Линейный корабль - Форестер Сесил Скотт. Страница 33

– Том Криб убит, сэр, – пояснил вестовой. – А миссис Сидонс ранило щепкой в… в задницу, прошу прощения, сэр. Вы небось слышали, как она визжала.

– Слышал, – сказал Хорнблауэр.

Он с облегчением осознал, что Том Криб и миссис Сидонс – кают-компанейские свиньи. Последнюю нарекли в честь знаменитой трагической актрисы.

– Она уже оклемалась. Кок приляпал ей на задницу смолы.

Явился доктор и доложил, что потерь не было.

– Только среди свиней, сэр, – добавил Уолш заискивающим тоном человека, который приглашает старшего по званию посмеяться.

– Мне только что об этом доложили, – сказал Хорнблауэр.

Джерард говорил с вестовым.

– Ладно! – объявил он. – Требуху мы зажарим. А филей запеки. И смотри, чтоб получилась хрустящая корочка. Будет подметка, как в прошлый раз, лишу грога. Лук и чеснок есть, да, кстати, и яблок немного осталось. Соус из яблок, лука и чеснока – и заруби себе на носу, Лоутон, никакой гвоздики. Что бы ни говорили другие офицеры, я гвоздики не потерплю. В яблочном пироге – ладно, но не в жареной свинине. Приступай немедленно. Один окорок отнеси унтер-офицерам с моими приветствиями, а другой запечешь и холодным подашь на завтрак.

Говоря, Джерард для большей выразительности щелкал пальцами правой руки по ладони левой, глаза его сверкали. Похоже, когда поблизости нет женщин, Джерард все свободные от пушек мысли устремляет на свой желудок. Человек, у которого в палящий июльский полдень в Средиземном море глаза блестят при мысли о жареной требухе и запеченной свинине, и который с энтузиазмом предвкушает холодный свиной окорок на следующее утро, по справедливости сам должен быть толстым, как боров. Однако Джерард подтянут, элегантен и хорош собой. Хорнблауэр, вспомнив свое намечающееся брюшко, испытал мгновенную зависть.

Полковник Вильена бродил по палубе, как потерянный. Ему явно не терпится заговорить – а Хорнблауэр единственный на борту понимает по-испански. Мало того, как полковник он по чину равен капитану и вправе рассчитывать на его гостеприимство. Хорнблауэр решил, что лучше переесть жареной свинины, чем выслушивать болтовню Вильены.

– Похоже, вы затеваете сегодня вечером пиршество мистер Джерард, – сказал он.

– Да, сэр.

– Не стеснит ли вас мое общество?

– Что вы, сэр. Ничуть, сэр. Мы будем очень рады, если вы окажете нам такую честь, сэр.

Джерард от души обрадовался перспективе принимать капитана. Лицо его осветилось. Хорнблауэр был искренно растроган, несмотря на укоры совести, напоминавшей, из-за чего, собственно, он напросился на обед.

– Благодарю вас, мистер Джерард. Тогда мы с полковником Вильеной будем сегодня вашими гостями.

Если повезет, Вильену посадят далеко, разговаривать с ним не придется.

Тамбур-сержант морской пехоты собрал весь корабельный оркестр – четырех своих трубачей и четырех барабанщиков. Они расхаживали взад и вперед по переходному мостику, оглушительно лупили в барабаны, в то время как трубы бодро выводили веселый мотив.

– неслось к далекому горизонту,

Разухабистые слова и внятные чувства были по душе матросам, хотя любой из них разъярился бы, назови его кто «просмоленным парнем».

Взад-вперед двигались красные мундиры, мерный барабанный бой завораживал, заставляя позабыть про изнуряющую жару. На западе дивно горело закатное небо, хотя на востоке над лиловым морем уже сгущалась ночная тьма.

XV

– Восемь склянок, сэр, – сказал Полвил.

Хорнблауэр вздрогнул и проснулся. Хотя он спал больше часа, ему казалось, что прошло отсилы минут пять. Он лежал на койке в ночной рубашке – ночью так парило, что он сбросил покрывало – голова болела, во рту было гадко. Он ушел спать в полночь, но – спасибо жареной свинине – часа два-три ворочался с боку на бок в одуряющей духоте, а теперь его будят в четыре часа утра, чтоб он успел составить рапорт капитану Болтону или адмиралу. Застонав от усталости, он спустил на палубу ватные ноги. Глаза опухли и слипались – он потер их и почувствовал резь.

Он бы снова застонал, если бы не стоял рядом Полвил, в глазах которого надо выглядеть человеком без слабостей. Вспомнив про это, Хорнблауэр рывком встал, делая вид, будто окончательно проснулся. После того, как он искупался под помпой и побрился, это стало почти правдой, а когда заря забрезжила над мглистым горизонтом, он сел за стол, заточил новое перо, задумчиво облизнул кончик, обмакнул в чернила и начал писать:

Полвил принес завтрак, и Хорнблауэр потянулся к дымящемуся кофе, надеясь подкрепить уже иссякающие силы. Чтобы освежить в памяти подробности захвата «Амелии», пришлось перелистать вахтенный журнал – за три таких бурных дня многое успело подзабыться. Писать надо было простым языком, без выспренних оборотов и гиббонианских антитез, однако Хорнблауэр избегал употреблять и канцелярские выражения, обычные у других капитанов. Так, перечисляя захваченные возле батареи в Льянце суда, он старательно вывел «поименованные ниже», а не «нижепереименованные» – флотский штамп, вошедший в обращение с легкой руки безграмотных капитанов времен «войны за ухо Дженкинса» [2]. Он вынужден был писать «проследовал» – во флотских донесениях корабли не идут, не плывут, не выходят в море, не поднимают якоря, а исключительно следуют в соответствии с приказами, подобно тому, как и капитаны никогда не советуют, не подсказывают, не рекомендуют, а лишь почтительнейше предполагают. Вот и Хорнблауэр почтительнейше предполагал, что пока французы не восстановят батарею в Льянце, прибрежное сообщение между Францией и Испанией на отрезке от Пор-Вандра до залива Росас будет весьма уязвимо.

Пока он мучительно подбирал слова, чтоб описать вылазку в Этан-де-То возле Сета, в дверь постучали, и на его «войдите» вошел Лонгли.

– Меня послал мистер Джерард, сэр. На правой скуле видна эскадра.

– Флагман там?

– Да, сэр.

– Хорошо. Передайте мистеру Джерарду мои приветствия и попросите его взять курс на эскадру.

– Есть, сэр.

Значит, донесение надо адресовать адмиралу, а не капитану Болтону, и закончить его надо в оставшиеся полчаса. Хорнблауэр обмакнул перо в чернильницу и лихорадочно застрочил, описывая расстрел армии Пино и Леччи на прибрежной дороге между Мальгратом и Аренс-де-Маром. Его самого поразило, когда он подсчитал: итальянцы должны были потерять убитыми и ранеными пятьсот-шестьсот человек, не считая тех, кто сбежал или заблудился. Излагать это надо было осторожно, дабы не попасть под подозрение в похвальбе – провинности, с точки зрения начальства, неизвинимой. Вчера пятьсот или шестьсот человек были убиты или искалечены из-за того лишь, что он – деятельный и предприимчивый офицер. Созерцая мысленным взором вчерашние свои свершения, Хорнблауэр видел их как бы двояко: с одной стороны – трупы, вдовы и сироты, мучения и боль, с другой – неподвижные фигурки в белых штанах, рассыпанные оловянные солдатики, цифры на бумаге. Он проклинал свой аналитический ум, как проклинал жару и лежащий перед ним рапорт. Он даже осознавал отчасти, что теперешнее подавленное состояние духа напрямую связано с недавними успехами.

Он подмахнул донесение и крикнул Полвилу, чтоб принес свечу и натопил воску для печати, пока сам он посыпает свежие чернила песком. От жары пальцы липли к размякшей бумаге. Когда он начал подписывать «контр-адмиралу сэру П. Г. Лейтону, К. Б.» чернила расплылись на влажном листе, как на промокашке. По крайней мере, с донесением покончено. Хорнблауэр поднялся на палубу, где пекло уже невыносимо. Металлический блеск неба, заметный еще вчера, сделался сегодня отчетливее: барометр в каюте падал вот уже три дня. Без сомнения, надвигается шторм, мало того – столь долго ожидаемый шторм будет тем более свирепым. Хорнблауэр повернулся к Джерарду и приказал следить за погодой, а при первых признаках ненастья убавить парусов.