалось.
Они усердно работали, продолжая научные наблюдения, ведя записи в путевом журнале и научных дневниках.
Больше всего радовали регулярно получаемые с поверхности сводки о работе подземной электростанции. Она работала безотказно, и электроэнергия непрерывным могучим потоком вливалась из недр земных в общую сеть СССР.
Мареев взялся за разработку проекта новой, более крупной подземной установки и проекта регулярного подземного сообщения с ней. Брусков увлекся описанием их путешествия в недра Земли. Разговоры с поверхностью, с родными и друзьями, чередовались с радиомузыкой, шахматами.
Но все заливали непрерывные волны радости, возникавшие где-то в сердце и мягкими ударами разливавшиеся по всему существу: скоро… скоро…
До поверхности оставалось все меньше и меньше. Позади лег уже шестой километр, потом восьмой, девятый…
На десятом километре от подземной электростанции Мареев заметил значительное замедление в продвижении снаряда.
«Вероятно, опять гранит», – подумал он.
Он подошел к аппарату подачи образцов, но характерной для гранита раздробленной красноватой массы не нашел в чашечке. Была лишь кучка желтого глинистого сланца, через который снаряд пробирался на протяжении уже нескольких сот метров.
«Странно, – подумал Мареев, – почему же уменьшилась скорость продвижения?»
Он поделился своим недоумением с Брусковым, но тот ответил:
– Это, вероятно, случайно… Выправится…
Брусков так уверовал в снаряд и в предусмотрительность Мареева, что его теперь мало заботили такие вопросы.
Однако скорость с каждым десятком метров явственно падала. Мареев все тревожнее искал причины этого явления и ничего не мог найти.
На расстоянии трех километров от поверхности снаряд остановился.
Моторы работали, наполняя помещение своим музыкальным гудением, вращались коронка и ножи, вращался внешний винт. Электрический свет заливал все помещения, но снаряд неподвижно лежал на месте.
Мареев чувствовал, что у него готов лопнуть череп от сумасшедшей пляски мыслей. Он ничего не мог понять. Он проверил коронку и ножи, проверил передаточный механизм, просвечивал рентгеном архимедов винт, но, обследовав половину винта, рентген испортился, и исправить его уже не удалось. Однако, в общем все, казалось, было в исправности, все работало нормально.
Но снаряд лежал уже третьи сутки, как бревно.
Брускова начинало беспокоить тревожное настроение Мареева. Он помогал Марееву искать причину аварии, но безуспешно. Но все-таки уверенно твердил, что это неважно, что снаряд скоро тронется в путь.
На пятые сутки отчаяние начинало овладевать людьми.
На седьмые сутки они лежали на своих койках, измученные, молчаливые, угрюмые. Они боялись делиться друг с другом своими мыслями. Они думали о близкой поверхности, о солнце, о ветре, о шелесте зеленых деревьев.
Осталось всего лишь три километра! Они прошли уже двадцать километров. Уже сто девяносто шесть дней они оторваны от жизни, заключены в эту тюрьму, оставалось только двадцать – двадцать пять дней и кончился бы этот кошмар, и перед ними раскрылся бы сверкающий, радостный мир…
Вместо него расторгается могила… Быть погребенным заживо… Спасения нет… Над ними по вертикали толща в два километра…
С воплем отчаяния Брусков вскочил с койки.
– Я не хочу умирать! – кричал он. – Почему я должен умереть? Ты должен знать выход, Никита! Ты должен найти его… Слышишь?
Он бросился к Марееву, тащил его с койки, потом упал на колени, спрятав лицо между ладонями:
– Что будет, Никита? Мы умрем здесь… Нам нет спасения…
Мареев сидел на койке, положив руку на голову Брускова.
– Не отчаивайся, Михаил! Мы будем бороться… Мы найдем выход… Перестань, Михаил, возьми себя в руки.
Он дал ему укрепляющие и снотворные капли, уложил его и, когда тот заснул, сел возле его койки, крепко стиснув между ладонями голову.
Медленно разворачивались сутки за сутками…
С поверхности беспрерывно спрашивали по радио о положении.
Лучшие научные и технические авторитеты совещались с погребенными под землей отважными путешественниками.
Ничто не помогало. Тревога пронеслась по стране. С каждым днем она росла и ширилась. Отовсюду поступали в комитет самые разнообразные проекты спасения смельчаков.
Предлагали немедленно начать рыть шахту к потерпевшим аварию. Другие советовали пробить скважину и снабжать через нее заключенных в снаряде воздухом, питьем и пищей.
Шли четырнадцатые сутки с момента остановки снаряда. За это время Брусков извел себя и Мареева своими припадками отчаяния. Он то метался в молчании по каюте, то останавливался и упорно, бессмысленно часами смотрел вверх. Порою он кричал, проклинал Мареева за то, что он его вовлек в эту авантюру, бросался на него с кулаками.
И Мареев отступал перед бешеным натиском Брускова, тщетно пытаясь успокоить его. Вчера он бросился на Мареева с ножом, и только сила и ловкость спасли Мареева от смертельной опасности. Пришлось связать Брускова и уложить его на койку. Когда Брусков заснул, Мареев развязал его и сам, потрясенный и разбитый, свалился на койку и погрузился в глубокий мертвый сон. Он не спал уже давно, он уже забыл, сколько часов провел без сна, без отдыха. Теперь наконец он отдохнет…
Электрическая лампочка равнодушно горела, ярко освещая тела двух измученных людей…
Мареев проснулся сразу, как от толчка.
В каюте было темно. Он почувствовал какой-то особый запах, знакомый и давно забытый.
Мареев не мог дать себе отчета, сколько времени он проспал. Вероятно, немало, так как чувствовал себя отдохнувшим. Стояла привычная уже, мертвая тишина. Хотелось пить.
Он встал и протянул руку к выключателю.
Выключатель бесплодно щелкнул, и от обманутого ожидания света тьма еще более сгустилась.
Мареев вертел выключатель, но безуспешно. Тьма, казалось, все больше сгущалась.
На лбу у Мареева выступила испарина.
– Михаил! – крикнул он негромко. – Михаил, ты спишь?
Ответа не последовало. Мареев прислушался. С койки Брускова не доносилось, как обычно, его дыхание.
От тяжелого предчувствия стиснуло грудь.
Мареев шарил рукой по койке Брускова. Там было пусто. Разбивая по дороге лабораторную посуду, роняя вещи на пол, он ощупью достал из шкафа с инструментами карманный электрический фонарик.
Освещая себе дорогу фонариком, он поднялся в буровую камеру и осмотрел ее, потом вернулся и направился в заднюю, прежде верхнюю, камеру. Еще не пролезая в люк, он позвал Брускова и, не слыша ответа, прошел в камеру. Он высоко поднял фонарик. Невольный крик вырвался из его груди.
Выходной люк был открыт, подземная торпеда исчезла!
Брусков бежал, воспользовавшись ею…
С криком отчаяния Мареев бросился к открытому люку.
Рыхлая, размельченная земля забила его отверстие. От нее шел этот знакомый, родной, давно забытый запах земли.
Мареев с остервенением начал разгребать руками землю.
Хриплым, прерывающимся голосом он бормотал:
– Михаил… Михаил… Ты здесь… Ты вернешься ко мне… Михаил…
Слезы непроизвольно лились и душили его, земля забивалась в рот, в нос, в уши. Он задыхался. Он зарылся уже до половины в землю, и, выбившись наконец из сил, растянулся и замер на ее горячей пухлой перине.